<<
>>

§ 2. Договоры

Типы договоров. Легальная типизация договорных обязательств по советскому гражданскому праву была впервые проведена при издании гражданских кодексов союзных республик 20-х годов. Так, ГК РСФСР 1922 г.

в разделе «Обязательственное право» посвятил специальные главы десяти договорам: имущественному найму, купле-продаже, мене, займу, подряду, поручительству, поручению, комиссии (дополнительно включенной в Ко­декс в 1926 г.), товариществу, страхованию. Но, ввиду неприменимости поручительства в отрыве от обеспечиваемого им основного обязательства, оно способно лишь к дополнительному (акцессорному), а не самостоя­тельному действию. Все же остальные перечисляемые ГК договоры отли­чаются друг от друга либо по характеру опосредствуемых отношений (ср., например, куплю-продажу и дарение), либо по существенно несовпадаю­щим приемам регулирования отношений одного и того же вида (ср., на­пример, поручение и комиссию). Поэтому они и образуют самостоятель­ные договорные типы, а их типовая значимость никогда не ставилась под сомнение в советской цивилистической доктрине. Более того, в связи с многократным расширением закрепленного в ГК перечня последующей законотворческой, а подчас и основанной на аналогии нормопримени- тельной практикой нередко предпринимались попытки растворить в ти­пически сходных подразделениях кодекса также и вновь образуемые са­мостоятельные договорные типы.

Такова конструкция И. С. Перетерского, объявившего ссуду разно­видностью дарения на том лишь основании, что в пределах износа без­возмездно используемой вещи ссудополучатель так же приобретает выго­ду за счет ссудодателя, как одаряемый за счет дарителя[733]. Аналогичная тенденция наблюдалась и позднее. Пока договор пожизненного содержа­ния встречался эпизодически, его типовая принадлежность мало кого ин­тересовала, несмотря на уделявшееся ему определенное внимание уже в литературе 20-х годов[734]. Но как только он приобрел относительно широ­кую распространенность, возникла дискуссия о его юридической приро- де[735], причем позиция тех, кто подключал этот договор к одному из извест­ных ГК типов, не прошла бесследно и для новой кодификации советского гражданского законодательства: в ГК РСФСР 1964 г. он получил квали­фикацию одной из разновидностей купли-продажи и именуется куплей- продажей жилого дома с условием пожизненного содержания.

Вместе с тем не оставалось неизменным отношение и к кодификаци­онно признанным договорным типам. Их оценка эволюционировала под воздействием разнопорядковых факторов, среди которых, естественно, решающая роль принадлежала происходящим в стране социально­экономическим преобразованиям.

Взять договор товарищества. В литературе 20-х годов он очерчивал­ся весьма широко, включая, помимо простого товарищества, образование товарищества полного, на вере, с ограниченной ответственностью и на паях, или, по более распространенной терминологии, акционерного обще- ства[736]. Но поскольку к началу 30-х годов частные товарищества вытесня­ются из экономического оборота целиком, а создаваемые социалистиче­скими организациями акционерные предприятия становятся объектом особого юридического нормирования, с этого времени соответствующий гражданско-правовой институт не выводится за рамки простого товари­щества и в своем теоретическом освещении[737].

Впоследствии, при проведе­нии второй кодификации гражданского законодательства СССР, меняется также название этого института, обозначаемого отныне, вместо товарище­ства, договором о совместной деятельности. К тому же, если в 30 - 40-х годах можно было без всякого преувеличения утверждать, что «договор товарищества... является у нас по преимуществу бытовым договором»[738], то в 50 - 60-х годах его рассчитанная и на такую целенаправленность общая характеристика неизменно дополняется специальным изучением «това­рищества с участием социалистических организаций», как важного метода их взаимного сотрудничества вообще и прежде всего как специфической правовой формы «совместной деятельности на основе межколхозных производственных связей»[739]. Такое изучение и подготовило одновременно с терминологическими новшествами законодательно закрепленное напол­нение того же института новым юридическим содержанием.

Наряду с социально-экономическими преобразованиями существен­ное влияние оказывала систематически проводившаяся с учетом новых жизненных обстоятельств ревизия устаревших цивилистических пред­ставлений.

Так, хотя обязательное, в том числе бездоговорное, страхование при­менялось уже в 20-х годах, но, не находя отражения в ГК, оно не учитыва­лось также в типологической классификации обязательств того времени. Во внимание принимался лишь страховой договор, о чем свидетельствует ис­ключение из гражданско-правовой сферы бездоговорных страховых обяза­тельств В. И. Серебровским[740] или формулирование В. К. Райхером обобщен­ного понятия только для договорных, но не каких-либо иных из проанали­зированных им страховых правоотношений[741]. В дальнейшем советская прак­тика в широком изобилии представила обязательства, способные возникать и с опорой на договор и без такой опоры (например, договорная и не нуж­дающаяся в договорном оформлении поставка), либо обязанные своим за­рождением недоговорным фактам, а последующей динамикой - заключен­ному договору (например, плановая перевозка грузов). Расширение круга правовых формирований подобного рода - один из решающих аргументов в общем арсенале доказательств, приводимых К. А. Граве и Л. А. Лунцем для обоснования единства гражданско-правового института государственного страхования, имеющего дело с имущественными отношениями между рав­ными субъектами, какими бы юридическими фактами (договором или предписанием) они ни порождались[742]. Для современной же цивилистической доктрины «собственно страховые правоотношения - это обязательственные отношения»[743]. При всем разнообразии своих правообразующих оснований они цементируются настолько слитным единством существенных призна­ков, что, возвысившись до уровня типовой обобщенности, сохранили за страховым договором в пределах обязательств данного типа значение хотя и одной из важнейших, но не более чем относительно обособленных их раз­новидностей.

Обновление взглядов на внутреннюю расчлененность договорного права сравнительно с его структурой, закрепленной республиканскими кодексами 20-х годов, зачастую обусловливалось также изменением пер­воначально определенной сферы действия отдельных договорных инсти­тутов.

Показательна в этом смысле судьба договора имущественного найма.

В ст. ст. 152 - 179 ГК РСФСР 1922 г. он конструировался в расчете на возмездное пользование имуществом любых видов, включая жилые по­мещения. Но проводимая Советским государством в области жилищного найма особая политика вызвала необходимость отделить его от имущест­венного найма и в системе правового регулирования. Сперва выдвигается идея создания Жилищного кодекса, проекты которого разрабатывались в 1923 - 1930 гг. Однако неудачное решение многих вопросов жилищного права в разработанных проектах вызвало острую их критику[744]. В Курсе хозяйственного права 1935 г., упоминающем лишь вскользь об имущест­венном найме, выделяется написанная П. Филиным с участием М. Липец- кера глава: «Основы жилищного права» с включением в нее посвященно­го договору найма жилищ специального параграфа[745]. Но уже в критически противопоставленном хозяйственно-правовой концепции учебнике граж­данского права 1938 г. один из названных авторов, М. С. Липецкер, кон­струирует единый институт имущественного найма, различая в его соста­ве две договорных разновидности: имущественный и жилищный наем[746]. Научное обоснование самостоятельности жилищного права в пределах права гражданского впервые было разработано С. И. Аскназием в предво­енные годы[747]. С тех пор эта самостоятельность, трактуемая то как ком­плексная, а то и как гражданско-правовая, никем серьезно не оспарива­лась. Наоборот, появились общетеоретические исследования самих жи­лищных правоотношений[748], сопровождаемые рекомендацией свести во­едино все обращенные к ним правила[749] или даже затрагивающие любые случаи пользования жильем все вообще юридические нормы[750]. В настоя­щее время ставится вопрос об издании общесоюзных Основ жилищного законодательства и республиканских жилищных кодексов. Но уже со вре­мени второй кодификации советского гражданского законодательства юридическое обособление жилищных правоотношений было окончатель­но закреплено, а тем самым сузились и типовые масштабы договора иму­щественного найма, начертанные при проведении первой кодификации.

Дело, однако, не только в эволюции взглядов на типологическую систему договорного права первых советских гражданско-правовых ко­дификаций. Не менее ощутимо сказывалась неполнота закрепленного в них перечня с последующим ее устранением путем использования прие­мов двоякого рода.

Во-первых, некоторые договорные институты конституировались вне рамок ГК, посредством издания специальных законодательных актов, обычно относящихся к отдельным видам или даже целым отраслям хозяй­ственной деятельности.

Так обстояло дело, в частности, с договорами перевозки и примы­кающими к ним иными транспортными договорами (буксировки, экспе­диции, эксплуатации железнодорожных подъездных путей необщего пользования). Начиная с Устава железных дорог 1922 г., регулирующие их юридические нормы инкорпорируются в кодексах или уставах, при­уроченных к различным видам транспорта. Отсюда доктринальная тен­денция увязать перевозку с ближайшими по содержанию договорными типами ГК, объявив ее разновидностью подряда[751] либо органическим со­четанием множества договорных элементов - не только подряда, но также хранения, найма, поручения[752]. И только окончательно утвердившееся гос­подствующее воззрение на перевозку как гражданско-правовой договор самостоятельного типа[753] создало предпосылки для формирования одноимен­ного института в Основах гражданского законодательства 1961 г. и издан­ных в соответствии с ними республиканских ГК 1963 - 1964 гг. Кроме того, императивная предустановленность условий массовых перевозок в соеди­нении с буквальным текстом отдельных законодательных актов наталки­вала и вовсе на мысль о бездоговорном регулировании перевозочных от­ношений[754]. Но благодаря наметившемуся в конце 40-х годов общему уси­лению роли договора в хозяйственной жизни страны антидоговорная кон­цепция устраняется вначале из учения о правовых формах перевозочных процессов[755], а затем и из самого гражданского законодательства[756]. Если отголоски былой дискуссии еще и прослушиваются, то разве лишь в при­знании планово-договорных правоотношений по грузовым перевозкам развивающимся единым обязательством[757] или соединяющим принадлежа­щие их участникам плановые обязанности, с одной стороны, и договор­ные, с другой[758]. Для конкретного же содержания договорной конструкции небезразлично развиваемое в ряде литературных источников учение о так называемом транспортном праве. Провозгласив его частью хозяйствен­ного права, нельзя было бы отстаивать юридическую целостность дого­вора перевозки, тогда как, выделяя законодательство о транспорте в виде обособленного образования внутри не правовой, а только законо­дательной системы, можно оставить в полной неприкосновенности ти­повую значимость договора перевозки для одной лишь отрасли граж­данского права[759].

Во-вторых, договорные институты, не упоминаемые ГК, зачастую хотя и затрагивались текущим законодательством, но не более чем фраг­ментарно с сосредоточением каждого вновь издаваемого нормативного акта лишь на разрозненных случаях практического их использования.

