<<
>>

§ 3. Синтез модели рационального выбора и феномена ограниченной рациональности

Модель рационального выбора как опровержимая презумпция

Как мы видим, список отклонений от модели рационального выбо­ра, когнитивных ошибок или примеров ограниченного самоконтроля поистине огромен.

Ранее мы бегло обозначили лишь некоторые из них. Литература, посвященная этой проблематике, увеличивается каждый год, и открывается все больше и больше важных аспектов влияния этих искажений на работу рыночного механизма и правовое регулирование.

Сейчас не вызывает сомнений, что люди часто ведут себя нераци­онально или как минимум отклоняются от упрощенной модели раци­онального, максимизирующего поведения, разработанной в недрах неоклассической экономической теории. Это, безусловно, создает дополнительную проблему для прогнозирования поведения людей в ответ на те или иные правовые стимулы. Помимо того что у многих людей легко прогнозируемый и столь понятный для экономистов вариант поведения, состоящий в максимизации материального бла­госостояния, отнюдь не доминирует и их жизненные цели намного разнообразнее, а также помимо того, что некоторые люди склонны вовсе к альтруистическому, просоциальному поведению, движимы моральными и социальными нормами даже во вред своим личным интересам, оказывается, что многие люди в различных ситуациях ведут себя просто иррационально, обладают ограниченным самоконтролем, нарушают простые законы логики, попадают в когнитивные ловушки или принимают решения исключительно на эмоциях.

Но не приводит ли это к полному провалу идеи о том, что мы мо­жем прогнозировать экономическое поведение в ответ на те или иные внешние стимулы?

На самом деле бихевио-экономический анализ, как правило, не претендует на полное устранение теории рационального выбора. Он предлагает лишь методологическую модель выявления устойчивых провалов рациональности, характерных для тех или иных контекстов человеческого поведения[85]. За счет выявления отклонений от модели рационального выбора появляется возможность сделать экономиче­ские модели и расчет последствий введения тех или иных внешних стимулов более приближенными к реалиям жизни, а следовательно, несколько более прогностически точными.

В то же время нельзя не признать, что феномен ограниченной рациональности значительно затрудняет прогнозирование экономи­ческого поведения. Предсказать реакцию идеально рациональных индивидов на тот или иной внешний стимул намного проще, чем если мы начнем допускать подверженность этих индивидов целому букету всевозможных и разнонаправленных когнитивных искажений.

Поэтому если бы иррациональность была нормой, а следование модели рационального выбора — исключением, вся экономическая наука, основанная на модели рационального выбора, потерпела бы полное фиаско, и мы вынуждены были бы признать неспособность выявлять закономерности экономического поведения. Той же участи последовал бы и экономический анализ права. Поэтому крайне важно задаться вопросом о том, в какой же степени модель рационального выбора теряет свою предсказательную точность с учетом накопленных данных об устойчивых когнитивных ошибках.

Наш ответ и ответ, который дает большинство сторонников эконо­мического анализа права, состоит в том, что, несмотря на все эти не­редкие сбои в рациональности поведения, все же в большинстве случаев поведение большинства людей в ответ на те или иные внешние (в том числе правовые) стимулы достаточно прогнозируемо, рационально и носит максимизирующий характер.

Если сильно увеличить госпош­лину, количество исков, подаваемых в суд, вероятнее всего, сократится. Если ввести уголовную ответственность для стороны гражданского спора за дачу ложных объяснений по факту дела, то количество случаев откровенной лжи в судебных процессах уменьшится. Если отменить все налоговые льготы для малого бизнеса, многие предприниматели, пытаясь избежать разорения, уйдут в теневой сектор. Если отменить запрет на оборот легких наркотиков, его использование скорее выра­стет, чем упадет. Список примеров можно продолжать до бесконеч­ности. Эта прогнозируемость есть следствие наших знаний о природе среднестатистического человека, системе его ценностных приоритетов и модели рациональности. Как уже было отмечено, особенно хорошо вписывается в модель рационального выбора поведение коммерческих компаний. Это связано с тем, что им свойственна концентрирован­ность на приращении прибыли и в меньшей степени свойственны когнитивные сбои. Но очень часто достаточно предсказуемо поведение и простых людей, потребителей.

