Авторитет.
Действие авторитета как вида контрсуггестии заключается в том, что, разделив всех людей на авторитетных и неавторитетных, человек доверяет только первым и отказывает в нем вторым. Авторитетным людям оказывается полное доверие и по отношению к их речи контрсуггестия «не работает».
Зато ко всем остальным, кому в авторитетности отказано, доверия нет никакого, и, следовательно, то, что они говорят, не имеет никакого значения. Таким образом, доверие и недоверие как бы персонифицируются, они «зависят» не от особенностей передаваемой информации, а от того, кто говорит. Внушающая сила речи, суггестия, как бы канализируется, вгоняется в жесткие рамки, а все, что выпадает из этих рамок, автоматически подвергается действию контрсуггестии и не воспринимается.Действие этого вида контрсуггестии хорошо отражено, например, в пословице «яйца курицу не учат» — однозначно ска1 зано, что если некто относится к партнеру, как «яйцо к курице» (по возрасту, образованию, опыту и т. п.), то его можно не слушать — он «не авторитет».
В связи с таким действием авторитета очень важно знать, откуда он берется, от чего зависит присвоение конкретному человеку авторитета. Очевидно, здесь можно найти много разных «оснований». Это может быть и социальное положение (статус) партнера, его превосходство по важному в данный момент параметру, принадлежность данного партнера к реальной «авторитетной» социальной группе, или его привлекательность в определенных ситуациях, хорошее отношение к адресату воздействия, принадлежность к тем воображаемым, но важным для него группам, которым он безусловно доверяет. В общем и целом все те схемы, которые «запускают» механизм социальной стереотипизации, описанные в главе «Первое знакомство», могут способствовать авторитетности человека. Собственно, как мы уже говорили, механизм стереотипизации как раз и предназначен для отделения «хороших и важных» людей от «плохих и неважных». Но основания для этого у каждого свои, и определяются они собственным положением в системе общественных отношений, собственной историей и основными ценностями.
Например, одно дело, когда советы по воспитанию детей Дает простая женщина без специального образования, но мать-
героиня, и совсем другое, когда те же советы дает психолог-профессионал, но не имеющий ни детей, ни семьи. Чьи советы будут иметь большую эффективность? Это зависит от того, что для нас важнее—личный опыт или теоретические знания. Если важнее опыт, то мы внимательно выслушаем мать-героиню и, вероятно, вообще не обратим внимание на слова психолога. Если же для нас очень существенна научная база воспитания, то мы, скорее всего, выслушаем психолога и не будем серьезно относиться к словам матери-героини — «это ее частный опыт, почему я должен на него опираться, если он не имеет никакого научного обоснования?». Может также быть, что самое важное для нас в советчике — это не знания и опыт, точнее, не превосходство по знаниям или опыту, а его принадлежность к уважаемой или неуважаемой социальной группе. Скажем, мы не доверяем молодым — у них вечно какие-то новомодные штучки. Тогда тот, кто старше в этой ситуации, тот и авторитет. Или самое важное—степень консервативности советов, а по сути дела, согласие с нами, поскольку мы сами крайне '.консервативны.
Тогда авторитетом будет тот, кто, по нашему мнению, может быть более старомоден, скорее всего, это многодетная мать. Можно еще рассуждать до бесконечности, но главное, что те социально-перцептивные навыки, которые есть у каждого, вполне позволяют наделить или не наделить источник информации авторитетом и, следовательно, доверием и предрешить таким способом степень эффективности его воздействия.Кроме указанных, так сказать, социально-перцептивных оснований авторитета, могут быть и просто «социальные» авторитеты, т. е. та;кие, которые ясны до всякого взаимодействия, когда признается, например, только авторитет бога или монарха. В этом случае ограничение суггестии выступает в своем предельном случае, когда контрсуггестия распространяется на речь всех людей, кроме одного (а если этот один — бог, то просто на всех людей). Тогда оказывается, что человек закрыт практически для всех воздействий. «Когда какой-нибудь старейшина рода, вождь племени, глава государства или руководитель церкви получал авторитет, таким образом, люди могли отказать в неограниченном доверии множеству остальных» [83].
