Критическая ситуация как ситуация невозможности.

Особый интерес представляет определение критической ситуации, данное Ф.Е. Василюком, как ситуации невозможности (Василюк Ф.Е., 1984). На первый взгляд это определение кажется диаметрально противоположным определению экстремальной ситуации как ситуации возможности — предельной возможности «бытия возможности».

Не вдаваясь в детальное обсуждение этого определения, которое, к тому же, дано в контексте развиваемой Василюком концепции, и поэтому не может быть вырвано из его теоретического «корпуса», тем не менее, необходимо хотя бы вкратце обозначить наши позиции в этом вопросе. Начиная краткое обсуждение, предварим его двумя важными замечаниями. Первое замечание касается самого понятия критической ситуации, которое разрабатывалось Василюком на основе одновременного соотнесения четырёх ключевых понятий: стресса, фрустрации, конфликта и кризиса — каждое из которых и задаёт специфическое категориальное поле понятия «критическая ситуация». Второе замечание уточняет наш замысел — оно началось с эмпирического изучения жизненной судьбы уцелевшего, отталкиваясь от которой, стало выходить во всё более расширяющийся онтологический горизонт бытия личности в жизненном мире. Пытаясь построить концептуальный аппарат психологии жизни человека для понимания ситуации существования человека в условиях контакта жизни и смерти, бытия и небытия, мы делали всё увеличивающийся крен в психологию бытия[В7]

На этом метапсихологическом пути мы нередко перенимали необходимые нам понятия из философского дискурса, особенно, феноменологии, фундаментальной онтологии, естественно, изменяя значение заимствованных категорий и пытаясь укоренять их на психологической почве.

Таким образом, концептуальное поле экстремальной психологии мы пытаемся очертить, именно двигаясь от жизни человека к онтологии человека, пытаясь связать феномены жизни, бытия и времени в сфере феномена события человека. Уже из высказанных замечаний становится ясным, что понятие «возможность» и другие аналогичные термины мы используем, отталкиваясь от фундаментальной онтологии, как сущностную характеристику человеческого бытия. При этом не только эмпирия жизни, но и феноменология жизненного мира интерпретируется нами в горизонте бытия, и, следовательно, различая жизнь и бытие, мы исследуем движение их взаимопроникновения.

Василюк утверждает, что «критическая ситуация в самом общем плане должна быть определена как ситуация невозможности, т.е. такая ситуация, в которой субъект сталкивается с невозможностью реализации внутренних необходимостей своей жизни (мотивов, стремлений, ценностей и пр.)» (Василюк Ф. Е., 1984, с.31 — курсив Василюка Ф. Е.). «Невозможность», которая определяет критическую ситуацию, сама «определяется, в свою очередь, тем, какая жизненная необходимость, оказывается парализованной в результате неспособности имеющихся у субъекта типов активности справиться с наличными внешними и внутренними условиями жизнедеятельности» (там же, с.32 — курсив Василюка Ф. Е.). Напомним: мы не занимаемся оценкой концепции Василюка, а стремимся прояснить разное значение, вкладываемое в двух подходах в одни и те же слова, чтобы предупредить возможные заблуждения в трактовке терминов. Здесь нет хорошего и плохого, лучшего и худшего употребления терминов, а есть разные задачи, решаемые в двух подходах.

Ситуация невозможности определяется Василюком с точки зрения ситуации субъекта, в которой он сталкивается с невозможностью реализации внутренних необходимостей. Действительно, в экстремальной ситуации небытие ограничивает реализацию многих возможностей человека, более того, небытие подводит человека к предельной возможности — возможности невозможности. В этом поворотном пункте значение невозможности тождественно онтологическому понятию смерти. Из этих различий сразу вытекают свои следствия: даже невозможность для живущего человека рассматривается в нашей модели как возможность невозможности, которая удивительным образом предстает подлинной возможностью собственной возможности (Хайдеггер М., 1997). Поэтому термин «невозможность» мы используем здесь в предельном значении, а не в значении неудовлетворенных необходимостей. Чтобы не возникало путаницы, мы стараемся разграничить зоны использования схожих терминов.

