<<
>>

ОЧЕРКИ ИСТОРИИм СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ. с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.

Vive Liberta и Век Просвещения. 2009

По мере того как торговый капитал получает все больший простор для своего развития и своей деятельности, по мере расширения рынка ремесло попадает в зависимость от торгового капитала.

Ремесленник, который работал на определенный и узкий рынок, кругозор которого ограничен этим рынком, не в состоянии приспособиться к новым условиям работы на широкий рынок. Расширение рынка для продуктов его производства вынуждает его прибегать к посредничеству торговца, торгового капитала — прежде всего для организации сбыта. C другой стороны, рост спроса толкает к необходимости усиливать темп производства, повышает потребность в сырье для производства, требует лучшего оборудования производства. И то и другое, и сырье и оборудование, опять-таки для ремесленника невозможно достать без торговца, без капиталиста.

Перерождение ремесла под воздействием роста капитала выявляется обычно в двух наиболее распространенных формах. Первая форма такова: мастер сохраняет свою былую кажущуюся независимость; он остается по-прежнему собственником помещения и орудий производства, но фактически превращается в простого выполнителя заданий торговца. Торговец снабжает его необходимым сырьем, материалом; торговец дает направление его работе, диктует ему, так сказать, заказ. Торговец в то же время является лицом, скупающим у мастера готовые продукты для того, чтобы перебросить их туда, где на них есть спрос. B конце концов, опутанный со всех сторон сетями торгового капитала, работающий всецело по его указке, мастер превращается по существу в простого наемного рабочего, получающего лишь скудную заработную плату, которая едва дает ему возможность сносно существовать. Но внешне он остается «независимым» товаропроизводителем; он цепляется за свою независимость и сохраняет идеологию мелкого собственника, хотя и способен иногда на бурный протест против паука- капиталиста.

Это — одна линия развития. Наряду с ней существует и другая. Среди мастеров в некоторых преуспевающих производствах, развивающихся особенно быстрым темпом, выделяются одиночки, которые сами берут на себя организацию производства в более широком масштабе, выполняют ту задачу, разрешение которой в других случаях является функцией торговца. Мастер становится сам маленьким капиталистом, который приспособляется к условиям работы на широком рынке. При превращении ремесленной мастерской в капиталистическое предприятие, подмастерье утрачивает возможность стать когда-либо мастером за отсутствием капитала, он обречен оставаться в положении наемного рабочего всю свою жизнь. Таким образом, прежде единый класс ремесленников распадается на два класса.

Свое полное завершение намеченные нами процессы нашли лишь в XVI—XVIII вв. Но первые успехи торгового капитала в этом направлении — в одних странах и отраслях производства раньше, в других позднее — в рассматриваемую нами эпоху сказываются уже весьма заметно. Ремесленные подмастерья уже очень рано начинают сознавать противоположность их интересов интересам мастеров. Возникают организация подмастерьев, союзы подмастерьев, группирующихся обычно вокруг церковных братств. Эти союзы ставят себе задачу поддерживать своих членов во всех перипетиях их Жизни, в борьбе с мастерами, организуют кассы взаимопомощи и т.д.

Однако в среде этого формирующегося ремесленного пролетариата лишь очень туго пробиваются ростки пролетарского классового самосознания; мелкобуржуазная идеология господствует над умами подмастерьев, их высший идеал — возвращение к старым, разрушаемым жизнью порядкам.

Влияние торгового капитала сказывается в деревне не меньше, чем в городе. Здесь следует отметить двусторонний процесс. Развитие денежно-хозяйственных отношений создает предпосылки для полного или частичного освобождения крестьянства от крепостной зависимости, но оно же дает стимулы для повышения эксплуатации крестьянства. B зависимости от условий места и времени, от соотношения сил сторон — феодального землевладения и крестьянства — побеждает та или другая тенденция. Переход к денежному хозяйству создает у помещика большую потребность в деньгах, которая и заставляет его при известных условиях предоставлять своему крестьянину возможность откупиться от зависимости и связанных с нею повинностей путем единовременного денежного взноса или перевести повинность в денежную форму. Возникновение городов, рост спроса на продукты сельского хозяйства на городском рынке дает возможность крестьянину при благоприятно складывающейся обстановке скопить достаточно средств для выкупа и воспользоваться тем, что помещик испытывает нужду в деньгах.