Так обстояло дело, в частности, с договором хранения, законода­тельное нормирование которого в 20-х годах не шло дальше складского хранения, в 30-х годах учитывало также хранительские операции ломбар­дов, а аналогичные функции транспортных предприятий всегда встречали неизменное внимание со стороны действующих на разных видах транс­порта кодексов, уставов или правил. Поэтому столь же фрагментарным было и изначальное исследование этого договора, проходившее в отдель­ных своих воплощениях мимо свойственного многообразным его разновид­ностям юридического единства[760]. Изданная в 1927 г. монография М. В. Зи- мелевой, представляя одно из заметных явлений в литературе по рассмат­риваемой тематике, концентрировалась всецело на складском хранении, которое если и включалось в сопоставительный перечень вместе с други­ми разновидностями одноименного договора, то лишь как предпосылка для вывода, будто «юридическая близость между перечисленными инсти­тутами отсутствует почти совершенно»[761]. Вплоть до издания учебника по гражданскому праву 1938 г., соответствующая глава которого также при­надлежит перу М. В. Зимелевой[762], хранение не находило полнообъемного описания и в учебной литературе[763]. Однако все учебники и учебные посо­бия, публиковавшиеся позднее, включали его как одну из непременных своих тем в соответствии с утвержденными для советского гражданского права общеобязательными учебными программами. Уже в начале 50-х го­дов защищаются две кандидатские диссертации о договоре хранения[764], а в 1954 г. он в числе других обязательств отдельных видов подвергается на­учно-монографическому исследованию[765]. Таким путем и была подготовле­на почва для нормативной фиксации этого договора в обобщенном виде при разработке изданных в 1963 - 1964 гг. новых ГК союзных республик.

Параллельно с наращиванием договорных типов, не вошедших в первую типологическую систему гражданско-правовых договоров, ее ди­намическое развитие протекало в форме постоянного обогащения новыми разновидностями едва ли не каждого из соединенных в этой системе ти­повых подразделений. Нужно лишь не забывать, что логическое соотно­шение не всегда корреспондирует хронологической последовательности формирования типа договора и конкретной его разновидности. Вот одна из ярчайших тому иллюстраций.

В целях привлечения частного капитала к оказанию услуг и произ­водству работ для государства и его органов 30 сентября 1921 г. было ут­верждено Положение о государственных подрядах и поставках[766]. Это, сле­довательно, произошло немногим более, чем за год до появления первого советского Гражданского кодекса - принятого 31 октября 1922 г. ГК РСФСР. Тем не менее, как отмечалось в самом крупном исследовании первого из двух названных законодательных актов, «постановления Граж­данского кодекса о подряде в догматическом отношении составляют ос­нову, а правила о гос. подрядах некоторый приток к ним»[767]. То же самое сказано в другом месте процитированной книги по поводу норм ГК о куп­ле-продаже и правил Положения относительно поставок. «Но исторически дело обстояло как раз наоборот: впервые подверглись законодательной нормировке именно государственные подряды (и поставки. - О. И. Поло­жение 30 сентября 1921 г.), а правила Гражданского кодекса о подряде (и купле-продаже. - О. И.) явились в значительной степени перифразой это­го Положения»[768]. Поскольку, однако, логическая субординация превалиру­ет над хронологическим приоритетом договорной разновидности перед договорным типом, при издании ГК РСФСР 1922 г. в его текст «были включены общие нормы о подряде и купле-продаже, которые в части, касающейся прав и обязанностей сторон, в значительной мере воспроиз­водили правила Положения о гос. подрядах и поставках», тогда как по­следнее в своем обновленном варианте «подчинило гос. подряд общим нормам Гражданского кодекса о подряде, а поставку - общим нормам о купле-продаже», сохранив «только правила, устанавливающие отступле­ния от этих общих норм»[769].

И все же нормальным следует признать такое положение, когда раз­работка общего законодательства о договоре определенного типа пред­восхищает установление правил специального нормирования отдельных его разновидностей.

Так было дело, кроме частных поставок, со всеми разновидностями купли-продажи: продажей в кредит (или в рассрочку платежа), розничной куплей-продажей, продажей жилых строений и т. п. Собственно, продажа в кредит (по современной терминологии) или в рассрочку платежа (по терминологии 20-х годов) также относится к розничной купле-продаже, осуществляемой, однако, по прямому указанию закона относительно пе­речисленных в нем объектов специально выделенными для подобных це­лей торгово-розничными предприятиями. При этом в 20-х годах, когда она впервые появилась, цивилистическая литература уделяла значитель­ное внимание как ее общей характеристике[770], так и связанным с нею спор­ным вопросам, особенно вопросу о моменте перехода права собственности к покупателю[771]. Но поскольку при возрождении в 50-х годах купли-продажи в кредит этот момент был определен достаточно четко самим законом, он освещается в современной литературе в таком же позитивном плане, как и другие отличающие указанный договор юридические признаки[772]. Что же ка­сается розничной купли-продажи вообще, то научное внимание к ней не ослабевало на протяжении всей истории цивилистической мысли в СССР, начиная с работ Н. Г. Вавина, И. И. Звягинского 20 - 30-х годов[773], продол­жая работами В. В. Котовой, Б. Л. Хаскельберга 50-х годов[774], вплоть до более поздних работ Ю. Я. Львовича, В. Ф. Яковлевой и других 60-х и последующих годов[775]. И какие бы авторы к ней ни обращались, он неиз­менно квалифицируется как такая разновидность купли-продажи, цель которой состоит в систематическом снабжении граждан промышленными изделиями и продовольственными товарами. Остаются непреодоленными разногласия лишь относительно юридических границ этого договорного субинститута. Иногда говорят, что если экономически розничная купля- продажа действительно характеризуется своей предназначенностью для постоянного обслуживания населения, то юридически ею охватываются только отчуждательные сделки организаций государственной и коопера­тивной торговли[776]. В таком случае пришлось бы признать, что, например, торговля на колхозных рынках опосредствуется особой куплей-продажей, исключаемой из розничного товарооборота юридически, но экономически остающейся в его составе. Во избежание подобных неоправданных ос­ложнений нужно, по-видимому, ориентироваться на объемное соответст­вие между розничной торговлей в экономическом и правовом смысле, не исключая, разумеется, ее собственной внутренней дифференциации[777].

Такая же картина, как при купле-продаже, вырисовывалась в связи с разновидностями подряда и имущественного найма. Оставляя в стороне частные подряды, разделившие судьбу частных поставок, можно конста­тировать, что все прочие разновидности подрядного договора, в том числе практически наиболее существенный договор бытового заказа[778], складыва­лись после появления исходного для них общего договорного типа. Ана­логичным образом происходило обособление бытового проката[779] внутри института имущественного найма. При этом, в отличие от розничной куп­ли-продажи, бытовой заказ и бытовой прокат каких-либо споров относи­тельно их экономической сущности и правовой природы в цивилистиче- ской теории не вызывали. Дискуссия велась и продолжает развертываться по поводу сопряженных с ними многочисленных конкретных вопросов (о правах и обязанностях сторон, о значении гарантийных сроков при быто­вом заказе, о субъекте ответственности за причинение вреда при исполь­зовании предметов бытового проката и т. п.). Но как ни разнохарактерны защищаемые отдельными авторами теоретические выводы, объединяю­щая их во всех случаях общая посылка заключается в стремлении обеспе­чить из числа двух договорных контрагентов максимально возможные преимущества заказчику и нанимателю путем возложения повышенных обязанностей на организации бытового и прокатного обслуживания[780]. Это и понятно, если учесть, что никакими иными целями, кроме обусловлен­ных вниманием к интересам потребителя, отпочкование перечисленных договорных разновидностей не предопределялось.

Но далеко не во всех случаях внутренняя дифференциация того или иного договорного типа исчерпывалась подчиненностью одним лишь за­дачам подобного рода. Например, в 1926 г. ГК РСФСР, как и гражданские кодексы других союзных республике, дополняется ранее отсутствовав­шим в нем институтом договора комиссии. После этого в разное время до 60-х годов включительно складывались такие специальные его разновид­ности, как сделки комиссионных магазинов, комиссионная продажа авто­мобилей, реализация на комиссионных началах излишков сельскохозяй­ственной продукции колхозов предприятиями потребительской коопера­ции, комиссионная продажа излишних материальных ценностей социали­стических организаций через систему Госснаба СССР и Сельхозтехники и др. В приведенном перечне явственно различаются такие разновидности названного договора, которые (как, например, сделки комиссионных ма­газинов) введены для обслуживания населения, и те из них (как, напри­мер, комиссионная продажа излишних материальных ценностей), к ис­пользованию которых могут прибегать только социалистические органи­зации. Из этого проистекает разная направленность связанных с ними теоретических поисков. В первом случае стремятся выяснить, относится ли комиссионная торговля к розничной, входит ли она в группу договоров обслуживания населения и т. п. Во втором же случае на передний план выдвигается уже другая проблематика: считать ли комиссионную сделку хозяйственным договором, применимы ли к ней хотя бы субсидиарно нормы, обращенные к сходным хозяйственным договорам, и т. п.[781]

Но продолжающиеся теоретические поиски оставляют теперь непо­колебленным тот непреложный факт, что указанные и многие другие обо­собленные разновидности сложившихся в общем виде самостоятельных договорных типов перестали быть предметом рекомендаций, адресован­ных будущему закону. Получив легальное признание в Основах или ГК, а отчасти в некодифицированном текущем законодательстве, они исследу­ются в составе действующих правовых образований как объект всесто­роннего изучения, а в необходимых случаях и дальнейшего совершенст­вования.

Особая роль в типологическом генезисе советского договорного пра­ва принадлежит договорам, рассчитанным всецело на социалистические условия хозяйствования и вводимым для использования в отношениях между социалистическими организациями. Среди этих договоров постав­ка занимает несомненно ведущее место не только по практической своей значимости, но и чисто исторически.

Впервые термин «поставка» воспринимается советским законода­тельством в начале 20-х годов, когда были внедрены практиковавшиеся в период нэпа частные подряды и поставки. Вслед за законом они рассмат­ривались тогда и в цивилистической литературе как разновидность купли- продажи, причем разновидность, лишь условно отличимая от исходного для нее вида[782]. Но в то же время постепенно вводилось набиравшее все более широкий размах плановое распределение продукции в области хо­зяйственных связей между социалистическими организациями. Это суще­ственно новое экономико-правовое явление встречало неоднородную док­тринальную реакцию, включая полное отрицание его приспособленности к договорному опосредствованию или во всяком случае к оформлению гражданско-правовым, а не административно-хозяйственным или просто хозяйственным договором. Отвлекаясь же от дискуссии по поводу отрас­левой принадлежности заново созданного правового феномена, можно утверждать, что уже к началу 30-х годов если не договорная, то обяза­тельственно-правовая его сущность находила едва ли не всеобщее при­знание. Вопрос лишь в том, какой типовой квалификации этого обяза­тельства отдавалось теоретическое предпочтение. А он на протяжении более 40 лет интенсивно исследуется советской гражданско-правовой наукой.