Понятно, что, только учитывая характер формирования представлений об авторитете у собеседника, можно надеяться на реальную эффективность общения.
Непонимание. Далеко не всегда есть возможность определить источник информации как опасный, чужой или неавторитетный и таким образом защититься от нежелательного воздействия. Довольно часто какая-то потенциально опасная для человека информация может исходить и от людей, которым мы в общем и целом доверяем («своих» или вполне авторитетных). В таком случае защитой будет «непонимание» самого сообщения, Любое сообщение можно не понять — по результату это то
же самое, что не слышать и не видеть, только воздействие пробуксовывает теперь в другом месте.
Б. Ф. Поршнев выделяет четыре уровня непонимания — фонетический, семантический, стилистический и логический. Как мы увидим в дальнейшем, все они связаны с определением некоторых свойств передаваемого сообщения, которые позволяют считать это сообщение «чужим» и потому опасным. Очень упрощая, можно сказать, что в основе всех этих способов определения угрожающей информации лежит следующее, вполне понятное представление: «чужие говорят не так, как мы», или «чужие говорят на чужом языке». Определив признаки «чужого» в сообщении, человек защищается —срабатывает контрсуггестия, он не понимает.
Фонетический уровень непонимания. Первый уровень непонимания — фонетический. Действительно, если с нами говорят на непонятном для нас языке, на иностранном, например, мы можем быть спокойны — внушение нам не угрожает. Мы ничего не понимаем, так как слушающий в таком случае располагает не тем набором фонем, чем говорящий, и произносимое сливается для него в трудно различимый или вовсе не различимый поток. Фонетическое непонимание имеет диапазон от незначительного (например, в произнесении некоторых слов) до полного и может иметь различные источники. Неполное понимание будет не только тогда, когда говорят непонятно, но и когда говорят быстро, невнятно, с акцентом, когда используются незнакомые или несоответствующие контексту жесты или жестикуляция слишком активная и быстрая.
Интересный пример «включения» фонетического уровня непонимания описан в истории антифашистской пропаганды. Антифашистская передача «Человек из народа», транслировавшаяся из Советского Союза на Германию на немецком языке в годы второй мировой войны, выходила в эфир в минуты пауз между передачами гитлеровских радиостанций и на их волне. Высказывания «человека из народа», ограниченные во времени, состояли всего из нескольких фраз, например: «Все ложь! Вспомните, что Гитлер обещал всем победоносно завершить войну еще в 1941 году». Опасность вклинивания восточной информации заставила фашистских дикторов говорить скороговоркой и сокращать паузы, и тут-то и срабатывал фонетический барьер. В результате стали поступать многочисленные жалобы немцев на непонимание дикторского текста и невозможность различить, где кончается одна передача и начинается другая [77].
Когда врачи не хотят, чтобы больной понял их, они говорят на латыни, и если больной сам не врач, то он, конечно, ничего не поймет—срабатывает фонетический барьер, который врачи используют сознательно. Тот же самый фонетический барьер, конечно, и не подозревая о его существовании, но уже понимая его действие, используют маленькие дети, когда изобретают свои
тайные языки, в которых, например, в словах перед каждым слогом ставится другой слог—помеха, затрудняющая понимание речи. Например, если один малыш говорит другому: «Ки-МИкиША, киПОИкиДЕМ киЛОкиВИТЬ киРАкиКОВ ки НА ки РЕЧкиКУ», то даже бдительные родители могут сразу и не спохватиться, поскольку непонятная речь блокирует понимание.
Фонетический барьер, как и все остальные, работает автоматически. Однако нельзя представить себе дело таким образом, что сначала определяется язык сообщения как чужой, затем сообщение квалифицируется как опасное и как следствие этого возникает непонимание. Так можно объяснить происхождение этого барьера, но не его действие, которое значительно проще: мы не понимаем фонетически непривычную речь. Между тем это именно защита, так как ее можно «убрать»—если нам очень важно получить сообщение, то мы понимаем любую, даже совершенно бессвязную речь. Но в обычных условиях барьер — на месте, и поэтому контрсуггестия, защита от воздействия, включаются автоматически — мы не понимаем.