В той же самой степени тот факт, что рынок и экономическая сво­бода в общем и целом работают и успешно справляются с задачами раз­вития экономики без тотального контроля и планирования со стороны государства, большинство людей воздерживается от употребления наркотиков и не становится алкоголиками, а движение на скорост­ных дорогах во многих развитых странах не превращается в кровавый хаос, свидетельствует о том, что предположение о преимущественно рациональном поведении людей и их способности при столкновении с выбором с серьезными ставками все-таки принимать решение на основе хотя бы минимального анализа и сопоставления субъективных издержек и выгод, достаточно убедительно.

Так что теория рационального выбора вполне заслуживает статуса опровержимой презумпции, базовой поведенческой модели как ми­нимум экономического поведения людей.

Безусловно, теория рационального выбора (т.е. предположение о рациональности поведения участников оборота) объясняет далеко не все феномены экономической жизни. Экономический анализ ни в коем случае не должен отгораживаться и отмахиваться от экспери­ментальных и иных знаний о природе человеческого поведения, его мотивах и приводных ремнях, исходящих от исследователей, работаю­щих в сфере индивидуальной или социальной психологии и поведен­ческой экономики. Целые сферы оборота не могли бы существовать, если бы человек был абсолютно рациональным (торговля наркотиками, финансовые пирамиды и др.). Но объяснительная сила любой обобща­ющей теории человеческого поведения фиксируется по ее способности отразить реальность в большинстве случаев. Убедительность той или иной модели, описывающей доминирующие паттерны человеческого поведения, определяется по ее предсказательной силе (predictivepower)'. Теория рационального выбора в этом плане оказывается достаточно убедительной в особенности тогда, когда она прилагается к описа­нию поведения людей в экономической сфере. Если мы попытаемся предсказать поведение людей как минимум в сфере экономики с уче­том теории рационального поведения, нам будет чаще сопутствовать успех, чем если бы мы прогнозировали поведение человека, опираясь на какие-либо иные обобщающие модели человеческого поведения.

В экономической науке главное не то, насколько убедительными на первый взгляд кажутся базовые посылки, а то, насколько достоверные гипотезы они позволяют спродуцировать[86] [87]. Поэтому рациональность в широком смысле этого понятия, а в некоторых секторах социальной жизни и более узкие его варианты (например, доминирование сугубо эгоистических мотивов или нацеленность на максимизацию чисто материального благосостояния) достаточно убедительны как базовые презумпции, отправные точки, которых стоит придерживаться, пока не будут приведены веские доказательства того, что в соответствующей ситуации человеческое поведение склонно устойчиво отклоняться от этих моделей.

Некоторые уточнения

Тут нужно сделать еще несколько важных оговорок.

Во-первых, достаточно надежно установлено, что по мере роста ценности и важности ставок индивидуальный выбор имеет тенден­цию к большей рациональности. Чем выше цена вопроса, тем чаще человек пытается принимать решение, подключая Систему-2 своего сознания, анализировать и соизмерять издержки и выгоды. И наобо­рот, чем меньше цена вопроса, тем чаще нашими решениями движет подсознание, скорая на выводы и реакции Система-1, питающаяся эмоциями, инстинктами и неотрефлексированными стереотипами. Очевидно, что когнитивные ошибки, как правило, происходят чаще во втором случае.

Более того, в сфере чисто экономических решений очевидна и еще одна закономерность: как уже отмечалось, чем выше цена вопроса, тем больше начинает доминировать более предсказуемая модель сугубо эгоистической рациональности. Соответственно, возможности про­гнозировать человеческое поведение в ответ на те или иные стимулы во многом зависят от значения того, что стоит на кону.

Например, вспомним обсуждавшуюся выше социальную игру «Уль­тиматум». В большинстве экспериментов участникам предлагалось разделить относительно небольшую сумму денег. Но как повел бы себя участник, получивший предложение в размере 1 млн руб., если бы знал, что предлагающий оставляет себе 9 млн руб.? Позволил бы он себе лишиться такой большой суммы только ради того, чтобы нака­зать другого за то, что он оставляет себе в девять раз большую сумму? Думаю, мы не ошибемся, если прислушаемся к нашему жизненному опыту и предположим, что коэффициент отказов здесь резко пойдет вниз по мере роста размера ставок.

