Эмдунд Бёрк — европейский политик

Борьба Бёрка с Гастингсом, получившая в исследовательской литературе определение «одержимости Индианизмом», как и неослабное внимание к «американским делам», хотя и выводили его за пределы собственно Британии в географическом смысле, в смысле политическом оставались занятиями политика сугубо британского.

Ирландский вопрос, казалось бы, являлся вообще сугубо «домашним» делом, но, парадоксальным образом именно он решающим образом способствовал превращению позднего Бёрка в политика паневропейского масштаба. Ибо, как убедительно показал К. К. О’Брайен, основное политическое произведение Бёрка — «Размышления о Французской Революции» (первая публикация — ноябрь 1790 r.), принесшее ему всеевропейскую славу, популярность во всех царствующих домах Европы (включая сюда и российскую императрицу Екатерину II), фантастический тираж (12 000 копий!) и посмертную славу политического ясновидца, — не может быть понято без учета его ирландского происхождения.

И действительно, та самая «славная» революция 1688 г. для Ирландии означала абсолютно то же самое, что якобинская революция для Франции столетием позже. B обоих случаях речь шла о радикальном разрушении «старого порядка», державшегося на традиционных привилегиях крупной земельной аристократии и католического духовенства. B обоих случаях жестокости против этих двух

сословий носили систематический и тотальный характер^[9].

Бёрк, сам унаследовавший англиканство от отца (но имевший многочисленную католическую родню по линиям матери и жены) и ставший политиком в Англии, и при TOM — поли- тиком-вигом, всю жизнь вынужден был сознательно и бессознательно репрессировать в себе ирландца-католика. Даже его столь плодотворный союз с Рокингемом, еще не начавшись, подвергся серьезному испытанию именно на этой почве. Бёрку пришлось заверять своего будущего патрона _%в том, что он не является тайным католиком и агентом иезуитов (слух, донесенный Рокингему недоброжелателями Бёрка).

Как уже было сказано, в своей политической карьере Бёрк никогда не забывал «ирландский вопрос», разрабатывая и регулярно предлагая в парламенте законопроекты, нацелен-

ные на ослабление дискриминации католического населения. Ho в 1789 г. ему, похоже, предоставился уникальный шанс «высказаться и облегчить свою душу». К. К. О’Брайен дает этому следующее объяснение: «Ситуация в Ирландии в масштабе Великой революции — явление незначительное, однако именно эта ситуация сформировала Эдмунда Бёрка, а Ирландия и якобинство, отдельно и вместе взятые, всецело занимали его мысли в последние годы. Автор Размышлений о революции во Франции писал от лица англичанина (что само по себе может ввести в заблуждение), а на самом деле был ирландцем до мозга костей»^[10].

Естественно, что самый живой отклик книга Бёрка получила в среде французской аристократии. Еще в ноябре 1790 г. один из членов Национальной Ассамблеи — де Менон- виль, написал Бёрку письмо-отзыв на книгу, указав на мелкие фактические неточности и в целом высоко оценив ее. Бёрк ответил пространным письмом, которое послужило началом целой серии его писем разным лицам, в которых первоначальная оценка французской революции углублялась и конкретизировалась в соответствии с ходом событий в период 1791—1797 гг.

B письме де Менонвилю Бёрк так оценил общий замысел и перспективы французских революционеров: «Я постоянно убеждаюсь в том, что любая попытка — какую бы форму она не принимала — подавлять, лишать титулов, разорять, реквизировать имущество и истреблять родовую знать, а также уничтожать земельную собственность целой нации, не может быть оправдана. Я абсолютно уверен, что проект превращения великой империи в приходское управление, или в собрание приходских общин, правление в духе приходской администрации, бессмыслен и абсурден в любых его формах и при любых оговорках. Я непоколебимо убежден в том, что схема передачи высшей власти государства в руки церковных старост, констеблей или других подобных чиновников, руководствующихся благоразумием сутяг-адвокатов и еврейских биржевых спекулянтов, подстрекаемых бесстыжими и до крайности низко падшими женщинами, владельцами гостиниц, таверн, публичных домов, наглыми подмастерьями, клерками, посыльными, парикмахерами, уличными скрипачами и театральными танцовщицами (которые в таком государстве, как ваше, в будущем станут господствовать, как господствуют они уже сейчас над непроворной рассудительностью заурядных и необученных людей всяких полезных, но трудоемких профессий), — неизбежно должна воплотиться в нечто постыдное и разрушительное»^[11].