Семантический уровень непонимания. Точно так же автоматически срабатывает защита от воздействия и в том случае, если коммуникация происходит, казалось бы, на нашем языке, во всяком случае фонетически он «наш», но по передаваемому смыслу «чужой». В таком случае фиксируется не чужая фонетика, а чужая семантика, и можно говорить о семантическом непонимании. Существование этого барьера на пути понимания определяется самим фактом многозначности слов любого языка. Любое слово, да и любое действие, имеет обычно не одно значение и в зависимости от контекста употребления включает в себя еще много-много смыслов. «Смысловые поля» слов у разных людей различны, и, следовательно, одни и те же (на первый взгляд) слова и действия могут по разным причинам иметь различный (от чуть-чуть другого до прямо противоположного) смысл для разных людей.
Особенно хорошо это видно на примере использования жаргонов или тайных языков. В таких языках известные всем обычные слова «наделяются» совершенно новыми значениями, благодаря чему непосвященный человек не в состоянии что-либо понять. К примеру, в так называемом блатном жаргоне «капуста», «хвост», «перо» не имеют ничего общего с тем значением, которое они имеют в обыденном языке. Следует, однако, уточнить, что далеко не всегда при использовании жаргона или подобного ему языка специально преследуется цель «быть непонятным». Существует, скажем, научный жаргон, профессиональный, студенческий. Так, далеко не все родители студентов знают, что их дети могут называть родной дом «стойлом», а общежитие «резиденцией». И если их сын сообщает, что «у нашего ректора, наверное, крыша поехала — он решил, что надо стоять буквой зю не месяц, а два», то сомнительно, что они
поймут, о чем идет речь. Мало того, они могут решить, что это их не касается. Между тем речь идет о том, что сыну предстоит поехать на картошку на целых два месяца и он по этому поводу высказывает свое мнение о начальстве. Кроме того, возможен «жаргон» внутри каких-то компаний, обязанный своим возникновением обычно общим для всех воспоминаниям, событиям. Но каково бы ни было происхождение «непонятного» языка, его пользователи всегда образуют некую группу «знающих язык». Вот пример:
«Между слушателями произошел разговор, и, хотя они говорили по-русски, я ничего не понял, настолько он был загадочен... Миша имел обыкновение, обсуждая что-либо бегать по комнате, иногда внезапно останавливаясь.
— Осип Иваныч? — тихо спросил Ильчин, щурясь.
— Ни-ни, — отозвался Миша и вдруг затрясся в хохоте...
—.Вообще старейшины... — начал Ильчин.
— Не думаю, — буркнул Миша.
Дальше слышалось: „Да ведь на одних Галкиных да на подсобляющем не очень-то..."...
— А как же Сивцев Вражек?...
—Да и Индия, тоже неизвестно, как отнесется к этому дельцу-,—добавил Ильчин. .
_ На кругу бы сразу все поставить,—тихо шептал Ильчин,—они такс музычкой и поедут.
— Сивцев! — многозначительно сказала Евлампия Петровна. Тут на лице моем выразилось, очевидно, полное отчаяние, потому что
слушатели оставили спой непонятный разговор и обратились ко мне» (М. А.
Булгаков. «Театральный роман» [18, с. 383—384]).
Часто именно семантический уровень непонимания возникает в общении детей и взрослых, хотя они говорят на одном языке, но у детей наблюдается, как правило, урезанные семантические поля слов, и поэтому нет полного взаимопонимания.