Что из этого следует? Вывод очевиден: при регулировании общест­венных отношений с высокими ставками (особенно материальными) человеческое поведение в ответ на те или иные стимулы предсказать намного проще, чем в случае регулирования отношений со ставками низкими. Например, предсказать поведение нефтяных корпораций в вопросах инвестиций в геологоразведку в ответ на понижение ры­ночных цен на нефть или повышения налога на добычу полезных ископаемых намного проще, чем предсказать поведение мелких инве­сторов-спекулянтов на фондовой бирже в ответ на те или иные слухи или новости.

Во-вторых, есть сферы правоотношений, в которых рациональ­ность является доминирующей когнитивной моделью, но есть и такие сферы, в которых «страсти правят балом». Например, компании, подпадающие под действие антимонопольного права, в вопросах, значимых для этой отрасли права, в принципе склонны вести себя достаточно рационально и взвешивать издержки и выгоды. То же касается и многих других сугубо коммерческих сфер правового ре­гулирования. Это позволяет достаточно точно просчитать поведение индивидов в ответ на те или иные правовые стимулы как минимум в краткосрочной перспективе. Но куда сложнее прогнозировать по­ведение субъектов семейных правоотношений (например, оценивать перспективы введения системы ювенальной юстиции), просчитывать последствия введения «сухого закона» и его влияние на уровень соци­альной напряженности и здоровья населения или оценивать послед­ствия применения новых уголовно-правовых норм, направленных на борьбу с бытовым насилием.

В-третьих, как ни странно, свойственная людям, эволюционно раз­витая рациональность позволяет исправлять многие даже устойчивые когнитивные ошибки в долгосрочной перспективе. Выигрыш, доход, счастье и успех, являющиеся часто прямым следствием рационального и целеустремленного поведения, создают стимулы для самого индивида больше полагаться на свой разум, совершенствовать интеллект и ана­литические способности и совершать меньше когнитивных ошибок {позитивная обратная связь)[88]. В свою очередь, проигрыш, несчастье, ущерб и даже разорение, являющиеся частыми следствиями устойчи­вой иррациональности мышления и постоянных когнитивных ошибок, выполняют функцию отрицательной обратной связи, становясь как уроком для самого индивида, так и сигналом другим своевременно учиться на этих ошибках. В случае, если урок смертелен, польза от него только для третьих лиц. Но в остальных случаях шанс «поумнеть» на собственных ошибках остается и у самого индивида. Так же как физическая боль предупреждает человека о необходимости всерьез заняться своим здоровьем, частные неудачи при принятии экономи­ческих решений дают бесценный опыт и позволяют в дальнейшем такие ошибки не повторять.

Механизмы позитивной и отрицательной обратной связи име­ют колоссальное значение в управлении человеческим поведением. Эволюция заложила в нас когнитивные структуры, которые очень адаптивны, могут развиваться и совершенствоваться и потенциально способны на великие творения ума. Если давать человеку наслаждаться плодами своей рациональной деятельности и испивать до дна чашу своих когнитивных ошибок, люди неизбежно становятся несколько более внимательными и рациональными. Если же право, государство или некое иное третье лицо будет относиться к людям, как к детям, и исправлять и предотвращать все их ошибки, стимулов к «взросле­нию» не останется, и рациональным решением, как ни странно, оказы­вается задействовать Систему-2 по минимуму, совершать даже самые важные экономические сделки на эмоциях и вести себя максимально легкомысленно[89]. Возникает тот самый моральный риск (moral hazard). Будучи лишены преимуществ от рационального поведения и страха наказания за собственные ошибки, люди теряют стимулы к тому, чтобы учиться рациональному поведению.

Вполне очевидно, что ресурс «научения» на собственном или чужом опыте далеко не безграничен и варьируется от человека к человеку.

