Дополнительные критерии «антиутопичности»: конкретизация образа будущего общества.

3.1.10.

3.1.11. Вторичными критериями будут являться общие характеристики политической системы и социальных отношений. Стоит отметить, что если политическая система описывается - во многих произведениях достаточно подробно, то система общественных отношений подается отдельными «штрихами»-замечаниями, которые достаточно сложно сложить в общую картину.

Хотя, конечно, существуют исключения - так, например, в романе Р. Брэдбери «451? по F» [14] о политической системе не сказано ни слова, зато система социальных отношений рассмотрена достаточно подробно. Впрочем, предупреждение антиутопии Р. Брэдбери и заключалось, по-видимому, в акцентировке внимания на социуме, а не формальном устройстве политической системы.

Антиутопические произведения, как правило, имеют монофакторную природу - одна сторона социальности или комплекс связанных черт становятся доминантой произведения. Это может быть перенаселение [11], торжество тоталитарного государства, построенного на насилии [30], деградация культуры [14], потребительский апофеоз [25], неприятие чуждой этнически и культурно системы ценностей [41], социальный страх перед ядерной войной [19; 34], отчуждение человеческого в человеке [19;

12] , исчезновение личностного компонента социального бытия [24], «машинизация» социальных отношений [17] и т.д. Эти черты- «доминанты» антиутопии становятся очевидными факторами формирования образа будущего, поэтому не нуждаются в дополнительном анализе. Важно, что большинство из них ведет либо к вне-человеческому состоянию человека, либо к утрате свободы как таковой - это основные гипотетические последствия продолжения текущих линий развития недавнего прошлого и современности с точки зрения антиутопистов.

К частным проявлениям перечисленных выше доминант антиутопичности мы относим: социальную стагнацию, негативные социально-политические формы (например, тоталитарный характер общества и государства), мутацию социальных институтов и деформацию социальных отношений (например, исчезновение института семьи, поощрение гомосексуальных связей не на культурно-философских или чисто-сексуальных основаниях, а в рамках демографической политики и т.д.), репрессивный характер социума (в явной тоталитарной форме - слежка, казни и т.д. - и в неявной форме - принудительная медикаментозная модуляция поведения; подавление личности тем или иным способом вообще), доминирование в социальной жизни политической идеологии и пр. Еще одно возможное условие - значительная разница между принципами жесткого ограничения человеческой свободы, пропагандируемой в государственной идеологии антиутопического социума и образом жизни элиты этого государства. Максимальный по силе эффект оказывала «начиненность» брандмейстера Битти из романа Р.Брэдбери «451? по F» цитатами из книг, которые он всю жизнь безжалостно уничтожал [14]. Или финальная сцена фильма «Эквилибриум», в которой выясняется, что элита Тетраграмматона никогда не исповедовала принцип отказа от эмоций, навязанный ей всему остальному обществу. Наконец, последнее дополнительное условие - это отсутствие у читателя понимания «свободы» индивидов в описанном автором социуме.

Именно анализ подобных «вторичных» форм, которые не делают антиутопию антиутопией сущностно, а лишь придают внешнюю форму, позволяет конструировать интегральный образ будущего представленный этой традицией художественного творчества.

Наше решение проблемы определения жанра антиутопии имеет весьма существенный недостаток - оно строится на индуктивной основе, как и большинство классификаций жанров в литературоведении [68, с. 6-7], а «в силу “естественности” происхождения жанров в их внешней реализации наблюдается большая или меньшая степень вариативности, что неизбежно осложняет задачу их идентификации и тождественности» [68, с. 7].

При этом сразу уточним и следующий принципиальный момент - свобода творчества писателя\сценариста\режиссера\гейм- дизайнера, которые создают художественную антиутопию, ограничиваются требованиями реалистичности и прогностичности. Иными словами, автор антиутопии\дистопии априори отказывается от идей, принципиально лежащих за границей ощущения «возможного» в своем и читательском представлении. То есть антиутопии склонна к тенденциальному прогнозированию, принимая во внимание основные - в восприятии автора! - феномены современной ему социальной жизни или технологического развития.