Действие семантического уровня непонимания приводит к очень резкому снижению эффективности общения. Это связано не только с тем, что какие-то наши переживания и слова «не дойдут» до партнера, семантический барьер может не просто задержать непонятное, но и перестроить его—«свято место пусто не бывает» — на место одного смысла слова, непонятного по причине семантических различий, подставляется другой смысл, вместо одной эмоции видится другая, в результате возникает не просто отказ, а неверное, другое понимание, причем часто неожиданное. Иначе говоря, эффект общения есть, а эффективность низкая.
Очень ярко эти неожиданные эффекты проявились, например, в первых опытах демонстрации кино, когда оно только начинало свою историю. Не будучи знакомы с «языком кино», люди просто вообще ничего не понимали и, видя, например, крупным планом лицо артиста, принимали его за отрубленную голову, пугались и уходили [99]. Такая реакция есть явное и очень яркое проявление именно семантического уровня непонимания.
Для адекватного понимания какого-либо сообщения необходима определенная общность «тезаурусов» отправителя информации и адресата. Этот термин введен в научный обиход советским философом Ю. А. Шрейдером. В переводе с древнегреческого «тезаурус» означает «сокровище». В данном случае под ним понимается «представление о мире», вся совокупность информации, которой располагает данный человек. Причем у собеседников не должно быть больших различий в запасе информации, ибо это препятствует эффективным коммуникациям. Например, отмечает Ю. А. Шрейдер, «текст очень содержательной математической статьи не содержит, по существу, никакой информации для человека, который не является специалистом в данной области математики. Тот или иной жест руководителя может не иметь никакого смыслового значения для новичка, но быть вполне конкретным приказом с точки зрения опытного работника, давно знающего своего руководителя. Таким образом, взаимная согласованность тезаурусов источника информации и адресата является предпосылкой успеха коммуникации» Г115,с.26].
Эта согласованность тезаурусов может существовать на разной основе. Представители одного поколения понимают друг друга лучше, чем «отцы и дети». Люди, которые читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы, жили одной жизнью, имеют не только похожий жизненный опыт, но и один и тот же «духовный багаж». Например, полный смысл вопроса «Здесь продается славянский шкаф?» может понять только человек, смотревший фильм «Подвиг разведчика». Человек же, не знающий происхождения этой фразы вряд ли ее поймет адекватно. Представим себе, что происходит жаркий спор, и кто-то, пытаясь успокоить уж очень разволновавшегося спорщика, скажет ему: «Александр Македонский, конечно, великий полководец, но зачем же стулья ломать». Всем, кто смотрел фильм «Чапаев», смысл реплики ясен: «Успокойся, не нервничай, не кипятись, здесь все друзья и т. п.». Но если человек никогда не видел этого фильма, то он воспринимает эту фразу как абракадабру, да еще может и обидеться, заподозрив что-то для себя оскорбительное в этих «непонятных» словах.
— Сергей, опомнись, — сказал Скворцов. — Конечно, Александр Македонский был великий человек, но зачем же стулья ломать?
— При чем тут Александр Македонский? — сердито спросил Шумаев. Чашкин улыбнулся.
— Стыдно, Сергей, не знать классиков. А вот лейтенант Чашкин, тот знает, судя по его лицу. Ну-ка, скажите ему, Чашкин, откуда это? Чашкин покраснел и сказал:
— Из «Чапаева» (И. Грекова. «На испытаниях» [32, с. 464J).
Очень часто семантический уровень непонимания проявляется в тех случаях, когда у человека нет тех же ассоциаций, знаний, того культурного контекста, который позволяет адекватно
воспринять не только прямое, «буквальное» значение слов и выражений, но и другие, подразумевающиеся смыслы. Очень мало, например, найдется людей, которые будут думать, что не полностью понимают такой всем известный отрывок из «Евгения Онегина»:
Он по-французски совершенно Мог изъясняться и писал, Легко мазурку танцевал И кланялся непринужденно. Чего ж вам больше? Свет решил, . . Что он умен и очень мил. [86, т. 5, с. II].