Радикально отрицательное отношение Бёрка к революции во Франции существенно повлияло на его положение в той политической партии, интересам которой он верно служил в парламенте 25 лет. «Новые виги» под руководством Фокса, если не с энтузиазмом (как, например, религиозные диссиденты), то с определенной симпатией воспринимали французские события. B самом факте существенного ограничения прав французской короны, а затем и сведения короля к статусу просто главы исполнительной власти, «новые виги» склонны были усматривать чуть ли не окончательное воплощение идеалов изначального вигиз- ма, т. e. принципов 1688 г. Соответственно, с их стороны ни о какой поддержке политической стратегии Бёрка, нацеленной на создание коалиции европейских государей для восстановления французской монархии путем военной интервенции, не могло быть и речи.

Исчерпав все возможности переубедить своих коллег по партии, Бёрк публично (на заседании палаты Общин) разрывает с Фоксом, и до своей отставки в 1794 г. остается независимым депутатом. Он пошел на этот нелегкий шаг, следуя тому пониманию миссии политика-парламентария, которое в 1780 г. стоило ему депутатского места от Бристоля. Тогда Бёрк шел наперекор воле своих избирателей в интересах осуществления идеи общенационального представительства. B этот раз он по-

шел наперекор воле своей парламентской фракции, поскольку решил, что французская революция — это угроза всей Европе. И, следовательно, настала пора, когда, будучи британским парламентарием, он должен действовать в интересах общеевропейского представительства.

B этой логике Бёрка имеется важнейшая предпосылка — понимание якобинства как универсально-европейского явления, как «фракции», явно или тайно присутствующей во всех европейских государствах. Поэтому борьба с якобинцами, захватившими Францию и проводящими в ней свои фантастические и неизбежно кровавые эксперименты, должна пониматься европейцами не как очередной эпизод в долгой истории «международных» войн. Центральный тезис Бёрка: война с якобинцами — это общеевропейская гражданская война.

B 1793 r., когда якобинский террор, предсказывавшийся Бёрком еще три года назад, достиг своего апогея, Британия объявила войну революционной Франции. Казалось бы, Бёрк мог торжествовать: пойдя против течения, он доказал свою правоту. Его бывшая партия теряла в парламенте одно место за другим. Партия тори, в противостоянии которой Бёрк провел всю свою политическую жизнь, теперь под руководством Питта-младшего фактически осуществляла его политику. Тот ca- мый Георг III, против посягательств со стороны которого (реальных или только предполагаемых — об этом в британской историографии XVIII века давно уже идет нескончаемый спор) на права парламента Бёрк в прошлом открыто выступал (а в период временного психического расстройства короля в 1788 г. даже требовал введения регентства!), — теперь удостаивает его своей благосклонной аудиенции. A после ухода Бёрка из парламента даже назначает ему пожизненную пенсию.

Ho не таков Бёрк, чтобы почивать на лаврах вполне заслуженной славы и удовлетвориться признанием в роли политического мудреца и пророка. Он с тревогой наблюдает за тем, как медленно, неуклюже и неэффективно подвигается дело создания паневропейской антиякобинской коалиции. Он обнаруживает, что столь желанная война, едва начавшись, грозит завершиться гибельным (для старого порядка Европы, конечно) миром. Он видит, что в Британии нет твердой политической воли, нацеленной на продолжение войны вплоть до искоренения якобинства во Франции. Он обескуражен известиями о том, что и король Пруссии, и Император Священной Римской империи оба изъявляют готовность заключить мир с революционной Францией.