В более поздней своей работе «Переживание и молитва» (Василюк Ф.Е., 2005) Василюк соотносит переживание и молитву. В отличие от переживания и деятельности, феноменологическая основа молитвы — «возможность невозможного» считает Василюк. В этой формуле возможность невозможного» трактуется как молитва, когда «взор успевает сквозь казавшуюся последней незыблемую и неумолимую реальность разглядеть чаемое как возможное, пусть лишь чудом» (Василюк Ф.Е., 2005, с.7 — курсив Василюка Ф.Е.). При этом в отличие от переживания, направленного к самому человеку, молитва, по его мнению, направлена к Богу. В этом пункте присутствия человека в мире он оказывается в трансцендентной ситуации, которую мы охарактеризовали как присутствие отсутствия, требующее своего метапсихологического определения. Метапсихологическую реальность человека мы определяем как транзитное «бытие-между» или транзитное «СО-бытие». «Невозможное» в тексте Василюка все-таки характеризуется как «возможное, пусть лишь чудом», т.е. отличается от онтологического определения феномена смерти, конечности, которая открывает аутентичную, собственнзчо способность быть (Хайдеггер М., 1997). Идея предельной возможности — собственной невозможности, конечности, смертности и предельной возможности бытия, т.е. предельности, подвергается в нашей модели трансгрессии. Трансгрессия раскрывается нами как запредельный феномен перехода перехода, т.е. перехода бытия и небытия, возможного и невозможного, возможности невозможного и невозможности возможного.

Все эти идеи подводят нас к необходимости темпоральной трактовки переживания. Мы отстаиваем следующий тезис — как переживаемое, так и деятельность переживания, будучи психологическим явлением, требует темпорального конституирования в метап-сихическом горизонте работы личности в мире.

Нужно учитывать также то, что мы пытаемся вывести экстремальность за пределы стресса и дистресса, чтобы ухватить различие между катастрофической и некатастрофической экстремальностью. Поэтому из психоонтологического подхода к возможности, который мы развиваем, прямо и непосредственно следует, что в экстремальной ситуации субъект сталкивается с возможностью реализации подлинной необходимости своего бытия. Поэтому в ситуации вторжения небытия в бытие человек всегда стоит в просвете бытия — просвете возможности жизни — вопреки всему и всяким возможностям невозможности. Обратим внимание на то, что фундаментальная онтология Хайдеггера, по сути, ставит запрет на невозможность бытия для бытия человека — человек, говорит он (имея в виду человеческое бытие), не околевает, а умирает (Хайдеггер М., 1997).

Выдвигая в определении понятия экстремальности значение возможности — «бытие-возможности», мы не впадаем в философствование, а основываемся на важном теоретическом повороте от негативного к позитивному, на котором мы строим концепцию травмы, утраты, стресса. Как известно, традиционные концепции следуют из негативной установки, реализуя принятые в медицине, философии представления о страдании и освобождении от страдания. Следуя этой линии, психологические концепции, особенно стараниями психоанализа, к которому присоединилась физиология стресса, прочно обосновались на модели «воздействие — нарушение — восстановление». В этой модели восстановление есть переход от болезни к отсутствию болезни, и одним из основных объяснительных конструктов стал «копинг».

Сама идея копинга построена на редукции напряжения, страдания, на овладении негативным состоянием. Но имеется другая, оборотная, сторона травмы, стресса и несчастья — позитивная, в которой человек, вопреки страданию, обнаруживает стремление к жизни, более того, ситуация страдания даже рождает особый рост личности .

Поворот, раскрывающий заложенную в экстремальности тенденцию к росту личности, трансформации бытия, приводит нас, в свою очередь, к другому повороту, в котором ситуация стресса предстаёт в событийности и событии, её конституирующем. В этом событийном повороте экстремальная ситуация уже предстает не как стимул, который необходимо устранить преодолением, а является событием жизни человека, заброшенного в ситуацию, в которой надо жить. Событие жизни предъявляет требования и ставит перед человеком жизненные задачи, которые он должен осуществить.

В этом ракурсе ситуация есть то, что создаёт расхождение, раздвигание, дистанцию между человеком и бытием, требующим утверлсдения бытия в жизни. Тогда сущность личности, высвечивающаяся в экстремальности, в горизонте разрыва, края (бытия-к-концу, возможности невозможности), взывает к бытию возможности. Экстремальная ситуация — это ситуация возможности невозможности, которая открывает человеку подлинную возможность собственной возможности. В этом определении невозможность трактуется как предельная возможность — конец (смерть).

Во многих жизненных ситуациях, в том числе в спорте, творчестве, люди проходят испытания, переживают фундаментальные состояния, проявляют стойкость, волю, мужество, героизм. Сакральные (религиозно-мистические, творческие) переживания также основываются на переживании предельного опыта (Мосс М., 1996; Кайуа Ж., 2003; Батай Ж., 1997).