Существуют, конечно, и исключения из последнего правила, однако они чрезвычайно редки: например, реализация идей об «идеальном государстве» Платона на базе мистических обрядов, как это имеет место в романе Г.Л. Олди «Богадельня» [29] или социально-теологическая антиутопия Св. Логинова «Многорукий бог Далайна» [28], где анти-идеальность общества определяется специфическими условиями географического пространства его существования. Однако и такие общества будут, безусловно, антиутопичными. Хотя бы потому, что реализацию первого варианта мы можем отметить и на вполне технологически- реалистической базе в романе О.Хаксли «О дивный новый мир» [35].

Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что восприятие человеком «образа будущего» - то есть «реальности второго порядка» - чисто субъективное явление. И, не взирая на явное соотношение с «реальностью первого порядка» - окружающим нас миром - линия аналогии не строится в случае отсутствия перечисленных нами критериев произведения как антиутопического. Из этого неумолимо следует вывод о том, что прогностическая и воспитательная функция утопической литературы (в общих границах жанра

утопии\дистопии\антиутопии) исполняется минимально.

3.1.12. К вопросу о функциях антиутопии: гуманистический заряд провокационного «обезнадеживания». Возникает резонный вопрос: какие же функции несет в себе антиутопия? Отметим сперва декларируемые функции - они будут, в целом, вытекать из соответствующих функций утопии. Это критическая, мировоззренческая, аксиологическая, экспериментальная, идеологическая, моделирующая, прогностическая и воспитательная функции. Весь этот комплекс завязан на двух функциях - прогностически-предупреждающей и воспитательной. Однако они, как мы отметили выше, минимизированы. Поэтому с нашей точки зрения на первый план выходят те функции, которые не декларируются авторами.

Во-первых, мы бы предложили ввести понятие деспераритивной функции, то есть перспективно-исторического «обезнадеживания» читателя. Антиутопия отражает «катастрофический тип авторского сознания и мышления, проявляющийся в глобально-деструктивном настроении, перверсии ценностных ориентиров» [143, с. 67] и транслирует этот тип мышления на читателя. Если фантастика отражает «неудовлетворенность культурой» [178, с. 3], то антиутопия активно отрицает будущую (даже лишь потенциально) и текущую (как исток будущего) социальность. Антиутопия как прогноз должна лишить читателя надежды на то, что «все будет в порядке, если оставить все как есть». Антиутопия дополняет позитивный образ будущего и конкурирует с ним, она указывает тот вариант, который необходимо предотвратить [1 72, с. 51]. И поскольку же значительная часть антиутопий представляет собой версии тенденциального прогноза для основных трендов развития цивилизации - то «обезнадеживание» является необходимым инструментом доведения до читателя мысли о необходимости изменения вектора развития. Однако наряду с прогностическим «обезнадеживанием» в антиутопиях имеет место и спекулятивный компонент. Так, очевидными спекуляциями, являются темы ядерной войны в «Обитаемом острове», особенно в «Метро-2033», где постъядерная экологическая катастрофа - не столько

- 52

предупреждение, сколько метод создания «декораций» . Спекулятивен каннибализм в «Вожделеющем семени» Э. Берджесса - это, скорее, ответ английского писателя на грустную шутку его соотечественника Дж. Свифта об «ирландских младенцах», подаваемых на завтрак британским джентльменам. Кроме этого, можно назвать и еще одну форму косвенной спекуляции - доведение до абсурда реальных прогностических опасений автора: такова, например, деперсонализация личности в «Мы» Е. Замятина [24], сжигание книг как символ деградации культуры в «451? по F» Р. Брэдбери [14] и пр.

В смысле такого обезнадеживания и спекуляции на общественных страхах, с одной стороны, и поиске социального

⁵² В современных компьютерных и настольных играх, включающих ролевые элементы, существует достаточно точный термин - «сеттинг» - концепт игрового мира, его основные черты, «механика» отношений людей и природы, основы общественно-политического устройства и пр. Постъядерные декорации - задают определенный тон «сеттингу»: это планета-пустыня в игре «Fallout», это руины довоенных мегаполисов за пределами Либрии в фильме «Эквилибриум» и пр.

идеала с другой стороны, утопия и антиутопия образуют устойчивую систему и фантастическое активно задействовано в обеих ситуациях, но либо в форме «проекции человеческих страхов», либо как проекция «желаний [призванных - И.Т.] компенсировать. недостатки, которые связаны с культурным принуждением.» [178, с. 3.]