Одних природа и воспитание наделили базовыми способностями, которые позволяют быстро извлекать верные выводы из жизненного опыта и модифицировать свое поведение соответствующим образом по мере столкновения с соответствующими «уроками». Другие же будут ходить по кругу, совершая одни и те же ошибки из раза в раз. Более того, есть некие познавательные пределы, выше которых чело­веческий разум подняться не может. Система-2 нашего сознания не может работать постоянно и безошибочно. Ее задача — включаться при принятии важных решений. А то, что является важным, индивидуаль­но для каждого индивида. В конечном счете просто иррационально стремиться все решения принимать на основе скрупулезного анализа издержек и выгод. Это неэффективная трата времени и энергетических ресурсов нашего организма. Поэтому даже самые великие интеллек­туалы огромное число принимаемых решений, в том числе в сфере экономической деятельности, могут принимать иррационально и не учиться на своих ошибках. Так что феномен «научения» ни в коем случае нельзя недооценивать, но и не стоит переоценивать. В конечном счете дураки никуда не исчезают.

Ограниченная рациональность и право

В тех случаях, когда мы достоверно знаем о том или ином устой­чивом сбое в человеческой рациональности и, соответственно, можно предполагать, что правовые нормы, разработанные на основе допу­щения сугубо рационального поведения, просто не приведут к ожи­даемому эффекту, политика права останавливается перед выбором.

Во-первых, государство может пытаться модифицировать правовые институты, чтобы достичь поставленных целей, с учетом того, что регулируется более сложное, чем предписывается упрощенными пред­положениями классической экономической теории, поведение людей.

Например, при разработке той или иной системы санкций за пра­вонарушения стоит учитывать свойственную многим людям проблему сверхоптимизма и неумение адекватно оценивать низкие вероятности. Например, некоторые исследования объясняют неудачи в превенции преступности в сфере оборота наркотиков фактором избыточного оптимизма. Заработки низовых наркодилеров не настолько высоки, чтобы перевесить колоссальные риски, связанные с этой сферой де­ятельности, в глазах рационального индивида, и тем не менее боль­шое число людей соглашается принимать на себя такие риски, недо­оценивая значение риска и неоправданно веря в то, что они избегут наказания. И проблема связана не только с тем, что в эту сферу идут люди, склонные к риску, и с тем, что неполнота доступной людям информации мешает делать точные расчеты в отношении значения риска быть раскрытым, но и с тем, что наркодилеры патологически недооценивают реальное значение риска в силу сверхоптимизма[90]. Возможно, с учетом этого оптимальной стратегией является компенси­рующее повышение наказания до того драконовского уровня, который будет устрашать даже самого избыточно оптимистичного молодого человека, раздумывающего над целесообразностью выбора такого за­нятия. Впрочем, опыт США, где наказания за подобные преступления очень суровы, что не помогает в полной мере справиться с проблемой сверхоптимизма, оставляет большой простор для различных оценок такой регуляторной стратегии.

В ответ на искажение ретроспективного взгляда применительно к искам о привлечении директоров к ответственности за неразумное управление компанией в корпоративном праве ряда стран имплемен­тируется так называемое правило делового решения (businessjudgment rule), согласно которому суду запрещается ретроспективно оценивать экономическую оправданность принимаемых директором решений, если доказано, что решение принималось на основе оценки релеван­тной информации и директор не действовал в условиях конфликта интересов[91].

Это направление политики права не вызывает особых возражений. Большинство юристов и специалистов в экономическом анализе права соглашается, что это одно из самых очевидных и полезных проявлений бихевио-экономического анализа права.

Во-вторых, государство в контексте проблемы ограниченной ра­циональности оказывается перед соблазном начать за счет правовых институтов бороться с этим феноменом, повышая рациональность. Например, право может обязывать банки привлекать внимание заем­щиков-потребителей к некоторым важным, но обычно игнорируемым ограниченно рациональными потребителями условиям договора или иным образом способствовать более рациональному выбору (в част­ности, принуждать банки к раскрытию эффективной ставки или выде­лению тех или иных условий договора по тексту в целях привлечения внимания потребителя).

Наконец, право в ответ на искажение ретроспективного взгляда (hindsight bias) может обязывать судью при инструктировании присяж­ных специально обращать их внимание на эту проблему и напоминать, что, например, неосторожность обвиняемого нужно оценивать не ех post, a ex ante'.