Но наряду с процессом освобождения от крепостной зависимости может и возрастать эксплуатация. Земледельческое сельское население эксплуатируется в эту эпоху как землевладельцем, так и непосредственно представителем городского капитала. Крестьянин, который вынужден в силу своих обязательств по отношению к помещику выплачивать оброк в денежной форме, который должен платить подати государству в денежной форме, неизбежно все более и более втягивается в рыночный оборот, выступая на рынке как продавец товара. Этот переход от натурального хозяйства к денежному всегда дается крестьянину с большим трудом. Естественно, что он даже при нормальных условиях легко попадает в зависимость от торговца или ростовщика, который снабжает крестьянина в кредит необходимыми вещами или нужными ему деньгами и за это накладывает свою лапу на продукт крестьянского труда. Задолженность крестьянина городскому капиталу во второй половине средних веков — явление общераспространенное для всех стран Западной Европы.

C другой стороны, конечно, и крупный землевладелец заинтересован теперь более, чем когда-либо, в том, чтобы сорвать с крестьянина (освобожденного или зависимого — безразлично) как можно большую долю его дохода в форме выкупа за освобождение или в форме переведенных на деньги повинностей. Возможности использовать этот доход гораздо шире в эпоху денежного хозяйства, чем в более раннюю эпоху натурального хозяйства, когда продукт крестьянского труда служил лишь для непосредственного потребления.

Таким образом, уже самое освобождение может ставить крестьянина в тяжелое экономическое положение, толкать его в руки ростовщика, а иногда даже вынуждать отказываться от своей земли и бежать в город. Во второй половине средневековья обезземеленье крестьянства в отдельных районах уже наблюдается. Этот процесс еще не имеет такого темпа, с каким мы встречаемся позднее, при более полном развитии капиталистических отношений, но во всяком случае этот процесс идет. Обезземеленное крестьянство скопляется в городах, которые предоставляют ему некоторую возможность свободного существования и свободного заработка. Но ремесленные города средневековья не оказываются достаточно емкими для того, чтобы безболезненно поглотить этот пришлый элемент. Городские ремесленники были организованы в замкнутые цеховые корпорации, и приток в город свободных рабочих рук должен был представляться им как приток конкурентов. C этими возможными конкурентами борются, замыкая цех, затрудняя доступ в него со стороны. В результате в городах за пределами цехов образуется группа не входящего в цехи пролетариата. Эта часть городского населения образует в нем самый нижний слой. Случайность заработка, непрочность положения этих полурабочих-полубосяков питают в них революционные настроения. Не цеховый пролетариат, а именно внецеховый в периоды революционных подъемов второй половины средних веков является наиболее активным элементом во всех революционных вспышках. Но уровень его социального сознания чрезвычайно низок: его примитивный социальный протест против торгового капитала зачастую выливается в формы еврейских погромов и тому подобных неосмысленных выступлений.

II

Таким образом, в связи с развитием торгово-капиталистических отношений во второй половине средних веков образуются такие социальные группы, которые по самому своему положению должны относиться отрицательно к капитализму, — группы, среди которых должно развиваться антикапиталистическое настроение.

Начиная с XII в. и до самого конца средневековья во всех странах Западной Европы мы наблюдаем ряд движений, враждебных основам существующего общественного порядка; участники этих движений стремятся к осуществлению в общественной жизни либо коммунистического, либо близкого к коммунистическому идеала. Прежде чем перейти к характеристике отдельных течений, необходимо дать их общую характеристику. При всем разнообразий коммунистических группировок Средних веков все они объединены некоторыми общими чертами.

Средневековый коммунизм, как и коммунизм раннего христианства, за некоторыми исключениями, о которых придется говорить ниже, является коммунизмом потребительским. После сказанного выше это вполне понятно: те общественные слои, из которых вербовались главным образом сторонники средневековых социальных движений, по своему положению были неспособны подняться до идеала общественного производства. Средневековый пролетариат не был похож на пролетариат современный. Крупного производства, организации труда в сколько- нибудь широком масштабе средневековье почти не знало. Полупролетарские и люмпен- пролетарские элементы городов чувствовали себя еще в значительной степени мелкими собственниками, только что оторванными от собственности, и господствующее настроение их должно быть охарактеризовано как мелкобуржуазное.

Интересно обратить внимание на то, в каких случаях мы имеем исключения из этого общего правила. У некоторых групп средневековых коммунистов мы находим практические попытки организации производственных коммун. Эти попытки теоретически не обоснованы, теории коммунизма производства средние века не знают; очевидно, в эту сторону толкают людей какие-то непосредственные жизненные мотивы, еще не оформленные сознательной мыслью.