В результате его исследования в 30-х годах лишь Г. Н. Амфитеатров приходил к выводу, что под влиянием многоотраслевого разветвления советского экономического оборота когда-то единая купля-продажа пере­стала существовать, уступив место ряду самостоятельных хозяйственно­оперативных договоров, включая договор поставки планово-распреде- ляемой продукции[783]. Но вскоре и он изменил свою точку зрения, заявив, что в прошлом разобщенные договоры «все более объединяются... по сво­ему хозяйственному назначению как договоры купли-продажи в системе оптовой торговли, с одной стороны, и как договоры купли-продажи в роз­ничном обороте, с другой»[784]. Господствующий же взгляд был таков, что «и производственное, и потребительское снабжение, и заготовки представ­ляют собой отдельные участки единого советского товарооборота. В силу этого юридическая форма товарооборота - купля-продажа - остается в главных своих чертах единой для всех основных участников советского товарооборота; при всех различиях применяемых в них методов планиро­вания остается общим основной признак купли-продажи как особого вида договора - передача товаров в собственность за определенную цену»[785]. Изложенные воззрения вплоть до начала 50-х годов не переживали серь­езных преобразований, и это проявилось как в широких теоретических разработках[786], так даже в применявшейся юридической терминологии: до­говор поставки в целом фигурировал под наименованием либо купли- продажи между социалистическими организациями с обозначением его участников поставщиками и заказчиками (покупателями)[787], либо даже соб­ственно поставки с расположением материалов о нем в главе, именуемой общим образом «Договор купли-продажи»[788].

Но уже начиная с первой половины 50-х годов положение заметно меняется. На теоретическую авансцену выходит завоевывающий себе все возрастающую популярность взгляд, согласно которому поставка - дого­ворный тип самостоятельной значимости, отнюдь не становящийся разно­видностью купли-продажи из-за того только, что обнаруживает известное с нею родство по обоюдной их направленности на возмездную реализа­цию имущества. Гораздо существенней отмеченного общего признака объявляются разделяющие названные договоры кардинальные несовпа­дения.

По мнению Е. А. Флейшиц, решающая особенность поставки состо­ит в возможности использовать поставленное имущество лишь в строгом соответствии с начертанным планом целевым его назначением и опреде­лении объема приобретаемых покупателем имущественных правомочий самим законом независимо от объема предшествовавших им аналогичных правомочий поставщика[789]. Очевидно, однако, что первый момент специ­фичен не для поставки, а для режима закрепляемого за организациями имущества, тогда как второй момент прослеживается при розничной куп­ле-продаже не менее явственно, чем при поставке.

По мнению С. Н. Братуся, поставка отличается от купли-продажи не двумя указанными моментами, а только одним из них: «Покупатель, по­лучивший вещь в собственность на основе сделки купли-продажи, может распорядиться вещью по своему усмотрению», между тем как продукция, «полученная заказчиком - стороной в договоре поставки, должна быть использована только в соответствии с плановым ее назначением»[790]. Но подобным образом оказался устраненным один из дефектов конструкции Е. А. Флейшиц при сохранении другого. Ведь правовой режим имущества способами его приобретения не определяется ни в малейшей степени. Все зависит от того, к какому имущественному фонду приобретенный объект отнесен, какова специальная правоспособность обладающей им организа­ции, выполнению каких плановых заданий подчиняется деятельность об­ладателя.

По мнению Г. С. Амерханова, договор поставки не связан с перехо­дом права собственности от одного контрагента к другому и, значит, опо­средствует нетоварные отношения, в отличие от купли-продажи, обуслов­ливающей переход права собственности и, следовательно, имеющей дело с отношениями товарными[791]. Но, не говоря о купле-продаже между госор­ганами, так же обходящейся без перехода права собственности, как по­ставка между кооперативными организациями вне такого перехода не могла бы быть осуществлена, отрицание товарности имущественных от­ношений, складывающихся на базе государственной собственности, во­обще несовместимо ни с их возмездностью, ни со способностью этих от­ношений быть выраженными в деньгах.

Выдвигались и другие подчиненные той же цели признаки, ни один из которых, подобно рассмотренным, так и не выдержал испытания кри­тикой. Бесспорно лишь следующее подчеркнутое в литературе обстоя­тельство: купля-продажа никогда не опирается на обязательные для сто­рон акты планирования при широчайшем использовании такого приема в области поставок. И чтобы до конца решить выдвинутую классификаци­онную задачу, требовалось четкое отмежевание всегда неплановой купли- продажи от отдельных случаев поставки, совершаемой без опоры на пла­новые предпосылки.

При разработке Основ гражданского законодательства 1961 г. оты­скиваемая разграничительная линия была проведена путем указания на то, что не основанный на акте планирования договор между социалистиче­скими организациями остается поставкой, если обязанность по передаче обусловленной продукции должна быть исполнена в срок, не совпадаю­щий с моментом заключения договора. После принятия Основ закреплен­ный ими альтернативный критерий (плановость или отдаленность испол­нения от заключения договора) привлекает подавляющее большинство изучающих поставку авторов, ссылаются ли они на экономическое един­ство купли-продажи[792] при юридической дифференциации обслуживающих ее институтов или обходятся без такой ссылки[793]. Этим, естественно, мно­голетняя дискуссия не исчерпывается. Известную неудовлетворенность вызывает разграничительный признак, зиждущийся всецело на разрыве во времени заключения и исполнения договора; изредка, но все еще встре­чаются попытки возродить в противовес господствующим взглядам трак­товку поставки как разновидности купли-продажи[794]. Но законодательное признание поставки договором особого рода бесспорно явилось своеоб­разным легальным подытоживанием развития в том же направлении ис­следующих ее цивилистических учений.

Сходный, но менее продолжительный по времени, процесс наблю­дался в анализе поставленного на службу социалистическому хозяйство­ванию другого договорного института - договора подряда на капитальное строительство.

Начальная стадия законодательного его становления относится к первой половине 30-х годов. И поскольку преобладающим был тогда не подрядный, а хозяйственный метод строительства, литературное освеще­ние подрядно-строительного договора не шло дальше общего описания регулировавших его юридических правил или аналитического выяснения практически значимых частных вопросов[795]. Исключение составляет напи­санная Б. А. Патушинским[796] для Курса хозяйственного права значительная по объему глава, явившаяся в сущности первым монографическим иссле­дованием общего комплекса относящихся к этой теме вопросов, включая вопрос о подрядно-строительном договоре.

Во второй половине 30-х годов ввиду выделения строительной инду­стрии в самостоятельную отрасль народного хозяйства меняется отноше­ние между основными методами строительства: хозяйственный метод отошел на задний план, уступив ведущее место подрядному методу, кото­рый не мог бы быть практически внедрен без широкого использования договорных отношений с обеспечением их надлежащей правовой регла­ментацией. Это обстоятельство не осталось бесследным для соответст­вующих научных публикаций, переключившихся теперь на выявление сущности подрядного договора в строительстве, обоснование оптималь­ной для него структуры договорных связей и т. п. наряду с многочислен­ными откликами на повседневные запросы строительной практики[797]. Оно отразилось также на учебной литературе, которая с конца 30-х годов не­изменно вовлекает в свою орбиту рассматриваемый договор, а 50-е годы были отмечены в той же области интересными книгами, монографиче­скими очерками, диссертациями[798], появление которых не прекращалось и в дальнейшем[799].

При этом отраженные в литературе первоначальные научные оценки основывались на предположении, что «договор в строительстве... является по своей юридической природе договором подряда», и лишь «особенно­сти строительства придают ему ряд таких характерных черт, которые от­личают строительный договор... от других подрядных договоров»[800]. Прав­да, мимоходом высказанное мнение о самостоятельности строительного подряда, подкрепленное ссылкой на обязательные для него плановые ос­нования и применимость исключительно в отношениях между социали­стическими организациями, прозвучало еще в 1936 г.[801] Но тогда оно не вызвало сколько-нибудь ощутимой поддержки. И только в 1952 г. с при­соединением к плановому основанию и субъективному признаку указания на более многочисленные, хотя и менее существенные, другие обстоя­тельства было вновь провозглашено, что «подрядный договор по строи­тельству в социалистическом праве - это не разновидность договора под­ряда, а особый, самостоятельный тип договора в системе договоров»[802]. Приведенное положение, юридическая незыблемость которого подкреп­лена его восприятием действующей кодификацией советского граждан­ского законодательства, тем отличается от аналогичного вывода в иссле­довании договора поставки, что, утратив элементы какой бы то ни было дискуссионности, стало общепризнанным в наши дни.

Нечто подобное происходило с доктринальным осмыслением бан­ковского кредитования социалистических организаций, которое призна­валось разновидностью договора займа до тех пор, пока Е. А. Флейшиц не доказала, что существует широкое понятие заемных правоотношений, в границы которого без всякой взаимозависимости полностью укладывают­ся и договор займа, с одной стороны, и банковское кредитование социа­листических организаций, с другой[803]. И хотя автор пользуется примени­тельно к обоим договорам термином «разновидность займа», типовая са­мостоятельность последних вытекает из формулированных им посылок с такой силой логической неизбежности, что может быть констатирована без привлечения дополнительных аргументов[804].

То же самое можно было бы сказать и о многих других применяемых в сфере социалистического хозяйствования особых договорных формах. Обычно в момент их появления такие формы стремятся подключать в качестве специфических подразделений к ближайшему по содержанию из числа сложившихся договорных типов. Но как только процесс их норма­тивного созревания достигает оптимальных масштабов, вдумчивый пере­смотр ранее разработанных концепций чаще всего выливается в возведе­ние былых договорных разновидностей в ранг договоров самостоятель­ной типологической значимости. Таким путем обогащались общие науч­ные представления о системе советского договорного права. Вместе с тем типовая самостоятельность перечисленных и подобных им иных договор­ных образований явилась предпосылкой для выделения в самой этой сис­теме многочленной внутренней совокупности под общим наименованием хозяйственных договоров.