B мае 1795 г. в письме к своему другу Уильяму Эллиоту (William Elliot) он излагает свое последнее кредо. Он осознает себя одиночкой, вышедшим на поединок с «величайшим из всех зол: слепым и яростным духом нововведений под именем реформ»^[12]. Его место в этом миро- спасительном поединке: «Новизна — не единственный источник рвения»! Он чувствует свою особую призванность в этой борьбе за «старое дело» — за торжество «истинного республиканского духа», с помощью которого только еще и возможно избавить монархии «от слабоумия дворов и безумия толпы»^[13]. B этом можно было бы усмотреть манию величия, если бы Бёрк сам не отрефлексировал объективные основания своей миссии. «Ранее, — напоминает он, — ситуации поддерживали личность. Ныне же необходимо, чтобы качества личности поддерживали ситуацию»^[14].

И Бёрк набрасывает портрет соответствующей личности, в котором без труда угадываются контуры автопортрета: «Я уверен (также, как я уверен в своем бытии), что один могучий ум безо всякой государственной должности, без ситуации, безо всяких функций, порученных ему обществом (во времена, — а они, несомненно, именно таковы, — когда ощущается недостаток именно в такого рода вещах), один, говорю я, такой человек, полагающийся на вспомоществование Бога и исполненный оправданной веры в собственную крепость, силу, предприимчивость и непоколебимость, сначала привлечет к себе немногих, таких же как он. A затем те многие, о существовании которых даже и думать было невозможно, вдруг появятся и сплотятся вокруг него»^[15].

Особое подчеркивание Бёрком внеполити- ческого и даже а-социального ракурса в этом портрете вполне соответствует личным обстоятельствам самого портретиста. Ho важнее другое. Силу якобинства Бёрк изначально усматривал в могуществе идеи. Французские революционеры сумели зажечь массы антимонархической и антикатолической идеологией руссоизма. Следует, поэтому, противопоставить якобинской разрушительной идее равноценную по своей глубине и продуманности, но — охранительную мысль. Ho мышление — это таинство одиночки, а потому «...даже в полнейшем одиночестве можно кое-что сделать для общества. Уединенные размышления заразили парламенты утонченным безумием и воспламенили армии мечами фурий. Исцеление может прийти из того же источника, что и болезнь. Я был бы целиком на стороне тех, кто стал бы вдохновлять людей (тех, чьи сердца пока чисты) на новые усилия в защиту старого дела»^[16].

Кризисное, почти катастрофическое миро- видение Бёрка достигает своего апогея, когда он напрямую ставит успех «старого дела» в зависимость от готовности «нового мира» признать спасительную призванность немногих «одиночек». Если «...никто не проникнется ощущением, что частные лица могут иногда воспринять на себя такие государственные полномочия (magistracy), которые не даются ни волей королей, ни избранием народа, но обладают внутренней и самодостаточной властью, которую признают и те, и другие, — то этот мир для меня безнадежен»^[17].

И Бёрк, уже покинувший стены Вестминстера (июнь 1794 r.), переживший смерть сына Ричарда, который занял его место в палате Общин (август 1794 r.), вновь берется за перо, чтобы создать свой последний политический трактат — письма-предостережения против мира с цареубийцами. B 1796 г. выходят два первых письма. Бёрк работает над третьим, но не успевает его закончить. Смерть настигает его 9 июля 1797 г. B конце этого года издатели опубликовали третье письмо из задуманного Бёрком цикла, добавив к проверенному им тексту часть рукописей и выдержек из переписки. B следующем году разразилось восстание в Ирландии. B 1799 г. Франция и весь мир увидели сбывшимся пророчество Бёрка, который писал девять лет назад, что «личность, коя действительно возьмет B свои руки командование армией, сделается вашим господином, господином вашего короля (что немного значит), господином Национального собрания и господином всей республики»^[18].

18 брюмера (по новому республиканскому календарю) комендант Парижа Луи Бонапарт разогнал Директорию (в которую сам входил) и совет Пятисот (нижняя палата законодательного собрания). Наступала эпоха Наполеона. Заканчивался восемнадцатый век.

ВЗАЩИТУ

ЕСТЕСТВЕННОГО ОБЩЕСТВА, ИЛИ ОБОЗРЕНИЕ БЕД И НЕСЧАСТИЙ, ПРИХОДЯЩИХСЯ HA ДОЛЮ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА B ЛЮБОГО РОДА ИСКУССТВЕННО СОЗДАННОМ ОБЩЕСТВЕ.