Действительно, что тут непонятного? Все слова ясны, разве что слово «мазурка» не очень (ясно, что танец, но какой?), общий смысл тоже очевиден. Мы даже можем вполне оценить ироничный оттенок последних двух строк—подумаешь, говорит по-французски, умеет танцевать и кланяться, много ли нужно ума. Между тем контекст содержит в себе определенный смысл. А состоит он в том, как пишет Ю. М. Лотман, что в приведенном отрывке «перечислены признаки, по которым светская элита отграничивала людей своего круга от ,,чужих"» [62, с. 125]. Если мы не знаем об этом своеобразном «социальном пароле» той эпохи, то не сможем полностью понять и пушкинский текст.
Но даже в тех случаях, когда люди владеют общим культурным контекстом своей эпохи, несогласованность их тезаурусов все равно может иметь место. Она будет определяться тогда другими причинами—уровнем образования, профессией, индивидуальными особенностями. Непонимание очень ярко проявляется в восприятии терминов, иностранных слов, используемых, например, в газетах. Обычно смысл этих слов или хотя бы их оценочная окраска легко понимается из контекста, и поэтому человеку трудно осознать, что слова эти ему непонятны, что ему неизвестно их значение. Однако в прямом эксперименте реальная ситуация с пониманием значения и смысла этих слов проясняется.
В эксперименте, проводившемся в Новокузнецке, участвовало 112 человек—студенты первого курса факультета русского языка и литературы. Им предложили дать определение словам, входящим в обычную газетную лексику: бундесвер, эскалация, левые силы, курс акций, тенденция, координация, вояж, потенция, стабильность, реакционер и др. Из 1120 ответов правильными оказались 89 (7%), неточными—426 (39%), неправильными 605 (54%). Из 112 человек не знали значения слов «вояж» — 57 человек, «координация» — 66, «либерал» — 65, 94 человека не смогли объяснить, что значит «курс акций», 58 — не дали определения понятию «левые силы». Вот некоторые примеры определений, данных участниками эксперимента:
Агентура — общество, руководимое работой; что-то вроде того, что было при Шерлоке Холмсе; управление, или контора какая-либо.
Вояж—поклажа; человек; свадебное путешествие; большая сумма.
Леыые силы — малочисленные люди при расколе партии;
люди антисоветских взглядов; отходники, которые отошли от основной линии партии; сторонники капиталистических идей.
Курс акций—следование определенным взглядам; денежная валюта; определенная работа по вопросам политики; выпуск денежной лотереи.
Либерал — пессимист; человек, относящийся к высшим слоям.
Вермахт — военное министерство в 30-х годах в Германии;
президент в Германии; верхушка темных сил над бундесвером;
главнокомандующий.
Эскалация — прекращение военный действий, свертывание;
что-то военное; перенос войны в другое место [16].
Можно легко представить себе, какие искажения возможны при понимании речи человека, использующего эти слова. Такие изменения смысла, связанные с непониманием отдельных слов, при дальнейшей трансляции могут все дальше и дальше уходить от первоначальных намерений, искажаясь до неузнаваемости.
Стилистический уровень непонимания. Следующим уровнем
непонимания, который может быть причиной затруднений в общении и его низкой эффективности, является уровень стилистический или синтаксический.
Человек обязан понять и, следовательно, отразить в каком-то ответе или действии только то словесное обращение, которое подчинено установленной грамматической структуре. В противном случае он вправе третировать обращающегося как невежду или иностранца, а в случае глубокого нарушения грамматики не находить смысла в его словах и, следовательно, игнорировать их.
Не только явное нарушение грамматики вызывает реакцию непонимания, но и явное нарушение стиля, некоторого соотношения между формой и содержанием сообщения. Например, следующая тирада может вызвать у слушающего в лучшем случае смех: «Показ Пушкиным поимки золотой рыбки, обещавшей при условии ее отпуска в море значительный откуп, не использованный вначале стариком, имеет важное значение. Не менее важна и реакция старухи на объяснение ее старика о неиспользовании им откупа рыбди, употребление старухой ряда вульгаризмов, направленных в адрес старика и принудивших его к повторной встрече с рыбкой, посвященной вопросу о старом корыте» [111, с. 62].