Если мы еще раз присмотримся к составным частям той угнетенной массы, которая могла во второй половине средневековья проникнуться антикапиталистическим настроением, то мы должны будем выделить в ней одну очень интересную для нас группу. Одно из ремесел во второй половине средних веков особенно далеко ушло вперед в своем развитии — это было ткацкое ремесло. Средневековое ткачество раньше других производств начало работать на широкий рынок; оно раньше начало подвергаться воздействию торгово-капиталистических отношений; в некоторых районах, работавших на вывоз, мы уже во второй половине средних веков можем наблюдать —

правда, слабые — попытки организации мануфактурного производства, попытки объединения групп рабочих в одном помещении для выполнения единой хозяйственной задачи. Именно в этой среде — в среде рабочих-ткачей — мы и наблюдаем в связи с изменениями в структуре производства неосознанный уклон в области идеологической от потребительского коммунизма к коммунизму производственному. Таким образом, производственные коммуны возникают там, где само производство продвинулось достаточно вперед в капиталистическом отношении и где, следовательно, в окружающей обстановке рабочие видели реальные примеры, показывающие возможность объединения трудящихся для целей производства.

Вторая характерная черта средневекового коммунизма состоит в том, что средневековый коммунизм есть коммунизм общинный. Средневековые коммунисты нигде и никогда не дают нам картины переустройства общества в целом. Их идеал — не коммунистическое преобразование государства иди иного большого хозяйственного целого по некоторому единому плану: их идеал — мелкая коммунистическая община, удовлетворяющая сама все свои потребности. И эту черту средневекового коммунизма, Конечно, нетрудно объяснить из окружающих условий. Только в гораздо более позднюю эпоху, с более полным развитием экономических связей, объединяющих различные отрасли производства в различных районах в единое хозяйственное целое, могло возникнуть у коммунистических мыслителей представление о (единой, охватывающей все общество коммунистической организации. Для средневекового пролетария или люмпен- пролетария, конечно, было невозможно подняться на такую высоту, с которой можно было бы охватить все хозяйство данного района в его внутренней экономической связи. Да и самая эта связь только намечалась: тенденции хозяйственного единства далеко еще не победили свойственного предыдущей эпохе хозяйственного партикуляризма.

В своих представлениях о власти и государстве средневековые коммунисты стоят принципиально на анархической позиции, хотя на практике иногда от нее и отходят. Государство и государственные организации для них — «зло мира сего». Мысль об использовании государства в целях коммунистического преобразования общества им совершенно чужда. Какая бы то ни была причастность к органам власти — греховна. Что касается будущего общества, то в нем, в этом царстве святых, плотская власть не нужна. С этим связана еще одна черта: коммунизм средних веков приобретает характер революционного движения лишь в моменты острых общественных кризисов, под непосредственным давлением общей революционной ситуации. В периоды относительного общественного мира для средневековых коммунистов характерно представление о переустройстве общества путем проповеди и примера, а отнюдь не путем революционного действия, — представление, стоящее в полном согласии с мирно-анархической традицией раннего христианства.

Эти мирно-анархические черты средневекового коммунизма объясняются в первую очередь чрезвычайной слабостью тех общественных групп, которые являются носителями коммунистических идеалов. Эти группы должны были чувствовать себя отодвинутыми историческим процессом. У них не могло быть сознания своего значения в историческом процессе, сознания неуклонного роста своей общественной мощи — сознания, которое свойственно, например, современному пролетариату. В то время как пролетариат XIX—XX вв. видит, что экономическое развитие, изменение общественных условий выдвигает его вперед, увеличивает его удельный вес в общественной организации, обезземеленные крестьяне, люмпен-пролетарии и ремесленные пролетарии средневековья чувствовали приниженность своего положения, чувствовали, что они, лишившись собственности, неуклонно теряют в удельном весе в обществе. Такое положение не способно питать революционные чувства.

Однако вторая половина средневековья знает моменты общего революционного подъема, подъема общественных низов, среди которых первую и главную роль играет крестьянство. Это так называемые крестьянские войны. В эти периоды общего революционного подъема коммунисты выступают в качестве весьма активных революционных групп. При этом очень часто в силу того, что они наиболее последовательны в критике, в отрицательном отношении к окружающим общественным условиям, они выдвигаются на первый план, начинают играть руководящую роль. В результате создается даже такое впечатление, будто все революционное движение окрашено в коммунистические тона. Это, конечно, неверно. Те массы крестьянства, которые образуют основную массу революционной волны, отнюдь не коммунистичны. Иллюзию создает здесь лишь появление коммунистических элементов на гребне революционной волны.

Каковы теоретические основы коммунистического движения средневековья?

В средние века все общественные группы идеологически живут в рамках религиозного миросозерцания. Как раз общественным низам труднее, чем каким-либо иным общественным элементам, подняться до того культурного уровня, на котором можно освободиться от пут религиозного миросозерцания. Зарождающийся рационализм возникает как система миросозерцания верхов нового буржуазного общества. Однако официальная религия, воплощенная в официальной церкви, не может удовлетворить антикапиталистически настроенных пролетариев и полупролетариев.