B ПИСЬМЕ ПОКОЙНОГО БЛАГОРОДНОГО СОЧИНИТЕЛЯ K ЛОРДУ¹

A VINDICATION OF NATURAL SOCIETY,

OR, A VIEW OFTHK MISERIES AND EVILS ARISING TO MANKIND FROM EVERY SPECLES OF ARTlFlCIALSOClETY

ГШ

Перевод

Леонида Полякова

До появления философских трудов Лорда Болингброка великие надежды были возложены на часы досуга человека, покинувшего блестящее поприще практических занятий (на котором его дарования раскрылись со столь впечатляющей полнотой и позволили ему стать столь выдающейся фигурой), дабы испытать себя в деле изыскания истины. Философия принялась поздравлять себя с подобным новообращенным от мира дел и надеялась расширить сферу своего господства под покровительством такого предводителя. B разгар радостных ожиданий появились сами труды — в полном объеме и с превеликой помпой.

Te, кто искал в них новых открытий в области тайн природы; те, кто ожидал найти в них что-нибудь, что могло бы объяснить или направить деятельность разума; те, кто надеялся узреть, как понятия морали подкрепляются примерами и претворяются в жизнь; те, кто искал новых средств для укрепления общества и правительства; те, кто жаждал увидеть изображенными нравы и страсти человечества; иначе говоря, все те, кто полагает, что все вышеперечисленное и есть философия и тре-

буют, чтобы в любой философской работе присутствовала, на худой конец, хоть часть из этого — все они, конечно, были разочарованы.

Найдя путевые вехи науки в точности на прежних местах, они решили, что получили более чем скромное вознаграждение за такое разочарование — увидеть, как подвергаются нападкам все формы религии, как основа всякой добродетели и любой формы правления подрывается с превеликим искусством и немалой изобретательностью.

Какую выгоду мы извлекаем из подобных сочинений? Какое удовольствие может находить человек в приложении способностей, кои могли бы быть применены в благороднейших целях, в предприятиях столь зловещих, что, по вынужденному признанию самого автора, не было бы ничего более губительного для человечества, сумей он преуспеть. Я не могу представить себе, как подобного рода сочинители предполагают осуществить план, который они якобы имеют во всей полноте, теми средствами, к коим они прибегают. Неужели они надеются возвысить человеческий разум, доказывая, что человек ничем не лучше зверя? Неужели они надеются укрепить людей на пути следования добродетели, отрицая, что порок и добродетель неизбежно вознаграждаются счастьем или неудачей в этой жизни, а также — блаженством или страданиями в мире ином? Неужели они рассчитывают сделать нас благочестивее и укрепить нашу веру в Бога, отрицая его Провидение и настаивая на том, что он несправедлив и не всеблаг?

Таковые теории, как мы обнаруживаем, господствуют в сочинениях Лорда Болингбро- ка — иногда в скрытой форме, иногда полностью и открыто исповедываемые. И таковы рассуждения, кои этот благородный писатель (и иже с ним) имели удовольствие наречь высоким именем Философии. Преподнесенные в необычной манере и изложенные превосходным стилем, эти доктрины найдут достаточное число восторженных почитателей той степени послушности, которая желанна во всяком ученике. Именно такого рода, публике издатель и адресует нижеследующее произведение: ныне уже незачем и далее скрывать его замысел.

Замысел состоял в том, чтобы показать, как без особых усилий, используя лишь те средства, что были применены для подрыва религии, можно было бы с равным успехом ниспровергнуть саму идею правительства. И что определенные доводы могли бы быть использованы против таких положений, кои даже сомневающиеся во всем остальном никогда не позволят себе поставить под вопрос.

Кажется Исократ² в одной из своих речей против софистов заметил, что «намного легче отстаивать неправое дело и поддерживать парадоксальные мнения, ублажая неискушенную публику, нежели устанавливать спорную истину c помощью серьезных и убедительных доводов». Когда люди обнаруживают, что в пользу того, что на первый взгляд казалось им крайне уязвимым, может быть высказан некий довод, они перестают доверять собственному разуму, предаются радостному изумлению и следуют за оратором, прельщенные и плененные перспективой получить изобильный урожай доказательств там, где все казалось бесплодным и безнадежным.