Хозяйственный договор. Впервые термин «хозяйственный дого­вор» появляется в законодательстве 30-х годов[805], и лишь с некоторым предвосхищением закона его включает в научно-практический обиход советская правовая литература[806]. Что же касается обозначаемого этим тер­мином теоретического понятия, то оно уходит своими истоками в распро­страненную тогда концепцию единого хозяйственного права с неоспори­мым приоритетом в его разработке, принадлежащим Г. Н. Амфитеатрову.

Последний, сообразуясь со смыслом хозяйственно-правовой концеп­ции того времени, полагал, что хозяйственные договоры вместе с граж­данскими «образуют на данном этапе социалистического строительства единую систему договорных связей»[807]. Но если гражданский договор объ­являлся им формой движения личной собственности, то хозяйственный договор он определял «как форму движения социалистической собствен­ности, организующую хозяйственные отношения между социалистиче­скими предприятиями путем сочетания плана и хозрасчета»[808]. А это долж­но было означать, что хозяйственные и гражданские договоры - институ­ты единого хозяйственного права, что в качестве формы движения личной собственности все договорные отношения с участием граждан на обеих сторонах являются гражданскими и что, сочетая план с хозрасчетом в оформлении движения социалистической собственности, все договорные отношения с участием на обеих сторонах предприятий являются хозяйст­венными. Менее отчетливо вырисовывалась правовая характеристика до­говоров граждан с предприятиями, учитывая опосредствование ими дви­жения не только личной, но и социалистической собственности. И уже вовсе невыясненным оставалось классификационное месторасположение договоров с участием учреждений, которые, персонифицируя динамику социалистической собственности, работают не на началах хозрасчета, а в порядке бюджетно-сметного финансирования.

Все это и явилось поводом для критики разработанного Г. Н. Амфи­театровым понятия, а подчас для отрицания научной приемлемости самой категории хозяйственного договора. «Было бы неверно, - писал, напри­мер, Б. М. Рубинштейн, - делить советскую торговлю на два сектора, в каждом из которых господствует свой особый тип договоров». Он спра­шивал: «Почему покупку колхозом в магазине инструментов для оркестра за наличный расчет нужно считать договором, в правовом отношении принципиально отличающимся от покупки рабочим нескольких музы­кальных инструментов для своей семьи? Если гражданскими договорами следует называть договоры, характерные для личной собственности, то непонятно, почему они применяются в отношениях между отдельными звеньями общественной собственности? Если гражданский договор пред­ставляет собой «форму движения личной собственности», а хозяйствен­ный договор - «форму движения социалистической собственности», то непонятно, куда же следует отнести те договоры розничной торговли, сторонами в которых выступают, с одной стороны, социалистические хозорганы (торговые организации), а с другой - граждане?» И поскольку рассчитывать на ответ, разъясняющий поставленные вопросы, не было видимых оснований, автор, перечислив их, сам формулирует происте­кающий отсюда логический вывод: «Считая, что советское гражданское право охватывает имущественные взаимоотношения как хозорганов, так и граждан, мы тем самым должны отвергнуть попытку разделить договоры на хозрасчетные и гражданские; договоры и представляют собой один из важнейших институтов советского гражданского права»[809].

Впоследствии правовой науке пришлось вернуться к обсуждению вопроса о том, существует ли хозяйственное право со своим собственным понятием хозяйственного договора и возможно ли выделение такого по­нятия в рамках гражданского права для специфической совокупности ре­гулируемых им договорных отношений. Когда же в конце 30-х годов была отвергнута концепция единого хозяйственного права, вместе с нею устра­няется понятие хозяйственного договора, в значительной степени выходит из употребления и сам этот термин. Лишь после принятия постановления Совета Министров СССР от 21 апреля 1949 г. «О заключении хозяйствен­ных договоров»[810] терминология, исчезнувшая на некоторое время в про­шлом, возрождается вновь. Но возрождается именно как терминология, о чем свидетельствуют те многочисленные публикации конца 40-х - начала 50-х годов, которые, придавая соответствующему термину заглавное зна­чение, не разъясняли его смысла ни понятийно, ни описательно, как будто речь шла о чем-то очевидном и само собой разумеющемся[811].

Первым автором, обратившимся после неудачной попытки Г. Н. Ам­фитеатрова к выяснению сути рассматриваемого понятия, был С. Н. Бра­тусь. Ссылаясь на то, что по укоренившейся законодательной и арбитраж­ной практике хозяйственный договор тожествен договору поставки, если включать туда договор об изготовлении и сдаче индивидуального обору­дования, он приходил к выводу, что хозяйственно-договорными только и являются «отношения между социалистическими организациями, которые основаны на распределении между ними социалистической продукции в соответствии с государственным планом снабжения народного хозяйст­ва». Сообразно с этим из числа хозяйственных должны быть исключены, с одной стороны, «договоры закупки излишков сельскохозяйственной про­дукции у колхозов... так как они не могут рассматриваться как формы планового распределения продукции между социалистическими органи­зациями», а с другой стороны, «подрядные договоры по капитальному строительству, договоры перевозки грузов и т. п., ибо эти договоры, хотя и основаны на актах планирования, не опосредствуют процесс обращения в социалистическом обществе»[812]. Но, помимо сужения понятийного объе­ма хозяйственного договора сравнительно как с более поздней, так даже и с той практикой, на которую С. Н. Братусь опирался, предложенная им трактовка расходилась с утилитарным назначением обсуждаемого поня­тия, которое для того и вырабатывалось, чтобы подчинить определенным общим правилам обнимаемые им многочисленные виды договорных пра­воотношений. А если хозяйственный договор равнозначен поставке, мож­но, вместо удвоения терминологии, ограничиться только каким-либо од­ним термином и, конечно же, таким, как поставка с ее четко выраженным содержанием, в отличие от хозяйственного договора, подлинный смысл которого еще ожидает своего выяснения. Вероятно, по этой причине, ус­тупая критикам своего теоретического построения, от него отказался впо­следствии и сам автор[813].

Дальнейшая разработка той же правовой категории вызвала троякое к ней отношение.

Одно из них можно было бы назвать негативным, наиболее последо­вательно выраженным в работах Д. М. Генкина, с точки зрения которого хозяйственный - это «по существу любой договор купли-продажи, по­ставки, подряда и др., заключаемый между социалистическими организа- циями»[814]. Он является не более, чем обиходным термином, служащим для обозначения всех применяемых в хозяйственной деятельности социали­стических организаций гражданско-правовых договоров. Не скрывая за собой какого-либо особого договорного типа, существующего параллель­но с прочими гражданско-правовыми договорами, этот термин лишен объективных качеств, требуемых для возвышения до уровня научно­правовых понятий[815].

При этом оставалось незамеченным, что, кроме хозяйственного до­говора, бесплодного в смысле синонима договора гражданского и ирра­ционального в значении конкретного типа договорных обязательств, воз­можно конструирование соответствующего понятия как видового по от­ношению к гражданско-правовым договорам и как обобщающего по от­ношению к разветвленной совокупности договоров различных типов. Что такая возможность реальна и значима, косвенно подтверждено Р. О. Хал- финой, когда, выступив, как и Д. М. Генкин, против введения подобного обобщенного понятия, она тем не менее оказалась вынужденной каждый раз вслед за изложением общих норм обязательственного права отмечать приобретаемую ими специфику в области обязательств, которые другими учеными объединяются под наименованием хозяйственных договоров[816]. Но это как раз и доказывает, что внутри единой типологической системы наряду с типовой дифференциацией происходит групповая интеграция тех договорных обязательств, которые вследствие своей хозяйственной на­правленности нуждаются в специфическом нормировании и адекватном ему понятийном обособлении.

Появилось и другое отношение к исследуемой категории, которое вполне могло бы именоваться общеотраслевым, так как отстаивается сто­ронниками современной хозяйственно-правовой концепции, относящими к разряду хозяйственных все договоры создаваемой ими отрасли хозяйствен­ного права. Правда, в только что охарактеризованном виде это отношение сложилось не сразу. Изданное в 1967 г. учебное пособие по хозяйственному праву определяло хозяйственный договор как «соглашение предприятий, организаций и учреждений, направленное на установление, изменение или прекращение хозяйственных прав и обязанностей»[817]. Нетрудно заметить, что отличие приведенного определения от того, которым оперирует граждан­ское законодательство, воплощается единственно в замене слова «граждан­ские» словом «хозяйственные» права и обязанности. И поскольку здесь же подчеркнуто, что «сторонами хозяйственного обязательства могут быть только предприятия и организации, обладающие правами юридического лица»[818], а в другом месте разъяснено, что имущественные отношения юри­дических лиц регулируются нормами гражданского законодательства[819], не остается почвы ни для какого другого вывода, кроме того, что хозяйствен­ный - это по сути дела гражданский договор. Удовольствоваться подобным выводом хозяйственно-правовая концепция, естественно, не могла, а для его дезавуирования пришлось испробовать многочисленные меры. Самая, каза­лось бы, радикальная из их числа - переход от гражданско-правового ин­ститута юридического лица к хозяйственно-правовому институту наделяе­мого компетенцией хозоргана[820]. Но подстерегающие эту рекомендацию практические затруднения состоят в том, что способность к участию в хо­зяйственных договорах обеспечивается далеко не всякой компетенцией, и как только начинают выявлять необходимые для такого участия конкретные свойства, так сразу же обнаруживается полное их совпадение с гражданской правосубъектностью юридического лица. Не меньше надежд возлагалось на другую меру - расширение понятия хозяйственного обязательства до преде­лов, при которых гражданско-правовая его принадлежность исключалась бы обобщенным триединством товарно-денежных (хозяйственно-договорных), управленческих и внутрихозяйственных обязательств[821]. Но намеченная цель оказалась недостижимой и на этом пути, ибо, раз имеется трехчленная общ­ность, должно существовать трехчленное различие, вынуждающее к при­знанию того неоспоримого факта, что именно товарно-денежными (хозяй­ственно-договорными), а не внутрихозяйственными или управленческими обязательствами «опосредствуются хозяйственные отношения... между субъектами, обладающими правами юридического лица»[822]. Тщетна и по­следняя по времени попытка оторвать хозяйственно-договорные обязатель­ства от гражданского права, назвав их оперативно-хозяйственными[823] взамен ранее введенного теми же авторами термина «товарно-денежные обязатель­ства». Существенно ведь название не само по себе, а в соединении со смы-

еловой его нагрузкой. Мало сказать - «оперативно-хозяйственные обяза­тельства». Нужно объяснить, что это такое. А если имеются в виду по- новому обозначенные, но в действительности те же самые товарно­денежные (хозяйственно-договорные) обязательства, то гражданская право­субъектность, изгнанная на словах, должна быть все равно привлечена на деле как необходимая предпосылка реального их установления. Круг, таким образом, опять замкнулся, и хозяйственные договоры, истолкованные в ду­хе учения о хозяйственном праве, благодаря его собственной аргументации возвращаются снова (в который раз!) под эгиду права гражданского.