Такое направление преломления бихевио-экономического анализа не вызывает особых возражений на концептуальном уровне у многих юристов и экономистов. Споры в основном ведутся по вопросу об эффективности таких мер и их способности реально повысить ра­циональность людей[92] [93] [94]. Многие, на наш взгляд, вполне оправданно считают, что требования по более транспарентному раскрытию ин­формации снижают проблемы ограниченной рациональности далеко не столь решительно, и, например, потребители будут склонны со­вершать просчеты при заключении сложных финансовых сделок даже в случае самого тщательного и транспарентного раскрытия им всей релевантной информации'. Так, например, думается, что многие заем­щики, желающие взять ипотечный кредит в иностранной валюте из-за более низкой процентной ставки, не поменяют свое решение, даже если им при заключении договора будут под роспись демонстрировать график изменения курса соответствующей валюты за последние 20 лет и сообщать об абсолютной непредсказуемости курсовой динамики.

В-третьих, государство может пытаться, жестко не блокируя сво­боду индивидуального выбора, подталкивать людей к тому решению, которое, по его мнению, в большей степени соответствует интересам такого индивида. Это направление активно продвигают такие аме­риканские исследователи, как Касс Санстин (Cass Sunstein) и Ричард Тэлер (Richard Thaler), в рамках теории «либертарного патернализма» (libertarian paternalism), поддерживают некоторые другие авторы[95] и вре­менами реализуют государства.

Например, право может пытаться устанавливать на уровне диспо­зитивного правила то решение, которое будет, на взгляд правотворца, наиболее рациональным и выгодным для самих индивидов. Иначе го­воря, предлагается устанавливать в качестве правила по умолчанию то, что сами люди, по мнению правотворца, выбрали бы, если бы делали рациональный выбор. Те, кого установленное диспозитивное прави­ло откровенно не устраивает, отойдут от него, сделав эксплицитный выбор в пользу другого правила (opt-out), остальные же будут придер­живаться статус-кво. В итоге проблема ограниченной рациональности будет решаться не за счет жесткого ограничения свободы выбора, а за счет мягкого подталкивания (nudge) людей к рациональному решению путем установления диспозитивных правил, содержание которых, по мнению правотворца, лучше соответствует «истинным» интересам людей. На этой идее построено, в частности, диспозитивное регули­рование договорных отношений.

При этом, реализуя такую регуляторную стратегию, право может мягко эксплуатировать одни формы иррациональности людей для борьбы с деструктивными последствиями более серьезных сбоев раци­ональности. Например, право может пытаться эксплуатировать такой сбой человеческой рациональности, как эвристику доступности (avail­ability heuristics), для того, чтобы компенсировать проблему сверхопти­мизма. В частности, право может принуждать производителей табака снабжать пачки сигарет устрашающими картинками с демонстрацией ужасных последствий курения для здоровья, чтобы зафиксировать соответствующие яркие «картинки» в памяти людей и заставить ку­рильщиков повысить свою субъективную оценку рисков, связанных с курением[96].

Многие правовые системы осознанно пытались эксплуатировать эвристику доступности на протяжении многих веков, всячески поощ­ряя публичные и мучительные казни. Их задача состояла в том, чтобы ярко продемонстрировать последствия совершения преступлений, заставив людей иррационально преувеличивать вероятность быть при­влеченными к ответственности за преступления, которая в те време­на, в условиях крайне неэффективной работы органов следствия или полного их отсутствия, а также недоступности многих современных методов расследования, была на самом деле невысокой, и тем самым хоть как-то компенсировать низкий уровень раскрываемости.

Такая регуляторная стратегия мягкого патернализма (soft paternalism) вызывает бурные дискуссии. Некоторые оспаривают тезис об эффек­тивности реагирования на проблемы ограниченной рациональности посредством установления рациональных диспозитивных правил. Так, в сфере потребительских сделок любые диспозитивные нормы лишь создают фасад свободного выбора, и отступление от диспозитивного правила будет осуществляться практически автоматически в силу того, что фирмы сохраняют монополию на составление текстов потреби­тельских договоров. Другие не готовы признавать эксплуатацию одних когнитивных сбоев для целей исцеления других легитимной и коррек­тной с этической точки зрения тактикой, считая, что она манипулирует человеческой психикой.

В-четвертых, государство в ряде случаев идет дальше и ограничивает личную или экономическую свободу людей (в том числе свободу дого­вора) в патерналистских целях, т.е. решается на жесткий патернализм {hard paternalism)[97].