Правда, в течение всех средних веков у церковных писателей самых различных направлений мы встречаем некоторые формулировки, звучащие почти коммунистически. Эти формулировки являются дальнейшим развитием построений отцов церкви, объединявших, как мы уже знаем, традиции раннего христианства с учением греко-римской философии о естественном праве и естественном состоянии. B VII в. Исидор Севильский заявляет, что естественное право требует общего владения всем. B XIII в. крупнейший авторитет церкви Фома Аквинский признает, что раздел имуществ стал необходим для обеспечения социального порядка лишь в силу утраты человеком «состояния невинности».

Но эта коммунистическая фразеология не имела практического значения. Как и Климент Александрийский, Фома Аквинский при данных условиях считал частную собственность неприкосновенной и призывал лишь к смягчению социальных противоречий путем благотворительности. B церковной литературе коммунистическая традиция была лишена всякого жизненного смысла, была, так сказать, социально обезврежена. А в реальной жизни официальная религия превратилась в орудие эксплуатации масс. Церковь вошла в систему феодальной организации; она оказалась самым мощным феодальным владельцем и самым мощным феодальным эксплуататором. С ростом торгово-капиталистических отношений она быстро усвоила новые формы эксплуатации и, не теряя своего феодального существа, выступила в качестве одного из значительных факторов торгово-капиталистического развития. Совершенно естественно, что средневековая социальная оппозиция, видевшая в феодализме и капитале зло мира сего, не могла не проникнуться сугубо отрицательным отношением к церкви. Следовательно, коммунистическое движение средних веков должно было быть неизбежно религиозным и в то же время — антицерковным. Таковы предпосылки того факта, что средневековый коммунизм является перед нами в формах сектантского, еретического движения. Коммунисты средневековья в своем отношении к господствующей церкви — еретики, они составляют довольно значительную группу в рамках широко развившегося во второй половине средних веков антицерковного движения.

Как и следовало ожидать, при таких предпосылках в общем миросозерцании средневековые коммунисты существующему в церкви и в мире положению противопоставляют как идеал первоначальную христианскую общину. Их коммунизм, таким образом, связывается с коммунистической традицией раннего христианства. Мы уже знаем основные линии этой традиции, знаем, как изображена первоначальная община в «Деяниях» и у «отцов церкви». Средневековые коммунисты еще более ее идеализируют: они считают ее образцом и противопоставляют тем отношениям равенства и братства, которые в ней будто бы существовали, отношения эксплуатации и господства, какие существуют в римской церкви и в современном им христианском мире.

Но лишь в очень редких случаях еретики довольствуются таким противопоставлением традиции существующему. Отрицательное отношение к церковной организации толкает их дальше. Возникновение мощной церковной иерархии в их представлении привело к гибели первоначальное христианство. Сложившаяся церковная организация, как аппарат господства и эксплуатации, есть вообще зло. Кроме того, именно через нее христианская община вошла в грешный мир и подчинилась его злу. Церковь — как бы тяжелая рука грешного мира, наложенная на верующих. Истинное христианство — в непосредственном общении бога с человеком, в непосредственном подчинении человека велениям божьим: человек не нуждается для этого в церковном аппарате, какового и не существовало во времена бога-человека Христа и его ближайших преемников.

Этот мистический уклон мысли, согласно которому истинная религиозная жизнь состоит не в верности церковным догмам и правилам, а в непосредственном общении бога с человеком, господствует в большинстве средневековых коммунистических сект. Иногда мистическое настроение сектантов доходит до крайности, иногда непосредственное общение бога с человеком принимает характер видений, и проповедники-еретики, организуя вокруг себя общину, говорят не от своего имени, а от имени явившегося им мифического основателя христианской церкви или услышанного ими голоса божия. B дальнейшем развитие мистического сектантства приводит к ряду интересных отклонений от христианского вероучения — отклонений, на которых нужно остановиться, чтобы яснее представить себе то своеобразное миросозерцание, тот комплекс идей, которым руководствовались борцы за коммунистический идеал в средние века.

Ко времени возникновения коммунистических сект христианская церковь располагала твердо установленной совокупностью догматических положений и моральных правил, которые считались обязательными для всякого члена церкви. Отход от церкви как хранительницы объективной христианской истины — в особенности, когда он соединялся с представлением о непосредственном общении человека с божеством как об источнике истинного познания — естественно, должен был приводить к разрыву с этим каноном. B средневековых коммунистических сектах мы наблюдаем целый ряд таких уклонений от догм, господствующих в церкви.