При таких обстоятельствах едва ли можно удивляться тому, что, кроме авторов, обходящих проблему отраслевой квалификации полным молчанием, все остальные исследователи хозяйственных договоров вы­ступают с цивилистической их трактовкой. В этом заключается третье, наиболее распространенное, но по конкретному своему содержанию дале­ко не однозначное отношение к той же категории. Тут нужно различать широкое и узкое определение соответствующего понятия.

Наиболее широкое определение принадлежит В. Н. Можейко, кото­рый в то же время относится к числу авторов, не говорящих ни слова об отраслевой принадлежности этого понятия. С его точки зрения, «хозяйст­венные договоры - договоры, заключаемые между социалистическими организациями и направленные на достижение определенных хозяйствен­ных целей»[824]. Но так как хозяйственным целям могут быть подчинены лю­бые договоры с подобным составом участников, все они, согласно приве­денному определению, должны признаваться договорами хозяйственны­ми. Аналогичный вывод вытекает из определения Е. Д. Шешенина, если учесть, что экономические отношения в СССР подчиняются действию объективного закона социалистической планомерности, а к хозяйствен­ным отнесены «договоры, которые опосредствуют плановые хозяйствен­ные, экономические отношения по передаче имущества (товаров), выпол­нению работ, оказанию услуг и т. д.»[825]. То же самое следует сказать об оп­ределении В. И. Давыдова, в котором хотя и отмечены специфические для хозяйственных договоров объективные и субъективные признаки[826], но в интерпретации настолько своеобразной, что они лишаются всякой специ­фичности. Относительно объектного признака - разрешения хозяйствен­но-экономических задач - этого не нужно и доказывать. При ближайшем же рассмотрении аналогично проявляет себя также субъектный признак. Действительно, по мысли автора, он заключается в предопределяемости участников хозяйственного договора актом планирования или обращен­ным к ним законодательным актом. Но если в последнем случае, как ут­верждает сам В. И. Давыдов, достаточно указания на то, что договоры о реализации продукции, не распределяемой в плановом порядке, соверша­ются по собственному усмотрению изготовителя и потребителя (п. 66 По­ложения о социалистическом государственном производственном пред- приятии)[827], значит, вместе с плановыми характер хозяйственных приобре­тают и все доступные социалистическим организациям неплановые дого­воры. А поскольку, за единичными изъятиями, им доступны любые дого­воры гражданского права, становится излишним не идущее при подобных посылках дальше терминологического дублирования понятие хозяйствен­ного договора. Изложенные соображения и послужили мотивом к разра­ботке одноименного более узкого понятия в противовес ставшему весьма распространенным предельно широкому его истолкованию. Первый шаг в этом направлении был сделан в 1962 г. Н. И. Красновым и Г. И. Хайда- сом, которые к обязательным признакам хозяйственного договора отне­сли: заключение его хозяйственными организациями; обслуживание ос­новной деятельности хозяйственных организаций; наличие планового акта как основания договора[828]. К сожалению, ни один из приведенных призна­ков требуемого размежевания не обеспечивает. Объявив возможными участниками таких договоров одни только хозяйственные организации, пришлось бы тождественные по содержанию договорные обязательства включать в состав хозяйственных или выводить из этого состава в зави­симости от приурочения их к потребностям хозяйственной организации или бюджетного учреждения. Тенденция к наметившейся раздвоенности еще более усиливалась бы признаком основной деятельности, ибо вслед­ствие этого даже в отношениях между самими хозяйственными организа­циями, причастность заключенных договоров к хозяйственным определя­лась бы не общей их целенаправленностью, а конкретным предназначени­ем в экономической сфере обслуживающего и обслуживаемого контр­агента. Аналогичное действие имел бы и признак плановости, учитывая, что многие из заключаемых хозяйственными организациями договоров должны опираться на акты планирования в одних случаях и могут быть совершены без таких предпосылок в других.

Важно, однако, подчеркнуть, что плановость приравнивается в при­веденном высказывании не к общей подчиненности задачам выполнения плана, а к акту планирования как юридическому основанию заключаемого договора. Если плановый - это любой договор, тем или иным образом связанный с обеспечением заданий народнохозяйственных планов, как полагают некоторые авторы[829], тогда все без изъятия договорные отноше­ния социалистических организаций нужно относить к плановым и, значит, хозяйственным[830]. Ориентируясь же на теоретические посылки, выдвину­тые Н. И. Красновым и Г. И. Хайдасом, можно констатировать, что дого­вор становится плановым, лишь когда он юридически основывается на акте планирования, обязательном для его участников. Этот вывод приоб­ретает особую научную значимость потому, что все плановые договоры в таком их понимании применимы исключительно в отношениях между социалистическими организациями, служат достижению определенных хозяйственных целей и подчинены особому правовому режиму, представ­ляя, вне всякого сомнения, договоры хозяйственные.

Куда более значительные трудности выступают перед исследованием начиная с того момента, когда оно переключается на выявление хозяйст­венной природы совершаемых социалистическими организациями непла­новых договоров. Именно здесь и должны быть отделены от хозяйствен­ных общегражданские договоры, характеризующиеся тождественным субъектным составом и совпадающей экономической целенаправленно­стью. Пути такого отделения определяются тем, что образуемое на этой основе юридическое понятие призвано содействовать обобщенной фикса­ции специфического правового режима, установленного для целой сово­купности обязательственных правоотношений. Но если в состав хозяйст­венных уже введены плановые договоры, то принципиальное единство правового регулирования может быть сохранено при подключении к ним только однородных по типу или обязательности заключения договоров неплановых. Например, неплановая поставка оправдывает такое подклю­чение потому, что вместе с плановой обнимается единым договорным типом, а не основанный на акте планирования договор банковского счета становится хозяйственным по той причине, что, как и плановый, обеспе­чен обязательностью своего заключения. Сведя воедино все охарактери­зованные признаки, хозяйственный договор определяют как плановый и однохарактерный ему по типу или обязательности совершения неплано­вый договор, заключаемый социалистическими организациями и обслу­живающий их хозяйственную деятельность[831].

В литературе это определение было встречено по-разному, причем, не говоря о критиках, отвергающих его целиком[832], оно вызвало неудовле­творенность в определенных своих частях и у некоторых авторов, разде­ляющих его в принципе.

М. И. Брагинский, восприняв признак однохарактерности плановым договорам хозяйственных неплановых договоров, вместо обслуживания хозяйственной деятельности вообще предпочитает вслед за Н. И. Красно­вым и Г. И. Хайдасом говорить об обслуживании основной деятельности хозяйственных организаций. Такая замена обусловлена тем, что «социа­листические организации, включая хозрасчетные предприятия и госбюд­жетные учреждения, наделяются гражданской правосубъективностью лишь для хозяйственной деятельности. Уже в силу специальной право­способности юридических лиц любая сделка социалистических организа­ций, а не только хозяйственный договор, должна быть в конечном счете направлена на обслуживание хозяйственных потребностей контраген­тов»[833]. Но и признак основной хозяйственной деятельности привлекается автором с существенной его переработкой. Имеется в виду не конкретная целенаправленность, а «способность соответствующего хозяйственного правоотношения как определенной абстракции, независимо от того, какие социалистические организации и для достижения какой именно цели его заключают в данных конкретных условиях, непосредственно обслуживать основную деятельность хозяйственных организаций»[834]. Так, даже в отно­шениях с учреждением поставка остается договором хозяйственным, ибо абстрактно она способна связывать поставщика и с таким покупателем, которому поставляемая продукция необходима для повседневного хозяй­ствования, в отличие например, от ремонта счетных или пишущих машин, который, воплощая основную хозяйственную деятельность ремонтирую­щей организации, никогда не мог бы приобрести подобного значения для организации обслуживаемой. Присоединив же к двум перечисленным ни­кем не оспариваемый третий признак хозяйственно-договорных отноше­ний, отражающий специфику их субъектного состава, М. И. Брагинский формулирует итоговый вывод о том, что «хозяйственными являются пла­нируемые, а в специально предусмотренных законом случаях совпадаю­щие с ними по содержанию регулируемые договоры социалистических организаций, которые, как таковые, имеют целью непосредственное об­служивание основной деятельности хозяйственных организаций»[835].

В полемике с аргументами и выводом М. И. Брагинского нами уже были в свое время отмечены их уязвимые места[836]. Во-первых, неверно ут­верждение, будто специальная правоспособность юридического лица це­ликом совпадает со способностью к совершению сделок, обслуживающих ту или иную хозяйственную его деятельность, так как на самом деле гра­ницами этой правоспособности охватываются и многие другие сделки - по культурному обслуживанию трудового коллектива, удовлетворению бытовых нужд работников, проведению праздничных мероприятий и т. п. Во-вторых, признак обслуживания не любой, а только основной хозяйст­венной деятельности, при сохранении недостатков своего разработанного Н. И. Красновым и Г. И. Хайдасом прототипа, крайне затруднителен практически, вынуждая устанавливать его не столько по фактической уст­ремленности каждого заключенного договора, сколько путем отыскания среди необозримого множества хозяйственных процессов хотя бы одной соответствующей ему конкретной ситуации. В-третьих, признак однотип­ности плановых всех неплановых хозяйственных договоров в обновлен­ной словесной формулировке утрачивает свою доказательственность вви­ду того, что оговорка относительно случаев, предусмотренных законом, лишена реальной основы (действующий закон ни одного такого случая не оговаривает), а ссылка на совпадающее их содержание опровергается эм­пирически (хозяйственные договоры банковского счета или на эксплуата­цию железнодорожных подъездных путей необщего пользования ни с од­ним из плановых договоров по содержанию не совпадают).

Но едва успели появиться изложенные контрвозражения, как пози­ция их автора подверглась критике с совершенно иной стороны.