Так, например, право может в ответ на проблемы сверхоптимизма и ограниченной силы воли запрещать те или иные виды проявления свободы из желания уберечь человека от последствий его иррациональ­ности (принуждать пристегивать ремни, создавать систему обязатель­ных пенсионных отчислений, запрещать оборот и хранение наркотиче­ских средств и т.п.). Сейчас, например, некоторые российские юристы всерьез обсуждают целесообразность введения императивного запрета на участие граждан в схемах долевого участия в строительстве или получение гражданами валютных кредитов. Такие юристы считают, что люди настолько неисправимо иррациональны, что единственный выход уберечь их от беды состоит в том, чтобы ограничить их свободу.

Это пока только планы. Но уже сейчас в ответ на проблемы сверх­оптимизма, неспособности учитывать все релевантные факторы при осуществлении потребительского выбора и ограниченной способности простых людей осуществлять математические расчеты потребительское право испещрено императивными нормами, ограничивающими свободу договора в целях защиты слабой и не вполне рациональной стороны договора от ошибочного принятия на себя непросчитанных и несба­лансированных договорных условий. Патернализм здесь правит бал.

В ответ на проблему предпочтения бездействия {omission bias) при­менительно к вопросу о вакцинации право может предусматривать принудительную вакцинацию.

Это, пожалуй, самая интенсивно используемая на практике регу­ляторная стратегия в отношении проблемы иррациональности и при этом самая спорная. У нас лично нет особых возражений против огра­ничения экономической и личной свободы в тех случаях, когда такая свобода вредит публичным интересам или интересам третьих лиц. Но патерналистское ограничение свободы индивида государством на основе желания уберечь индивида от причинения ущерба своим собственным интересам — это очень опасная регуляторная стратегия. Против нее выдвигаются аргументы этического свойства, так как она отступает от классического либерального консенсуса в виде столь ярко представленного во второй половине XIX в. Джоном Стюартом Миллем и с тех времен признанного многими важнейшим правовым каноном «принципа вреда» (harm principle), согласно которому огра­ничивать свободу личности можно только тогда, когда она причиняет вред другим индивидам, но ни в коем случае не во имя блага самой этой личности, как его понимает государство. В рамках жесткого патерна­лизма государство отказывается доверять выявленным предпочтениям граждан, считая, что индивидуальный выбор не отражает их «истинных предпочтений» (truepreferences). Государство в ответ на эту проблему подменяет реальный выбор индивида собственным представлением о его интересах[98]. Но где гарантия того, что государство способно вы­явить интересы индивида лучше, чем он сам?

Государство не может и не должно интенсивно управлять человече­скими потребностями и ограничивать стремление людей удовлетворять свои желания, если они не причиняют вред другим лицам. Такой па­тернализм воспринимает людей как детей, а не как свободных граждан. Некоторые видят в такой стратегии скользкую дорожку (slippery slope'), которая по мере расширения практики использования таких правовых решений может привести к полноценному тоталитаризму. Сегодня мы заставляем людей откладывать на свою пенсию, покупать медицинскую страховку и пристегивать ремень безопасности, завтра мы придем к запрету курения, ограничению допустимого объема потребления алкоголя и калорийности пищи, детальной регуляции сексуальной жизни и воистину оруэлловскому миру.

С утилитарной же точки зрения такое патерналистское регулирова­ние мешает людям испытывать ущерб от своих просчетов и выигрывать от своей большей рациональности, нарушает тем самым действие стимулов отрицательной и положительной обратной связи, закрепляет в индивидах иррациональные паттерны поведения. Регуляторный патернализм, особенно когда он приобретает большие масштабы, задерживает людей на детской стадии развития, препятствует фор­мированию ответственной и самостоятельной личности, нивелирует преимущества более рациональных индивидов и тем самым мешает естественному отбору увеличивать долю таковых в обществе.