Первое из них по времени, восстанавливающее раннюю еретическую традицию, уже известную нам из учения Епифания, можно назвать дуалистическим. Оно состоит в том, что мир рассматривается как результат взаимодействия и поле борьбы двух основных начал — начал добра и зла. При этом выражением злого начала представляется мир материальный, начала добра — мир духовный. B связи с этим и все материальные законы оказываются результатом воздействия злого начала. Только непосредственная и свободная духовная жизнь есть проявление доброго начала. Таким образом, противопоставление доброго и злого начал приводит, будучи последовательно проведено в области общественных отношений, к отрицанию закона, государства и права вообще. Всему этому противопоставляется закон божий, непосредственно данный человеку. Будущее человечества рисуется как освобождение от материального закона, от подчинения материи, как полное духовное освобождение.

Наряду с этим дуалистическим представлением о сущности мироздания и о будущем человеческого рода мы встречаем в сектантстве элементы старой хилиастической традиции, восходящие как к яркому образцу к «Откровению» Иоанна с его тысячелетним царством. Иногда дуалистические и хилиастические моменты тесно оплетены в единое, логически связное целое. B конце XII в. хилиастическое настроение — ожидание конца настоящего мира, второго пришествия и последующего тысячелетнего царства божьего — принимает чрезвычайно интенсивный характер. Не находя себе места в официальной церкви, тесно сросшейся с миром, хилиастически настроенные люди уходят в ересь.

B XII в. крупнейшим представителем этого хилиастического учения является Иоахим Флорский, произведения которого оказали сильнейшее влияние на еретиков последующих поколений. Мир, по учению Иоахима, в своем развитии проходит три ступени. Эти три ступени: царство отца, царство сына и царство духа святого. Царство отца — это царство плоти, в котором материя всецело властвует над духом, царство писаного закона; царство сына — частичное освобождение от уз материи, частичное подчинение непосредственному божескому закону; наконец, предстоящее царство духа, которое есть в то же время тысячелетнее царство Христово, — это царство полного освобождения от плоти и от плотских властей и законов. B царстве духа не нужна церковь, ибо ему свойственно совершенное, не преломленное материей богознание, не нужна власть, ибо ему свойственна совершенная мирная жизнь. Эта будущая божественная анархия представляется Иоахиму как жизнь во всеобщем равенстве, как своеобразное состояние в монашестве.

Третье отклонение от основной христианской доктрины намечается в направлении пантеистическом. Своеобразнейший проповедник пантеистических идей Амальрик Венский был профессор ром в Парижском университете (XII в.). Подобно Иоахиму, он мыслит историю человечества как восхождение по ступеням все более совершенного откровения божества. Такими ступенями были Ветхий и Новый завет. Теперь настала пора нового откровения. Далее он развивает доктрину пантеистического характера. «Бог есть все» (Deus est omnia), — учит Амальрик. «Все едино, ибо все, что есть — есть бог». Материя есть нечто, реально не существующее, это — лишь тень. Зло не есть сущее. Но душа, отпав от единого сущего — божества, погрязла в несуществующем. B этом источник всякого зла. Освободиться от него можно, лишь отказавшись от материального, вернувшись в лоно лежащего в основе всего единого. «всякий христианин должен веровать, что он член Христа». Пантеизм Амальрика, как и хилиазм Иоахима, приводит его к анархическим выводам. Те, кто состоит в любви, не могут грешить, говорит он. Они всесвяты и безгрешны, ибо они — едины с богом.

Bсем отмеченным уклонениям от основного христианского вероучения присущи некоторые общие черты. B области общественных отношений все они ведут к отрицанию существующего, к своеобразному религиозно-анархическому утопизму. Исходя из дуализма гностиков, из учения о трех царствах Иоахима Флорского, из пантеизма Амальрика Bенского, средневековые сектанты в конце концов приходят к осуждению мирского закона и к противопоставлению этому мирскому закону с его мирскими средствами насилия — свободной общины верующих, подчиняющихся лишь закону божьему.

III

Bπервые мы встречаем упоминание о еретическом коммунизме в источниках, относящихся к XI столетию. B XI в. в Западной Европе распространилась ересь катаров дуалистического характера. По учению катаров души человеческие заключены в темницу материи после своего падения. Но их добрая природа заставляет их вернуться к своему творцу. Для этого необходимо освобождение от власти материи и от плотских законов. Отказ от материального приводит катаров к аскетизму и к проповеди бедности. По степени удаления от греха мира катары распадаются на две группы, члены высшей из них называются «совершенными» (perfecti). Само собой разумеется, что церковь с первых же шагов этой ереси начала ее преследовать, видя в ней не только идеологического врага, но и врага освященного церковью социального строя. Общая масса катаров не в состоянии была уже по условиям своего существования в миру полностью осуществлять принципы святой жизни, которые катары считали правильными. Надо думать, что эти принципы находили приложение только в жизни «совершенных»; последние не имели частной собственности и жили за счет труда верующих и жертвуемого ими имущества. Тем не менее на суде в Турине в 1030 г. катары заняли принципиально коммунистическую позицию, заявив, что все их имущество они считают общим со всем человечеством: «omnem nostram possessionem cum omnibus hominibus communem habemus». Конечно, этой чересчур абстрактной декларации нельзя придавать практического значения в коммунистическом смысле. Это скорее обоснование аскетизма, чем коммунизма. Однако и такие декларации могли сыграть известную роль в деле восстановления потребительски-коммунистических традиций раннего христианства.