А. А. Собчак, соглашаясь с тем, что все основанные на актах плани­рования договоры являются хозяйственными, усомнился в обязательности такого же качества для однотипных им неплановых договоров. Взять хотя бы складское плановое и неплановое хранение: первое бесспорно отно­сится к хозяйственным договорам, тогда как однотипное ему второе должно быть, по мнению А. А. Собчака, оставлено в числе договоров об­щегражданских. Значит, дело не в признаке однотипности, а в совершенно иных обстоятельствах, обусловленных тем, что хозяйственные цели дос­тигаются социалистическими организациями при помощи договоров двоякого рода. Одни, как, например, поставка, обретя типовую самостоя­тельность, применимы исключительно в отношениях между социалисти­ческими организациями и потому входят в разряд договоров хозяйствен­ных, основаны ли они на акте планирования или не требуют его издания. Другие, как, например, хранение, доступны также гражданам и, чтобы тем не менее стать хозяйственными договорами, должны быть заключены социалистическими организациями во исполнение акта планирования. Соответственно «хозяйственными договорами признаются договоры, за­ключаемые между социалистическими организациями независимо от сте­пени предопределенности их планом, если они выделялись в самостоя­тельный договорный тип, а также заключаемые между ними общеграж­данские договоры, если они имеют плановый характер»[837].

Отвечая на критические замечания А. А. Собчака, следует отметить, что с точки зрения критикуемого им понятия ни один однотипный плано­вому неплановый договор, если он служит достижению хозяйственных целей и применим лишь в отношениях между социалистическими органи­зациями, не может быть оставлен за пределами хозяйственных договоров.

Это относится также к неплановому складскому хранению ввиду его ис­пользования и подчинения в принципе тому же специфическому правово­му режиму, что и установленный для однотипного с ним планового склад­ского хранения. Что же касается других приводимых автором примеров, то они либо сходны с рассмотренным, либо не имеют отношения к воз­никшему спору. Так, комиссия никогда не определяется актами планиро­вания, и проконтролировать на ее материале правильность признака одно­типности плановым неплановых хозяйственных договоров вообще невоз­можно. Подобная возможность не возникает и на почве купли-продажи, если не забывать, что лимитированная продажа материальных ресурсов социалистическим организациям является поставкой в полном соответст­вии со ст. 44 Основ, несопоставимой по критерию однотипности с каким угодно видом купли-продажи в смысле ст. 39 Основ.

Переходя от ответа на критику к оценке формулированных А. А. Соб­чаком позитивных выводов, нужно обратить внимание на безоснователь­ность некоторого сужения круга хозяйственных договоров, куда из числа договоров общегражданских включены только плановые с отказом в ана­логичной квалификации однотипным неплановым обязательствам, невзи­рая на тождественность в обоих случаях целевого назначения и субъек­тивного состава, а также совпадение в существенных чертах установлен­ного для них специального правового режима. Рассматриваемое же под углом зрения методологии образования научных понятий, предложенное им определение побуждает к полемике из-за того, что строится на сочета­нии признаков (типовая самостоятельность или плановая предопределен­ность), которые вследствие своей логической разнородности неспособны прояснить ни в малейшей степени принципиального единства обязатель­ственно-правовой совокупности, объединяемой понятием хозяйственного договора.

Но как бы ни разнились отраженные в литературе взгляды на осве­щаемое понятие, оно всегда нацеливается разработавшими его авторами на достижение определенного практического эффекта. Это легко просле­живается на примере некоторых обязательственных отношений, объяв­ляемых хозяйственными в отдельных научных публикациях. При широ­ком толковании соответствующего понятия близким к безграничному становится иллюстрирующий его перечень[838]. При образовании того же понятия в качестве специально внутриотраслевого этот перечень значи­тельно сужается[839]. Бывает и так, что, не предлагая собственного определе­ния и не присоединяясь к какому-либо из числа выдвинутых, настаивают на признании хозяйственными отдельных непосредственно изученных договоров исходя всецело из их эмпирического анализа или откликаясь на своеобразно понятые запросы практики[840].

В результате с нарастающей силой расширяется диапазон научной дискуссии, привлекающей к себе повышенное внимание со стороны со­ветской цивилистической доктрины. Но это вполне оправдывается обще­ственной значимостью обсуждаемой проблематики. И чем дальше ее ис­следование будет углубляться, тем больше оснований рассчитывать на плодотворные новые конструкции и рекомендации, повышающие уровень научных знаний, содействующие совершенствованию хозяйственного законодательства и практики его применения.

План и договор. Планирование социалистической экономики, наря­ду с учением о хозяйственных договорах и притом раньше, чем последнее зародилось, вызвало к жизни перекликающееся с ним, но далеко ему не тожественное учение о юридическом взаимодействии плановых и дого­ворных методов организации экономических процессов. Именуемое в современной литературе соотношением плана и договора, это взаимодей­ствие было отмечено советской цивилистической доктриной у самых его истоков. И дело не ограничилось одним только отрицанием реальной со­вместимости правовых начал с плановым регулированием. Уже в конце 20-х годов начинают ощутимо заявлять о себе первые признаки неизбеж­ного для подобных воззрений коренного перелома.

«В нашей литературе, - писал в 1927 г. С. И. Аскназий, - не было сделано попыток осветить взаимоотношения плановых органов и плани­руемых ими предприятий как правоотношений», в чем «обычно прогля­дывает отрицание возможности рассматривать эти отношения по типу гражданско-правовых» и что является, «конечно, совершенно справедли­вым». Но, как было им тут же подчеркнуто, «плановый орган в отношении к планируемому предприятию выступает как орган власти, предписания которого подлежат безусловному исполнению», и стало быть, их взаимо­отношения «строятся по типу не гражданско-правовых, а административ­но-правовых отношений». К тому же юридические последствия плани­рующей деятельности этим отнюдь не исчерпываются. Они гораздо более сложны, проявляясь также в правоотношениях, которые в силу акта пла­нирования устанавливаются непосредственно между его исполнителями. Результат же процесса, направленного на создание таких правоотноше­ний, «по своим внешним проявлениям обыкновенно оказывается подоб­ным тому, что имеет место в отношениях гражданско-правовых»[841]. Поэто­му при изучении заложенных в акте планирования правовых потенций нужно различать административно-правовой и иной его юридический эффект, близкий к типичным образцам гражданского права.

Обратившись затем к анализу конкретных форм планового воздейст­вия на экономические процессы, С. И. Аскназий очерчивает их с доста­точным разнообразием. «Плановый орган может целиком определять то или иное действие предприятия... ограничиться определением лишь неко­торых сторон деятельности предприятия, оставляя определение остальных сторон его собственной автономии... дать предприятию лишь определен­ное задание... не определяя тех конкретных действий, которые к достиже­нию этого эффекта должны вести...»[842]. Не менее разнообразны правовые средства, содействующие реализации плановых задач. «В одних областях регулируемого хозяйства выполнению предписаний плановых органов представляется более целесообразным способствовать методами граждан­ско-правового воздействия, в других - методами воздействия администра­тивно-правового: в первом случае технической формой таких связей ока­зывается договор, однако не автономно заключаемый сторонами, а пред­писанный им извне; во втором случае - между сторонами устанавливается особая правовая связь негражданско-правового типа, созданная админи­стративным актом планового органа»[843]. Как видим, в отличие от предыду­щего высказывания, здесь уже вслед за самими планово-хозяйственными связями прямо упоминается оформляющий их договор, которому, впро­чем, не отведено сколько-нибудь весомой роли, и в то же время отказано даже в формальном признании гражданско-правовыми отношениям, ко­торые, не нуждаясь в договоре, устанавливаются самим плановым задани­ем между его исполнителями. В характеристике таких отношений автор остановился на негативной формуле о «негражданско-правовом типе», оставив вообще открытым вопрос об отраслевой их принадлежности. Но при всей противоречивости, а подчас и незрелости изложенных взглядов, в условиях широко распространенного нигилистического отношения к сочетанию государственного планирования с юридическим нормировани­ем и договорным закреплением хозяйственных связей это был значитель­ный шаг на пути к обнаружению истины, во многом опередившей совре­менную ему теорию, а отчасти предвосхитивший будущие научные дос­тижения.

Красноречивым свидетельством этому мог бы служить тот иногда забываемый факт, что в течение тринадцати лет после выхода в свет рабо­ты С. И. Аскназия освещенная ею тема в столь широких масштабах вооб­ще не подвергалась теоретическому исследованию[844]. Только в 1940 г. со­ветская цивилистическая наука вновь заговорила о ней со всей силой ус­тами такого своего представителя, каким был М. М. Агарков. Да и сужде­ния М. М. Агаркова в пределах обрисовки возможных способов правово­го обеспечения реализации планового задания мало отличались от выска­зываний его предшественника. Было предложено различать четыре таких способа: а) административный акт может установить обязательство, в си­лу которого должник обязан передать кредитору вещь в собственность или пользование, либо совершить какую-нибудь работу или оказать опре­деленную услугу...; б) административный акт может установить обяза­тельство, в силу которого сторона (одна или обе) обязана совершить сдел­ку о поставке, о производстве работы и т. д................................. ; в) административный акт

имеет значение разрешения на заключение сделки...; г) административный акт ни сам по себе, ни в качестве элемента какого-либо фактического со­става не порождает обязательства. Он лишь устанавливает обязательное

для определенного хозоргана (или хозорганов) плановое задание, которое последний и должен выполнять»[845].

Перечисленные варианты восполняют классификацию С. И. Аскна- зия лишь своим указанием на административный акт, разрешающий со­вершить соответствующий договор. Несомненное же их преимущество заключается не в самом перечне, а в выявлении правовой природы возни­кающих из плана отношений, которые получили теперь несравненно бо­лее четкую, а в известном объеме и просто безошибочную квалификацию. Не осталось, в частности, никаких сомнений в том, что акт планирования, обязывающий к чему-либо одного из своих адресатов перед другим, по­рождает между ними гражданские правоотношения во всех случаях - как при последующем заключении договора, так и при отсутствии такой не- обходимости[846]. Этот вывод сопровожден настолько убедительным обосно­ванием, что смог войти в арсенал общепризнанных достижений советско­го правоведения, независимо от его выражения в терминологии цивили- стической (гражданское правоотношение) или хозяйственно-правовой (горизонтальное хозяйственное правоотношение).

И все же не в его обосновании состоит главная заслуга М. М. Агар­кова. Гораздо большее значение как в позитивном, так и в полемическом плане приобрела разработанная им и воспринятая наукой под исходящим от него же наименованием теория сложного фактического состава. Суть этой теории такова. Если реализация плана предполагает заключение до­говора, то «наряд, выданный на основе плана, и заключенный на его ос­новании договор представляют собой единое целое, систему юридических действий, направленных на одну цель - выполнение планового задания. Вместе с договором наряд представляет собой единый сложный фактиче­ский состав, порождающий взаимные обязательства сторон...» В рамках указанного состава «наряд, выданный на основании плана, и заключенный в результате этого договор являются двумя последовательными и нераз­рывно связанными друг с другом стадиями». Их взаимозависимость про­является в том, что одновременно с «возникающим из административного акта обязательством заключить договор» стороны приобретают право на его заключение, а «если договор... отступит от плана, он может в зависи­мости от характера такого отступления либо оказаться недействительным, либо подлежать приведению в соответствие с планом»[847]. Короче говоря, план обязывает, но также и управомочивает заключить договор, который вместе с планом и в полном соответствии с ним служит основанием по­ставки товаров, производства работ, оказания услуг и т. д.