Может привести к непониманию и стилевое переусложненйе, когда родной язык воспринимается почти как иностранный. Пример такой ситуации, к сожалению, довольно часто встречающейся в действительности, в юмористической форме выглядит так: «Доклад кончился, и председательствующий профессор Дробыш предложил задавать вопросы. Первым поднялся Пятаков:
— Скажите, пожалуйста, ваш молоток не очень сильно трясет?
Докладчик, услышав вопрос, оторопело захлопал глазами. Его путь в науку пролег через среднюю с уклоном и высшую школы. С живым производственником он встретился впервые. Наступила томительная пауза. На помощь молодому коллеге пришел многоопытный профессор Дробыш:
— Товарищ имеет в виду, — пояснил он, — в какой степени одна из важнейших характеристик установки—вибрационная константа — соответствует условиям применения, исключающего негативное воздействие виброфактора на исполнителя.
—Вопрос понял,—облегченно кивнул головой кандидат.— Поясняю. В результате проведенных экспериментов удалось выяснить, что частотная амплитуда среднеквадратичной погрешности отклонения рабочей поверхности от мнимой геометрической оси совпадает с математическим ожиданием результата, поэтому есть все основания предполагать, что данное соответствие действительно имеет место.
Теперь захлопал глазами Пятаков. На помощь опять поспешил профессор:
— Докладчик считает, что работать молотком можно. У вас
еще есть вопросы?» [38, с. 86].
По сути дела, стиль сообщения, стиль коммуникации точно также «наводит» на определение групповой принадлежности его «хозяина», как фонетика и семантика. Если стиль коммуникации определяется как «чужой», а тем более «враждебный», то понимания ждать не приходится. Существенно, что различение «своего» и «чужого» зависит не от «объективных» характеристик стиля, а от субъективных представлений слушающего. Скажем, студент первого курса университета еще не очень владеет «переводом с научного» стиля, но если он хочет стать «своим» среди ученых, он поймет научный стиль гораздо лучше, чем человек, искренне не любящий этих «очкариков с галстуками, говорящих на каком-то птичьем языке».
Важно отметить, что стиль—это не только способ словесных сообщений, но и способ достижения соответствия формы и содержания в коммуникации. В главе «Старые знакомые» говорилось о том, что понимание другого крайне затруднено в тех случаях, когда в его поведении не соответствуют друг другу, не стыкуются вербальные и невербальные элементы. Это тоже проявление несоответствия формы (невербальное, экспрессивное поведение) и содержания (информации в словах). Возможно
также несоответствие избранной словесной формы тому эмоциональному содержанию, которое передается. В любом случае можно говорить о «неправильном» стиле коммуникации, который и приводит к трудностям в понимании.
Логический уровень непонимания. Еще одной причиной неэффективности общения может быть логический уровень непонимания, который вызывается неприятием одним из участников общения логики и аргументов другого. Если человек, с нашей точки зрения, говорит или делает что-то в противоречии с правилами логики, то мы его не только отказываемся понимать, но и эмоционально воспринимаем его отрицательно. При этом неявно предполагаем, что логика есть только одна — правильная, т. е. наша. Однако ни для кого не секрет, что есть и «женская», и «детская» логика. И каждый человек живет и думает по своей логике, но вот в общении, если эти логики несоотнесены или если у человека нет ясного представления о логике партнера, о ее отличиях от собственной, тогда и «срабатывает» барьер логического уровня непонимания.
Примеров несовпадения логических правил, используемых разными людьми, достаточно много. Когда ребенок говорит, что «солнце живое, потому что оно движется», он мыслит по своей, подчиняющейся достаточно строгим законам логике. И хотя взрослого человека не убедит его аргумент и он может даже посмеяться над ним, тем не менее для детей это вполне достаточный аргумент, и они друг друга отлично понимают.