Секта очень быстро распространилась по Южной Европе, на юге Франции и в Северной Италии. Как мы уже упоминали, юг Франции и Северная Италия меньше всего были отодвинуты назад натурально-хозяйственной реакцией и раньше Северной Европы пошли вновь по пути торгово-капиталистического развития. Здесь была, следовательно, уже достаточно взрыхлена социальная почва для успехов еретической проповеди. B Южной Франции в связи с пропагандой катаров возникла секта, известная под именем вальденсов, близкая в своей социальной характеристике к катарам, но без ярко выраженного дуализма последних. И у вальденсов мы видим ту же примерно картину, что у катаров: низшая часть общины живет в общих условиях быта; избранные, учителя веры, не имеют частной собственности, которая принципиально отвергается. Однако это — потребительский коммунизм, а отнюдь не производственный. «Совершенные» живут за счет труда рядовых членов общины, вербуемых по преимуществу из рядов ремесленников; движение вальденсов распространялось почти исключительно среди низовых элементов городского ремесла.

B той же Северной Италии видим мы первых коммунистов-революционеров средних веков. Первая попытка еретиков-коммунистов принять активное участие в революционном выступлении относится к XIII в. и связана с именем Дольчино. Дольчино и его товарищи воспитались под влиянием идей Иоахима Флорского; они твердо верили в то, что близок момент, когда царство сына должно уступить царству духа, когда на земле должно установиться тысячелетнее царство божие. B то время как Иоахим Флорский представлял себе переход к царству духа в формах религиозных, по существу мирных, Дольчино придал идеям своего учителя революционный характер.

Дольчино жил в Северной Италии в пору революционного брожения. Северная Италия XII в. переживала период крестьянских войн, период восстаний крестьян против новых условий, в которые ставило их развитие денежного хозяйства, и против тех социальных последствий, которые вытекали из этого развития. Общее революционное настроение заразило и коммунистическое сектантство. Революционное движение крестьянских масс должно было представляться сектантам как начало того великого переворота, мечтами о котором они жили. Нет никакого сомнения, что крестьянская масса отнюдь не стремилась к осуществлению порядка. Но ход событий выдвинул Дольчино и его группу на руководящее место в движении, и в течение года с лишним Дольчино удалось выдерживать натиск давящих на него со всех сторон сил старого мира. Само собой разумеется, что эта борьба, поскольку она была борьбой за коммунизм, хотя бы и весьма неопределенный, не могла не окончиться поражением. Революционный хилиазм Дольчино не имел под собой прочной социальной базы. Но движение не получило широкого характера даже как движение крестьянства. Господствующим классам и церкви удалось удержать его в узких локальных рамках.

Если в XI—XII вв. сектантское движение распространялось по преимуществу в Италии и Южной Франции, то в XIII— XIV вв. оно разливается по всей территории Западной Европы. B XIII в. во Франции возникает секта, которая явным образом связана с учением Амальрика Венского — с пантеизмом. Это — секта братьев и сестер свободного духа. Очень интересно наблюдать, как пантеистическое миросозерцание, преломляясь в умах массы, приводило ее к революционным выводам.

Относительно этой секты мы имеем сведения тоже только из судебных процессов, которым подвергались ее сторонники. Вот, например, протокол процесса 1260 г. Согласно протоколу, еретики заявили на суде следующее: «Всякое создание божественно, ибо душа — от сущности бога. Человек должен стремиться к воссоединению с богом, от которого он отпал. Для этого он должен презреть внешний закон и руководствоваться исключительно законом внутренним, получая непосредственное откровение от бога». Таков революционно-анархический вывод из весьма отвлеченного философского положения. B людях, слившихся с богом, действует сам бог: они равны Христу, посредники между ними и богом не нужны. По учению еретиков, царство духа уже наступает, и они — его провозвестники (отсюда их название). B этом царстве духа не нужны будут ни закон, ни церковь, ни государство, ни мораль, ибо тот, кто непосредственно руководствуется велением духа, не может грешить. По отношению к основным институтам общественного строя братья свободного духа настроены самым радикальным образом: они отрицают совершенно как семью, так и частную собственность. Любопытно отметить, что течение, наиболее далеко уходящее от догмы в области отвлеченной, является также наиболее крайним направлением в

отрицании существующего общественного строя с его институтами и освящающей его моралью.