Уже в момент ее появления, как еще в большей степени на протяже­нии истекших с того времени почти сорока лет, теории сложного факти­ческого состава сопутствовали многосторонняя поддержка и широкое признание[848]. Вносившиеся в научную конструкцию М. М. Агаркова уточ­нения, дополнения и даже исправления были предопределены обнаружен­ными в ней двумя погрешностями.

Во-первых, прямое правило о том, что «без плана... и выданного в силу его наряда договор поставки сам по себе не мог бы породить... по­следствия» в виде взаимного обязательства сторон не дополнено коррес­пондирующим ему обратным правилом, сообразно с которым взаимное обязательство тех же сторон не могло бы возникнуть без договора, на ос­нове одного только плана и выданного в соответствии с ним наряда. На­оборот, в работе М. М. Агаркова содержится категорическое указание на тот счет, что непременным для планового обязательства заключить дого­вор дополнительным элементом следует считать обязанность сторон «принимать все меры, необходимые не только для его заключения, но и для обеспечения его исполнения...». В случаях, когда из-за непринятия требуемых мер не будет выполнен план, это должно «влечь за собой от­ветственность на общих основаниях» даже при отсутствии предуказанно­го планом договора[849].

Но раз неисполнение плана сопровождается мерами взаимной ответ­ственности, независимо от договора, - значит, договор оказывается раз­венчанным до малозаметной роли чисто формального документа. В этом - главное внутреннее противоречие теоретического построения М. М. Агар­кова, который, стремясь к всемерному возвышению договора, был выну­жден считаться с тогдашней практикой планирования, почти не оставляв­шей места для каких-либо содержательных соглашений между адресатами планового задания. И когда последователи М. М. Агаркова, корректируя его теорию, возводят договор в ранг такого же необходимого для возник­новения обязательства элемента сложного фактического состава, каким является акт планирования, то они это делают по причине не столько за­меченной уязвимости воспринятых идей, сколько изменившейся практики планирования вместе с обусловленным ею преобразованием соотношения между планом и договором.

Во-вторых, в том виде, в каком сложный фактический состав конст­руировался самим М. М. Агарковым, он был ориентирован не на плано­вые договоры вообще, а почти исключительно на договор поставки, о чем свидетельствуют и буквальный авторский текст, и использованная арбит­ражная, а также хозяйственная практика. В результате все свелось к пла­новой обязанности заключить договор и возникающему в полном объеме после его заключения хозяйственному обязательству. Между тем доста­точно привлечь более разнообразные хозяйственные связи, не забывая о многочисленных новшествах в законодательном их нормировании, как взаимодействие плана с договором, вместо единообразного, приобретает многоликое выражение.

В отношениях по капитальному строительству акт планирования обязывает и заказчика и подрядчика к заключению договора безусловно, тогда как в отношениях по поставкам эта обязанность является безуслов­ной для поставщика и условной для покупателя, управомоченного с со­блюдением установленного порядка полностью или частично отказаться от выделенной ему по плану продукции. Но запланированные конкретные операции по производству работ или выполнению поставок могут быть начаты лишь после заключения договора.

В отношениях по грузовым перевозкам акт планирования обязывает перевозчика и грузоотправителя заключить договор, совершив необходи­мые для этого конкретные хозяйственные действия по передаче обозна­ченных в плане перевозочных средств и вручению груза для целей пере­возки. Все другие предусмотренные планом хозяйственные операции, в том числе сам перевозочный процесс, могут производиться только после того, как будет заключен договор.

В отношениях по банковскому кредитованию акт планирования, обя­зывая к заключению договора банка, лишь управомочивает к тому же действию кредитуемую организацию. Воспользуется ли управомоченный предоставленной ему возможностью, подтвердив таким образом сущест­вование реальной потребности в запланированной хозяйственной опера­ции, - это может быть выяснено не иначе, как в случае заключения им договора.

Проиллюстрированные на материалах конкретных хозяйственных связей три разных типа общей модели соотношения плана с договором выработаны для того, чтобы при их помощи любые конкретные формы планово-договорной организации экономических процессов могли найти исчерпывающее объяснение в теории сложного фактического состава.

Но, наряду с поддержкой со стороны приверженцев, названная тео­рия была встречена критически многочисленными оппонентами. Ей про­тивопоставляются по крайней мере две теоретические позиции, которые условно могли бы быть названы: первая - последовательно плановой и вторая - последовательно договорной.

Сперва появилась последовательно плановая позиция. Выступивший в 1946 г. с ее развернутым обоснованием Н. Г. Александров утверждал, что правообразующая для планово-договорного обязательства юридиче­ским фактом служит один только планово-административный акт. Если же правомочия и обязанности сторон не конкретизированы им в необхо­димой степени, то «административный акт будет нуждаться в дополнении таким договором, который бы уточнил правомочия и обязанности сторон (ассортимент, сроки поставки и т. д.), хотя в общих чертах они уже воз­никли у сторон в силу административного акта»[850].

Как и следовало ожидать, подобные взгляды вызвали контрвозраже­ния в первую очередь в духе теории сложного фактического состава. Раньше других их выдвинула Е. А. Флейшиц, ссылаясь, кроме процитиро­ванного, на высказывание Н. Г. Александрова о том, что, будучи дополне­нием к административному акту, договор образует вместе с ним «сложный фактический состав, порождающий у сторон правомочия и обязанности»[851]. Логическая несводимость этого высказывания очевидна, ибо сложный со­став «означает сочетание двух или нескольких фактов, при наличии которых правоотношение признается возникшим, но при отсутствии хотя бы одного из которых правоотношение не возникает. По взгляду же Н. Г. Александро­ва, правоотношение, возникшее из планового акта, затем вновь возникает из сложного фактического состава»[852]. Неприемлемо и положение о том, что из административного акта правомочия и обязанности сторон возни­кают в общих чертах. «Если правомочия и обязанности возникли, они снабжены санкцией в данном их содержании, и сказать, что на одном эта­пе существования правомочия и обязанности существуют лишь «в общих чертах», а на другом - они вновь порождаются каким-то сложным факти­ческим составом, - невозможно»[853].

Вслед за противниками неудовлетворенность воззрениями Н. Г. Алек­сандрова выразили и некоторые из его единомышленников. Точно таким же образом, как Е. А. Флейшиц, внутреннюю их несогласованность демонст­рирует, например, А. К. Кравцов. И тем не менее он полагает, что «проти­воречивость в высказываниях Н. Г. Александрова сама по себе не может служить основанием для того, чтобы отвергнуть идею о том, что план независимо от договора порождает обязательство в полном объеме». Дело не в отдельных ошибках Н. Г. Александрова, тем более, что, как напоминает А. К. Кравцов, и до, и после них, но без их повторения «другие видные советские ученые высказывались аналогичным образом»[854]. Еще в 1929 г. С. И. Аскназий писал, что «правовым основанием взаимоотношений сто­рон, предопределенных плановыми предписаниями... остаются эти пред­писания, а не договор»[855]. В 1949 г. в рецензии на книгу З. И. Шкундина «Обязательство поставки товаров в советском праве» тот же автор под­черкивал, что «и после заключения договора обязательство осталось тем же, каким оно было и ранее, - обязательством, возникшим на основании утвержденного планового задания»[856]. В том же году в рецензии на ту же книгу Д. М. Генкин, ссылаясь на обязанность хозорганов при затяжке за­ключения договора приступить к исполнению обязательства по поставке в силу спущенных им плановых предписаний, констатировал «возникнове­ние обязательства поставки из административного акта»[857]. Эти и подобные им взгляды импонируют А. К. Кравцову. Он их в принципе разделяет, также настаивая на том, что «заключение договора в соответствии с пла­новым заданием не влечет за собой нового обязательства, самостоятель­ного по отношению к уже существующему, возникшему из планового задания». А если новое обязательство одновременно с договорным его оформлением не появляется, нужно, естественно, разъяснить, «какова же роль договора, заключенного во исполнение плана...?»[858]. И хотя вопрос по поводу необходимости такого разъяснения поставлен самим А. К. Крав­цовым, ответить на него обязаны также все остальные авторы, отвергаю­щие теорию сложного фактического состава по принципиальным либо конкретно-эмпирическим соображениям.

Так, исследуя правоотношения по грузовым перевозкам, К. Ф. Его­ров склонился к убеждению, что «обязательство заключить договор не имеет санкции, обеспечивающей его исполнение, и в качестве самостоя­тельного и обособленного правоотношения в действительности не встре- чается»[859]. Однако дальше чисто негативных высказываний автор не пошел, и потому установить, как, согласно его взглядам, договор соотносится с планом в области перевозок, какую функцию, несмотря на планирование перевозочных процессов, он все же выполняет, не представляется воз­можным.

Совпадающую точку зрения отстаивал С. С. Алексеев, не уклоняясь, в отличие от К. Ф. Егорова, и от разработки позитивного тезиса - вначале применительно лишь к перевозкам, а затем по отношению к любым юри­дически оформляемым планово-хозяйственным связям[860]. По его мнению, обязательства, обусловленные планированием экономических процессов, представляют собой структурно-сложные правоотношения, которые, воз­никнув из акта планирования, переходят в своей динамике от одной ста­дии к другой под влиянием заключаемого договора и различных иных юридических фактов (например, в перевозочных отношениях - вследст­вие властных актов дороги, односторонних действий грузоотправителя, грузополучателя и т. п.). Каждую такую стадию можно мысленно выде­лить в относительно самостоятельное правоотношение. Но в реальной действительности структурно-сложные правоотношения остаются едины­ми, какие бы стадии теоретически в них ни обособлялись.

К последнему выводу присоединился А. К. Кравцов, считая правиль­ным сделанный в нем «акцент на то, что между исполнителями планового задания складывается единое обязательство»[861]. Вместе с тем его реши­тельно не удовлетворяет ни понятие структурно-сложного правоотноше­ния, использованное С. С. Алексеевым в ином смысле, чем оно фигуриру­ет у М. М. Агаркова и Н. Г. Александрова[862], ни концепция множественно­сти правообразующих фактов, опираясь на которую, «нельзя со всей оп­ределенностью сказать, что же служит основанием возникновения едино­го обязательства». А поскольку в его построении единственным таким основанием становится акт планирования, то опирающийся на этот акт плановый договор не может быть ничем иным, кроме как «юридическим фактом, с которым закон связывает развитие единого обязательства, воз­никающего из плана»[863].