Не вдаваясь в дальнейшее углубление анализа этих проблем, сделаем следующий вывод. В экстремальности взаимосвязаны два модуса: возможность и невозможность, позитивное и негативное, сохранение и рост, расстройство и креативность.

Для объяснения разных исходов переживания экстремального, предельного опыта (опыта края) мы привлекаем понятие работы личности, которое бьшо введено нами для схватывания трансценденции личности — из деятельности в присутствие, в существование, из однородности в разнородность, из одномерности в многомерность, из сферы субъекта в сферу бытия самости, из системы, структуры в присутствие, пространство-время «бытия-между», между Я и Другим, из сферы смысла в присутствие связывания смыслов и смысловых сфер, от тотального субъекта к множественной субъектности, от деятельности к полидеятельности, из одного времени в другое время (Магомед-Эминов М.Ш., 1998). Абстрактное для психологической концепции понятие «трансценденция», создающее видимость парения личности над реальностью, мирским, насущным, мы определили с точки зрения трансформации бытия личности, в том числе, трансформации времени. Оказываясь «над», «вне», «за», «под» ситуацией, реальностью, актуальным существованием, личность оказывается вне времени, т.е. над временностью. Этот момент требует раскрытия невременной временности человеческой индивидуальности, не совпадающей с логическим существованием или вневременной вечностью Бога. В работе трансформации личность и имманентна, и трансцендентна деятельности. Таким образом, термин «работа» исходно наполняется содержанием в вертикальной трансформации, в которой личность дублицируется, дифференцируется, множится и, следовательно, требует связывания — и в восхождении, и в нисхождении.

Итак, личность может существовать, присутствовать в мире, только работая — чтобы двигаться по поверхности существования (переход), личность должна трансформироваться (в том числе, темпоральность). РазличАние бытия личности, создающее многообразие существований, миров и множественность бытия, требует связывания. РазличАние забрасывает личность в транзитный феномен, который открывает нам личность на пересечении измерений, миров, связей. Транзитное существование не только ухватывается в образе кочевника, путника, возвращающегося, приступающего, выбирающего, но уже у детей в манипуляции с переходным объектом (Винникот Д., 2002), в зоне ближайшего развития (Выготский Л.С, 1984), в феномене горькой конфеты (Леонтьев А.Н., 1981) и др.

Применяя понятие работы к деятельности переживания, мы сформулируем следующий тезис — переживание экстремального, травматического опыта субъектом опосредствовано работой личности. В работе личность относится к актуальному переживанию опыта из разных транзитных (отдалённых, разнесённых) горизонтов бытия. Конституирование переживания опыта как страдания, мужества или сакральности определяется горизонтностью бытийно-темпоральной работы личности в мире с событием. При этом страдание, в частности, ухватывается в термине «расстройство», «мученичество», мужество — в термине «стойкость», а сакральное — в термине «трансгрессия».

Таким образом, мы различаем работу и деятельность с точки зрения перехода, транзитности. Деятельность — это деятельность субъекта, единица жизни субъекта жизни, направленного на мир. Работа — это работа личности (человеческой индивидуальности — сингулярного человека) в «существовании-в-мире», связывающая в становящееся единство многообразие различающихся деятельностей субъекта.

В работе личность — самость, открывается не в деятельности — в работе субъект исчезает — а в точке пересечения многообразия деятельностей как собственных измерений, т.е. в точке пересечения многообразия субъектов, каждый из которых осуществляет отдельную деятельность данного единичного человека.

Работа обеспечивает: 1) деятельность — горизонтом существования; 2) личность — горизонтом трансценденции — перехода от одномерности, однородности, наличности, непосредственности к гетерогенной множественности и транзитности; 3) субъекта, который исчезает в переходе, трансценденции, — воплощением в событии рождения личности в событии «СО-бытия» в мире; 4) «наличное» бытие, существование, сущность — транзитным существованием и транзитной онтологией: бытием в переходе, бытием во времени.

Работа не только интенциональна и есть то, что определяется направленностью — работа раскрывается в новом горизонте обращения с собственным и несобственным бытием и временем. В работе интенциональность переходит в работу заботы. В работе личность не только переживает, понимает и конституирует, но и относится и обращается. Работа создаёт метапсихоло-гическую реальность, из горизонта которой раскрывается психическая деятельность. Метапсихология для нас не абстракция, а конкретность сингулярного бытия-времени в мире.