Другие же обращают внимание на то, что предотвращать сбои в че­ловеческой рациональности в рамках такой стратегии должны госу­дарственные чиновники, которые не менее обычных людей склонны к аналогичным сбоям. Ведь чтобы навязывать какое-то решение людям во имя их же блага, нужно четко представлять себе, что же представ­ляет собой это благо для всех подпадающих под такое патерналист­ское регулирование. Где гарантии того, что эти чиновники смогут адекватно представлять себе истинные интересы людей, чью свободу такое регулирование пытается ограничить?1 Вероятность их ошибок в какой-то степени даже выше, так как на кону не находятся их соб­ственные интересы и цена регуляторных ошибок для них ниже, чем цена иррационализма поступка для конкретного индивида2.

Наконец, часто звучат аргументы о том, что патерналистское регу­лирование исходит из идеализированного представления о мотивации государственных мужей. Последние действительно очень часто ни в коей мере не переживают по поводу риска совершения гражданами ирраци­ональных ошибок, а лишь прикрываются такой заботой, на самом деле преследуя свои собственные, эгоистические и часто меркантильные интересы (пытаются за счет популизма набрать политические очки, отработать легальные взносы в партийную кассу или банальные взятки от каких-то заинтересованных в таком регулировании коммерсантов).

С другой стороны, множество политико-правовых аргументов при­водится и в пользу как минимум умеренного патернализма в праве. Эти дискуссии сейчас находятся в центре политико-правовой повестки во многих развитых странах.

Мы, в свою очередь, далеки от тезиса об абсолютной неприемлемо­сти патерналистского регулирования и не готовы предлагать отменить пенсионную систему, обязательное медицинское страхование, запрет на управление автомобилем без пристегнутого ремня безопасности, а заодно почти все императивные нормы потребительского или тру­дового права. Тем не менее опасности регуляторного патернализма, ограничивающего личную свободу во имя блага самого ограничива­емого индивида, достаточно очевидны, чтобы закрепить в качестве конституционного принципа «антипатернализм», уважение суверени­тета личного выбора и личную ответственность за последствия своих ошибок. Эти важные принципы должны быть признаны в качестве опровержимой презумпции. Отступление от этой презумпции воз­можно, но только в исключительных случаях, когда в пользу такого отступления приводятся очень убедительные аргументы, цена ошибки для индивида может быть крайне серьезной и мы можем достаточно четко определить, каков же был бы выбор индивида, не будь этого сбоя рациональности. Бремя аргументации в любом случае лежит на том, кто предлагает патерналистские ограничения свободы[99].

Сказанного достаточно, чтобы как минимум в отношении коммер­ческих субъектов экономической жизни не применять патерналист­ские модели регулирования или по крайней мере не видеть в таких решениях экономическую пользу. Коммерсанты действуют в обороте на свой страх и риск и имеют все возможности к наращиванию своей рациональности. Их рациональность имеет огромное значение для оборота. Соответственно, право не должно милосердно прощать им их просчеты и мешать им извлекать уроки из своих просчетов или пользу из просчетов конкурентов. Право должно поощрять наиболее рацио­нальных участников рыночного процесса, а не пытаться нивелировать их преимущества патерналистскими мерами, направленными на ис­правление последствий ограниченной рациональности конкурентов.

В то же время осторожные и продуманные патерналистские огра­ничения свободы обывателей (например, потребителей) в ряде случаев могут быть терпимы, так как их иррациональность часто достаточно простительна.

<< | >>
Источник: Карапетов А.Г.. Экономический анализ права. — М., 2016. — 528 с.. 2016

Еще по теме § 3. Синтез модели рационального выбора и феномена ограниченной рациональности:

  1. Глава 2. ТЕОРИЯ РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА
  2. § 11. Понятие научной рациональности. Классический, неклассический и постнеклассический типы научной рациональности
  3. Глава 4. ОГРАНИЧЕННАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
  4. § 1. Роль теории рационального выбора в определении регуляторных последствий правовой реформы
  5. 1.1.3. Экономикс — наука о рациональном использовании ограниченных ресурсов
  6. § 2. Роль теории рационального выбора в объяснении правовых феноменов
  7. 1.1. Наука – часть европейской рациональности
  8. Новая рациональность
  9. § 4. Широкое понимание рациональности и истинный альтруизм
  10. § 3. Сугубо эгоистическая рациональность
  11. 1.17. Рационально-научное познание: значение и пределы
  12. Рациональное и иррациональное
  13. 2.1. Понятие рациональности в трансцендентальной прагматике