Чтобы уяснить трудно уловимое различие во взглядах С. С. Алексее­ва и А. К. Кравцова, целесообразно воспользоваться их собственными примерами. Для С. С. Алексеева, оперирующего материалами перевозки, подача железной дорогой подвижного состава под погрузку и прием его клиентом означают одновременно как исполнение дорогой обязанностей, вытекающих из месячного плана, так и односторонний акт грузоотправи­теля по принятию этого подвижного состава, влекущий возникновение целой группы новых обязанностей. Следовательно, обстоятельство по перевозке едино, но целиком из плана не возникает, а при наступлении каждого следующего правообразующего факта обогащается новыми пра­вами и обязанностями. Для А. К. Кравцова, использующего в виде иллю­страции подрядные отношения, уже сам по себе план капитального строи­тельства порождает обязательство по производству строительно-монтаж­ных работ, но при отсутствии договора банк их не профинансирует, и реа­лизация плана станет невозможной. Следовательно, единое обязательство возникает целиком из плана, а необходимые для его исполнения дополни­тельные предпосылки порождаются другими юридическими фактами, прежде всего - договором.

В обоих случаях договор ставится, таким образом, в один ряд с лю­быми другими юридическими фактами, влияющими на динамику обяза­тельства, за исключением лишь вызвавшего его к жизни акта планирова­ния. Но С. С. Алексеев отводит договору весьма существенную роль, так как не будь его, требуемые для динамики правоотношения новые права и обязанности вообще бы не появились. Напротив, А. К. Кравцов никакого другого смысла, кроме чисто процедурного, в договоре не усматривает, так как обязательство, ставшее полнообъемным в силу акта планирования, могло бы и исполняться на основе того же акта, не будь формальных за­претов, преграждающих при отсутствии договора пути к его реализации. И если направление, условно обозначенное последовательно плановым, приурочить к отдельным ученым, названным поименно, то Н. Г. Алексан­дров был бы провозглашен главным его родоначальником, а А. К. Крав­цов самым бескомпромиссным из современных его выразителей.

Переходя же от последовательно плановой к последовательно дого­ворной позиции, нужно отдать дань ведущего его глашатая Р. О. Халфи- ной, которая при исследовании обсуждаемого вопроса в 1954 г. в связи с договором поставки пришла к заключения, что обязательство возникает не из планового акта в совокупности с договором, а «только из основан­ного на административном акте договора»[864]. Позднее это положение было ею генерализировано с распространением на любые договорные обяза­тельства, единственным основанием которых во всех случаях объявляется договор, совершен ли он целиком по усмотрению сторон или также во исполнение установленного планового задания[865].

В продолжение длительного времени концепция Р. О. Халфиной почти не находила положительных откликов. Но с проведением экономи­ческой реформы 1965 г., за которой последовал пересмотр законодатель­ства о поставках и многих других хозяйственных договорах, ситуация изменилась существенным образом.

Вследствие реформы система заказов, ранее применявшаяся эпизо­дически, была широко внедрена в сферу поставки товаров народного по­требления и отчасти продукции производственно-технического назначе­ния. А поскольку заказы на поставку направляются покупателем постав­щику до принятия плана и должны учитываться при его разработке, воз­никло предположение, что договор поставки, перестав основываться на плановых актах, сам превратился в основу планирования[866]. При этом пол­ностью игнорировалось то очень важное обстоятельство, что, если утвер­жденный план расходится с принятым заказом, стороны обязаны привести уже согласованный ими заказ в соответствие с планом. Простое умолча­ние о такой обязанности, естественно, не упрочивает идеи примата дого­вора перед планом, а лишь затемняет подлинное соотношение между ни­ми. Понятно также, что без юридически закрепленной необходимости прокорректировать подтвержденный заказ по показателям вступившего в силу планового акта, вместо подчинения договора плану, было бы вообще упразднено реальное планирование договорных обязательств. Чтобы из­бежать такого вывода, иногда утверждают, будто с принятием заказа до­говор считается совершенным, а после утверждения плана происходит в необходимых случаях лишь его уточнение, но отнюдь не заключение вновь, и следовательно, договором формируется план, на основе которого корректируется договор[867]. Как при такой конструкции должно обстоять дело с законом, относящим предмет к существенным условиям поставки, замена которого, пусть и посредством количественных только изменений, не может вызывать ничего иного, кроме появления нового договора на базе предшествующего, - все это либо остается незамеченным, либо об­ходится молчанием. Нет до сих пор ответа и на вопрос о том, почему вслед за изменением или отменой акта планирования изменяется или пре­кращается обязательство, если с того момента, как состоялся договор, им всецело определяются права и обязанности сторон, и ни на какие другие акты договорные контрагенты ссылаться больше не могут[868].

Вместо ожидаемого ответа, принимаются меры к тому чтобы, благо­даря иной интерпретации последовательно договорной теории, выбить почву из-под самого поставленного вопроса. «...Нет оснований, - указы­вает А. Г. Быков, - возражать против того положения, что плановый акт и после заключения договора сохраняет свою юридическую силу», однако «условия планового акта, не преобразованные в условия договора, право­вого значения для договора не имеют», и потому «отношения сторон ре­гулирует уже не план и договор, а только договор, в котором трансфор­мировались условия планового акта»[869]. На первый взгляд, все как будто бы

разъяснилось: договор становится единственным регулятором хозяйст­венных отношений потому, что плановые условия применимы к ним лишь в пределах договорной трансформации; но так как план все же сохраняет юридическую силу, не нужно удивляться влиянию его изменения или от­мены на заключенный договор. Однако при более внимательном рассмот­рении обнаруживается, что предложенная аргументация, устранив один из неодолимых для последовательно договорной теории вопросов, в бесчис­ленном множестве породила другие и притом отнюдь не менее сложные.

Если акт планирования сохраняет силу и после заключения договора, то на кого конкретно его сила распространяется? По-видимому, на контр­агентов, заключивших договор во исполнение этого акта. Ну, а в границах такого субъектного состава она дает о себе знать в связи с установленным договорным обязательством или независимо от него? Двух мнений, оче­видно, и быть не может, так как никаких других, кроме предопределенных им хозяйственных отношений, акт планирования практически не затраги­вает. В каком же именно качестве он остается связанным с хозяйствен­ным обязательством? Вероятно, в качестве одного из юридических осно­ваний, раз его изменение или отмена вынуждают к обеспечению такой же «трансформации» в договоре. А, как известно, правовые акты, к числу которых относятся и акты планирования, обладают сравнительно с про­чими юридическими фактами тем своеобразием, что служат регулятором отношений, основанием правового закрепления которых они явились. В результате все вернулось «на круги своя», и обновленный вариант рас­смотренной теории не ликвидировал, а только обострил неотделимые от нее противоречия. Об этом, свидетельствует и сопоставление некоторых высказываний А.Г. Быкова, декларирующего «единство плана и хозяйст­венного договора», равно как и упраздняющее такое единство «преобра­зование содержания планового акта в условия договора», или подчерки­вающего, что «решающая... роль принадлежит плановым связям», но от­казывающего в подобной же роли изменению или отмене плана, которые без «трансформации... в условиях договора не должны влечь каких-либо последствий для возникших из договора обязательств»[870].

Справедливость требует, впрочем, признать, что значительные труд­ности испытывает не только последовательно договорная теория. Нема­лые препятствия, обусловленные конкретным содержанием правового регулирования отдельных видов хозяйственных отношений, встречают в полемике с нею и адепты сложного фактического состава. В то время,

например, как отказ покупателя от выделенных по плану товаров народ­ного потребления нуждается в определенной мотивации, для отказа от продукции производственно-технического назначения это не предусмот­рено, и потому возникновение в последнем случае из плана даже условной обязанности покупателя заключить договор без подкрепления особыми доказательствами остается весьма проблематичным. Если подряд на капи­тальное строительство прекращается вслед за отменой плана с согласова­нием между сторонами одного только порядка ликвидации вызванных этим последствий, то для поставки необходимо фиксирующее аннулиро­вание обязательства соглашение договорных контрагентов, причем все еще не выяснено, сохраняется ли до такого соглашения лишь обязанность его заключить или также обязанность и дальше исполнять договор по­ставки. Первое решение согласуется с теорией сложного фактического состава, тогда как второе подтверждало бы последовательно договорную теорию.

Ясно, что без творческого осмысления проиллюстрированных и мно­гих других сходных с ними юридических ситуаций нельзя среди множест­ва предложенных безошибочно отыскать единственно правильное науч­ное решение. А когда такое осмысление начнет базироваться на обобщен­ном исследовании разнообразных хозяйственных связей в их беспробель­ной численности, до уровня всеобщей значимости, несомненно, будет поднята единая теория соотношения плана и договора, разработанная коллективными усилиями советских правоведов.

<< | >>
Источник: Иоффе О. С.. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории «хозяйствен­ного права». 2009

Еще по теме § 2. Договоры:

  1. Сделки с жилыми помещениями: договор купли-продажи, мены; договор ренты; договор дарения и др
  2. Договор безвозмездного пользования (договор ссуды) - один из классических гражданско-правовых договоров, известный еще в римском праве (commodatum).
  3. Глава III. Условия действительности договора, его содержание, заключение договора § 1. Условия действительности договоров
  4. 101. Договор купли-продажи как общевидовая модель реализационных договоров
  5. Считается ли заключенным договор управления, в котором не определена цена договора?
  6. § 3. Договор концессии как особый вид гражданско-правового договора
  7. Регулирующая функция гражданского договора. Основные задачи законодательства о договорах
  8. Общие положения о заключении договора и признание договора незаключенным
  9. Существуют различные точки зрения по вопросу соотношения понятий «договор о совместной деятельности» и «договор простого товарищества».
  10. Порядок подписания и хранения Договора, приложений к Договору
  11. Агентский договор отличается от договора коммерческого агентирования следующим.
  12. Договор простого товарищества - один из наиболее универсаль­ных договоров, используемых в гражданском обороте.
  13. Договор комиссии отличается от договора коммерческого агентирования следующим.
  14. Договор прекращается в случаях: одностороннего отказа от договора
  15. §2. Признание договора не действительным и расторжение договора как способы защиты прав контрагента
  16. Договор поручения отличается от договора коммерческого агентирования следующим
  17. Договор с исполнением по требованию (абонентский договор)
  18. § 2. Отграничение непоименованных в ГК РФ инвестиционных договоров от смежных договоров
  19. Факторинг и договор поручения (агентский договор)