Сели смотреть в корень, утопия существует лишь как состоя­ние ума.

Термин и понятие были введены в 1516 году Томасом Мором, который определил утопию как хорошее место, кото­рое местом не является. В его руках и в руках его преемников оно представляло воображаемый идеал, опираясь на который, можно было бы оценить общество и за который надо бороться.

Те, кто противопоставлял идеализированное прошлое не­совершенному настоящему, обращались к воспоминаниям о мифическом Золотом веке, который менялся от культуры к культуре. В Англии восемнадцатого столетия, например, изве­стные демократы говорили о возврате к древней чистоте анг-л о-саксонский свободы и превозносили «народного Альфреда» как образец истинного короля. В поисках исторических «осно­ваний» своего радикализма они пятились в свое будущее. Напро­тив, уэльсский Золотой век существовал до того, как пришли

138

Дэвид А. Уилсон

головорезы, подобные Альфреду, и испортили все, в то время как ирландские националисты приравнивали англо-саксонс­кую культуру к варварству и отстаивали утонченность и красоту древнего кельтского великолепия в противоположность суще­ствующей нищете и деградации английского правления. Неко­торые ирландские радикалы даже утверждали, что в саду Эде­ма говорили на гаэльском языке*; другие вставляли скромное замечание об ирландском основании западной цивилизации.

Стремительный успех работы Томаса Кахилла «Как ирлан­дцы спасли цивилизацию» говорит о том, что такие представ­ления продолжают вызывать резонанс. И вообще образы Золо­того века остаются легко узнаваемой частью нашего культурно­го пейзажа. Они прямо противоположны всему политическому спектру — от представлений радикального афроцентризма, что Сократ якобы был чернокожим, а греческая философия была украдена из Египта, до консервативной республиканской нос­тальгии по культуре уважения, дисциплины и традиционных семейных ценностей, которые, возможно, существовали, прежде чем «Битлз» появились в Америке и женщины вошли в состав рабочей силы. Этот образ мыслей всегда был с нами и, вероятно — будет всегда.¹

Так же как смотрящие назад во времени, социальные кри­тики на протяжении семнадцатого и восемнадцатого столетий заглядывали также за грани пространства и пытались приме­нить аборигенные культуры так называемого Нового Света в качестве критерия, с помощью которого могла быть измерена европейская цивилизация. Эта перспектива нашла свое самое ясное выражение в культе «благородного дикаря»: аборигены, которые были «дикими» до того, как они были завоеваны, бла­гополучно стали «благородными» после того, как они уже не угрожали европейской экспансии. Путешественники по отда­ленным и «нецивилизованным» местам Северной Америки и запада Ирландии часто возвращались с рассказали, в которых достоинства «примитивизма» противопоставлялись недостат­кам современного европейского общества.