Из этого резонно вытекает вторая важная функция, которая уже отмечалась для утопии, но игнорируется в антиутопиях - провокативная (причем приобретающая и значение провокационной). Провокативность антиутопии должна выступать средством предупреждения, однако по мере изменения систем ценностей от авторского времени к нашей современности и постсовременности, она, скорее, открыто провоцирует «передовых мыслителей» на попытку реализации когда-то антиутопической идеи. Дж. Оруэлл и Е. Замятин писали романы-предупреждения. Стеклянные дома [24] и всевидение Большого Брата [30] - это угроза привычной для них социальности и перверсия систем норм и ценностей, считавшихся «общечеловеческими». Однако жанр реалити-шоу, в современной классической форме начавшийся с показательной своим названием программы «Большой брат» завоевывает все большую популярность. Р. Брэдбери описал обесценивание театрального действия при примитивизации его содержания в бесконечный мыльный сериал для домохозяек, где возможность интерактивного участия и зрелищность, определяемая размерами экранов, становятся самоценными. Однако Э. Тоффлер восхищается этим гениальным предвидением Брэдбери и называет «теле-мыльных “Родственников”» «необычайно глубокой интерактивной драмой» [176, с. 256]. Сам Р. Брэдбери утверждал, что «фантасты не предсказывают будущее, они его область предотвращают» [цит. по 135, с. 299], но «область фантастики [в том числе и антиутопической - И.Т.] представляет многочисленные примеры сбывшихся в реальности художественных предсказаний» [135, с. 299]. И это замечание А.Б. Косаревой о «сбываемости» художественных прогнозов тем более актуально именно применительно к Р. Брэдбери в 1953 году описавшему общество низшего класса «мультимедиапотребителей», по У. Эко [198], погруженных в вечную дрему теле- и радиовещанием [14].

Функция предупреждения не срабатывает не только по отношению к футурологии, но и по отношению к родственному жанру научной фантастики, где до сих пор доминантными темами являются мечты «о приложении научных достижений к человеку, к преобразованию природы, общества и самого человека [выделение мое - И.Т.]» [181, с. 3].

Антиутопия, таким образом, лишает надежды на «самоисправление» ситуации того, кто проникся ее идеей, и провоцирует того, кто идею антиутопии не понял. Время идет, система ценностей меняется и ужас С. Лема перед медикаментозной модуляцией поведения [27] становится бодрым раппортом Фукуямы об успехах медицины в этом направлении [184].

Итак, на основе всего сказанного выше мы будем определять антиутопию как художественное произведение (не обязательно литературное), в котором представлена ценностно- и эмоционально-неприемлемая для автора и читателя социальная модель, номинально несущая гуманистические функции предупреждения негативных вариантов развития общества в будущем или на основе альтернативных социально-полиических, экономических и культур-философских концепций. Данное определение, в целом, симметрично нашему пониманию антиутопичности как его зеркальное отражение. Если утопия - модель максимально представимого автору общества счастья и справедливости в условиях стремящейся к идеалу человеческой природы, то антиутопия - модель общества, которое неприемлемо для автора и читателя в силу трансляции негативных (с точки зрения воспринимающего субъекта) систем норм и ценностей. Если утопия - проект; то антиутопия - номинальное предупреждение такого проекта, поскольку обе они основаны на явлении социальной альтернативистске. Альтернативной, как правило, является даже ситуация тенденциального прогнозирования (поскольку выдаваемый антиутопистом прогноз весьма серьезно отличается от социально-одобряемых представлений о будущем).

Осмысление произведения как антиутопии может меняться в связи с изменением системы ценностей читателя. Для современного человека «Квота» Веркора и Коронеля уже не является антиутопией в силу синхронизации систем ценностей описываемого и реально- существующего социумов. В отличие от утопии антиутопия не имеет сознательно-проективного характера, они лишена компонента стремления автора к воплощению своей концепции в жизнь. В этом смысле антиутопия является стимулом к социальной деконструкции (если призывает в будущем изменить отмечаемую автором в настоящем тенденцию).

3.2.

<< | >>

↑

Источник: Тузовский, И. Д.. Светлое завтра? Антиутопия футурологии и футурология антиутопий. 2009

Еще по теме Дополнительные критерии «антиутопичности»: конкретизация образа будущего общества.:

- История философии - Логика - Онтология научного познания - Основы философии - Политическая философия - Современные философские исследования - Учение про ноосферу - Философия науки - Философия религии и религиозная философия - Этика -