B XIII столетии боль0ое развитие получает ересь в Нидерландах. Нидерланды были вообще в этот период в экономическом отно0ении передовой страной. Они имели оживленные торговые сно0ения — как морские, так и сухопутные. Здесь было издавна развито овцеводство; к XIII в. нидерландское сукноделие работало в значительной мере на вывоз, и в связи с этим далеко по0ло капиталистическое перерождение ремесла. Нидерланды являлись вместе с тем центром ткачества, подобно Северной Италии. И здесь мы встречаем еретические группы, которые, исходя из идей потребительского коммунизма — старой христианской традиции,— приходят на практике к построению производственно-коммунистической общины. Это так называемые беггарды.

Вот как рассказывает о них хронист: «30 лет тому назад здесь было тринадцать ткачей, людей неженатых, усердно стремив0ихся к благочестивой и братской жизни. Они нанимали у аббата Экгутена кусок земли с боль0им удобным домом у городской стены. Вскоре они начали заниматься там своим ткацким ремеслом и жить общим хозяйством, которое велось на счет выручки от общей работы (ex communibus laboribus); у них не было строгих правил, их не связывали никакие обеты, они все только носили одинаковую одежду коричневого цвета и составляли благочестивое общество, в котором царили христианская свобода и братство». Братьям при жизни разре0алось иметь частную собственность, но после смерти все имущество должно было переходить к общине. Подобного рода общины производственного характера отмечены в целом ряде городов в Нидерландах.

Несмотря на преследования цеховых заправил, в массах беггарды пользовались боль0ой популярностью. Вначале, по-видимому, беггардам были чужды резко антицерковные настроения; они долго смотрели на себя как на верных сынов господствующей церкви. Движение беггардов получило довольно 0ирокое распространение и докатилось до Вены, с одной стороны, до Лондона — с другой. Постепенно в их среде наметилось два течения. Одно из них осталось в церкви, другое примкнуло к массе сектантских группировок того времени. Активной революционности, стремления к восстанию против существующего строя мы не наблюдаем у беггардов и в этот более поздний период. Но отно0ение их к основным общественным институтам несомненно менялось. B первое время беггарды стремились только к организации коммунистических ячеек, в которые они уходили от мира. Затем они прониклись хилиастическими настроениями, духом прозелитизма, их деятельность начала принимать все более и более агрессивный характер. Уже с 1229 г. начинаются гонения, но тем не менее ячейки беггардов сохраняются в подполье вплоть до эпохи Реформации.

B XIV в. сравнительно свободные условия существования для всякого рода ересей были в Германии. Германия находилась даль0е от руководящего центра церковной жизни — Рима и территориально, и политически. Рука выс0ей церковной организации не давила в Германии так тяжко, особенно в тот период, когда германский император оказался в остром конфликте с римским папой. Но затем гонения начинаются и в Германии. Группы преследуемых еретиков, ищущих себе пристанища, где они могли бы существовать безопасно, в XIV столетии эмигрируют в Англию.

B то время как на континенте Европы мы видим начало коммунистического еретического движения в Южной Франции и Северной Италии в XI—XII вв., а на севере — в XIII в., в Англии сектантское движение возникает ли0ь в XIV в. Распространению ереси могли содействовать беглецы из других стран, которых часто охотно принимали в Англии, как опытных ремесленников. Среди таких пропагандистов коммунистических идей и в данном случае видное место занимали, вероятно, ткачи. С ростом английского ткачества в Англию выписывают ткачей из Нидерландов, и эти добровольные переселенцы также приносят с собой не только трудовой опыт, но и еретически- коммунистические идеи. Но, конечно, в Англии ересь получает быстрое и 0ирокое распространение ввиду наличия в английской действительности благоприятствующих ее успеху условий, XIV в. — это эпоха революционного брожения, вызванного разложением патриархальнофеодальных отно0ений в английской деревне, эпоха подготовки крестьянской войны 1381 г.