В исследованиях советских психологов, проводившихся в 20-х годах в Туркмении, испытуемым предлагалось два вида силлогизмов. В одном случае силлогизмы строились из посылок, в которых испытуемые имели собственный практический опыт, только опыт этот переносился в новые условия. Например: «Там, где жарко и сухо, хорошо растет хлопок; в Англии холодно и сыро; растет там хлопок или нет?»
В другом случае силлогизмы оперировали материалом, в котором испытуемые не имели личного опыта и операции вывода из силлогизма должны были носить чисто теоретический характер. Например: «На дальнем севере, где снег, все медведи белые; Новая Земля находится на дальнем севере. Какого цвета там медведи?»
Испытуемые, живущие в наиболее отсталых условиях (прежде всего женщины-ичкари), отказывались делать какие-либо выводы даже из силлогизмов, относящих к первому виду. Они обычно заявляли, что не бывали в неизвестном для них месте и не знают, растет ли там хлопок. Лишь при продолжении опыта и просьбе ответить на вопрос («что следует из слов экспериментатора?») они соглашались сделать вывод («по вашим словам, должно получиться, что там хлопок расти не может, если там холодно и сыро; когда холодно и сыро, хлопок не растет»).
Еще более решительно они отказывались делать выводы, когда предлагался второй вид силлогизмов. Как правило, многие отказывались принять большую посылку, заявляя, что «они никогда не были на севере и никогда не видели медведей;
для ответа на этот вопрос нужно обратиться к людям, которые были на севере и видели медведей». Часто они, полностью игнорируя посылку, заменяли вывод из силлогизма собственными соображениями («медведи бывают разные, если он родился красным, он и останется красным»; «мир большой, я не знаю, какие бывают медведи») и заводили общие, основанные на слухах рассуждения о жизни медведей разговоры, т. е. каждый раз уходили в сторону от решения задачи.
Некоторые испытуемые полностью отрицали возможность сделать какой бы то ни было вывод из силлогизма этого вида, заявляя, что они «могут рассуждать только о том, что они видели», «не хотят врать», «дать ответ на этот вопрос могут только те люди, которые или видели, или знают». Даже наводящие вопросы («как получается по моим словам?») не приводили здесь к успеху. Они отказывались обратиться к операции логического вывода из данных посылок.
Полное отрицание возможности сделать вывод из положения, в котором нет собственного опыта, недоверие к любой логической операции, если она носит чисто теоретический характер, однако признание возможности делать выводы из собственного практического опыта — вот наиболее характерные особенности этой группы испытуемых [64].
Очевидно, что если коммуникация, адресованная таким людям, будет построена исключительно по правилам формальной логики, то она вряд ли будет эффективной.
По сути дела, логика тоже бывает «наша», «своя» и «чужая». Чужая логика — неправильная, и следовательно, к ней мы можем относиться недоверчиво или пренебрежительно. Если мы отказываем логике сообщения в правильности, то на нас не произведут никакого впечатления разнообразные «следовательно», «исходя из... мы можем заключить», «потому что» и т. п., так как мы расцениваем это только ка.'к «подделку» поХ логику, и ей не верим. В таком случае можно сказать, что воздействие .«натыкается» на логический барьер непонимания.
Еще по теме Авторитет.:
- Авторитет.
- Внутренние авторитеты
- O КУЛЬТЕ ЛИЧНОСТИ И АВТОРИТЕТЕ
- Использование феномена авторитета.
- Использование феномена авторитета.
- 18.5 Преступления, посягающие на авторитет государственной власти
- Преступления, посягающие на авторитет государственной власти
- Только принесением разума в жертву вере можно обосновать ключевое положение консерватизма и его догматики — принцип авторитета.
- У Кантовій етиці, яку вибудовано на понятті практичного розуму й яка прикриває це поняття великим авторитетом імені автора, проходить іще один мотив
- Власть в организации–
- Опросник
- 4.1 Власть как общесоциологическая категория
- 5.1.4. Суггестивное общение
- Кодекса судейской этики.
- Оскорбление представителя власти (ст. 319 УК РФ)