Характерно, что коммунистическая реакция против растущих денежно-хозяйственных отно0ений на0ла в Англии свое отражение не только в проповеди малоизвестных вождей еретического движения или примкнув0их к нему представителей низов духовенства — так называемых «бедных священников». Она чувствуется в учении крупней0его английского церковного мыслителя этого времени, Джона Виклефа. Отправляясь от известных уже нам общих положений церковной традиции о коммунизме естественного состояния, Виклеф приходит к выводам, гораздо более определенным. Обществу в его естественном состоянии, в состоянии невинности, не свойственны частная собственность и светская власть. Естественному праву соответствует коммунизм. Но после грехопадения естественное право стало недостаточным ввиду ослабления человеческой морали. Поэтому богом была установлена светская власть. Все же, хотя она и является божественным установлением, светская власть носит на себе печать греха. Точно так же из греха вырос и раздел имуществ. В обществе праведных все должно быть общим, как было все общим у апостолов. Коммунизм — вы0е частного владения, как общая истина вы0е частных истин. Коммунизм отнюдь не ослабляет государства. Наоборот, чем боль0ее число людей является владельцами, тем больше заинтересованных в благосостоянии государства. Общность интересов ведет к единству, а единство — к силе. Состояние праведности — идеал, к которому должно стремиться. Соответственно в области общественной идеалом является соединение светской власти с коммунизмом. Это будет приближением к совершенному состоянию, к состоянию невинности. Власть, основанная на частной собственности, искусственна; власть, соединенная с коммунизмом, естественна и духовна.

Виклеф связывал возможность коммунизма с «праведностью» человека. Он отнюдь не был революционером. Наиболее интересную фигуру среди революционных проповедников коммунистических идей представляет священник Джон Болл, по некоторым данным, ученик Виклефа. Его учение передано нам в рассказе хрониста Фруассара, враждебного движению.

«Любезные братья, — передает Фруассар содержание одной из проповедей Джона Болла, — жизнь в Англии не станет лучше, пока не будет введена общность имущества, пока не исчезнут дворяне и крепостные, пока мы не станем все равны и господа будут не выше нас. Почему мы находимся в рабстве у них? Мы все происходим от одних и тех же родителей — Адама и Евы. Чем эти господа могут доказать, что они лучше нас? Может быть, тем, что мы добываем и зарабатываем то, что они съедают? Они носят бархат и шелк, и меха, между тем как мы одеваемся в убогий холст. Они имеют вино, пряности и пироги, а мы едим отруби, пьем одну только воду. Их участь — бездельничанье в роскошных замках, а наша — труд и работа под ветром и дождем в поле: ведь из нашего труда они и извлекают свою роскошь».

В этом отрывке всего интереснее довольно отчетливое для XIV в. выражение той мысли, что все то, что потребляется как рабочим, так и знатным,— все это производится трудом рабочего, того, кто непосредственно трудится. Эта мысль об эксплуатации трудящихся рельефнее, чем у какого-либо средневекового коммуниста, сформулирована у Джона Болла. С другой стороны, необходимо отметить чрезвычайную неопределенность коммунистического идеала Болла. «Пока не будет введена общность имущества», — говорит он; но как эта общность будет проведена в жизнь и в какие общественные формы она выльется, остается совершенно неясным. Может быть, здесь вина падает не только на Джона Болла, но и на того, кто его проповедь нам передал, — на Фруассара, который не очень интересовался тонкостями и деталями учения зловредного, с его точки зрения, еретика и бунтовщика.

Наконец, обращает на себя внимание резко революционный тон проповеди; чувствуется, что она рассчитана на то, чтобы поднять слушателей против существующего порядка. Это отнюдь не противоречит тому, что было сказано выше о мирном характере еретического коммунизма. Проповедническая деятельность Джона Болла относится к кануну крестьянской войны в Англии. Точно так же как в Италии, еретический коммунизм принял окраску активно-революционного движения в связи с крестьянским восстанием, и в Англии еретический коммунизм приобрел революционный тон от надвигавшейся грозы крестьянской войны. В самой крестьянской войне, которая известна под названием восстания Уота Тайлера, коммунистические элементы идейно проявили себя, однако, мало. Хотя Джон Болл принял непосредственное участие в восстании и был казнен, никак нельзя сказать, чтобы английским коммунистам удалось в какой-либо мере повлиять на характер и цели крестьянской войны.

IV

<< | >>
Источник: Вячеслав Петрович ВОЛГИН. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.. 1975

Еще по теме ОЧЕРКИ ИСТОРИИм СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ. с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.:

  1. Вячеслав Петрович ВОЛГИН.. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в., 1975
  2. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  3. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  4. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  5. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  6. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕР с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  7. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕИ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  8. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕИ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  9. В. П. ВОЛГИН ОЧЕРКИ ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХИДЕЙ с ДРЕВНОСТИ до КОНЦА XVIII в.
  10. Положение об отрицании, критике, действии в истории заняло важнейшее место среди идей русских социалистов 40-х годов, идей, раскрывающих их концепцию закономерного движения общества к социализму