Такова чудесная страна философии. И очень часто случается, что приятные впечатления от первого изумления, поразившие воображение, продолжают в нем существовать и оказывать влияние даже после того, как рассудок убедился в их иллюзорности. Изощренный обман обладает своего рода блеском, поражающим воображение, блеском, которого лишен трезвый подход к Истине. B докладе лорда Коука³ я встретил цитату, которая весьма пришлась мне по душе, хоть я и не знаю, откуда он ее взял: *lnterdum fucatafcilsitas, — говорит он, — in multis est probabilior, et saepe ratio- nibus vincit nudam veritatem>⁴.

B таких случаях автор проявляет изрядные пыл и живость, внушенные ему сознанием, что независимо от того, как его рассуждения соотносятся с реальным положением дел, его изобретательность все равно будет вознаграждена. И он распаляется еще сильнее, когда нападает, действуя с яростной стремительностью, столь характерной для наступатель-

ных действий, и подчиняясь злосчастной склонности человечества впадать в заблуждения и усугублять их.

Издатель убежден, что разум, никак не сдерживаемый ощущением собственной слабости, сознанием того, что в общем порядке Творения он занимает лишь подчиненное место и что крайне опасно позволять воображению свободно пускаться в рассуждения по некоторым вопросам, с большой долей вероятности станет критиковать все, что преисполнено совершенства и достойно всяческого почтения. Продолжая в том же духе, не трудно будет подвергнуть критике и само Божественное Творение. И если бы возникла необходимость в его проверке на соответствие нашим представлениям о разумности и гармонии, и коль скоро это было бы сделано посредством того же метода нападения, с помощью которого некоторые подвергли оскорбительным нападкам религию Откровения, мы могли бы столь же красочно и с таким же успехом заставить божественную мудрость и всемогущество, находимые в Его творении, выглядеть в глазах многих форменной глупостью.

Есть такая видимость правдоподобия, облекающая расхожие понятия и рассуждения, взятые из привычного круга бытовых наблюдений, которая прекрасно соответствует как ограниченным возможностям одних, так и лености других. Однако это преимущество в 4-4215

значительной степени утрачивается, когда необходимо провести трудное и исчерпывающее исследование весьма запутанного вопроса, учитывая все множество точек зрения и привходящих соображений. Или же когда мы углубляемся в исследуемыйпредмет, чтобы найти не только новые доводы, но и материал для них, а также принципы измерения и организации материала. To же самое относится и к случаю, когда мы должны выйти из сферы наших привычных идей: тут мы можем уверенно продвигаться лишь в той мере, в какой осознаем собственную слепоту. Только так — и не как иначе — мы должны поступать во всех случаях, когда бы мы ни исследовали результаты деятельности разума, стоящего неизмеримо выше нашего. Это относится даже к тому, что доступно для нашего понимания, ибо что стало бы с миром, если бы исполнение всех моральных обязательств и поддержание устоев общества зависело бы от того, понятен и доступен ли их смысл каждому отдельному индивидууму?

Издатель отдает себе отчет в том, что предмет этого письма исследован не столь полно, как мог бы быть, но в его планы и не входило сказать вообще все, что только можно сказать по этому поводу. Было бы непростительно заполнить внушительный том сплошными злоупотреблениями разумом. Равным образом нельзя было бы допустить их даже и на нескольких страницах, не скрывайся за поверхностным смыслом написанного некий тайный умысел с гораздо более далекими последствиями.

Некоторые люди сочли, что преимущества естественного состояния необходимо было показать более полно. Эта тема, безусловно, открывает простор для напыщенных декламаций, — но у данного текста особая цель. Пишущие против Религии, противостоя всякой системе, в то же время мудро остерегаются выдвигать собственную. Буде обнаружатся ошибки в подсчетах, в рассуждениях или в методе, возможно они не будут восприняты как промахи почитателями Лорда Болингбро- ка. Издатель опасается, что проявление истинного характера Его Светлости станут усматривать не в этих частностях нижеследующего письма (в коих сам Лорд видел наиболее полное выражение своих умонастроений), а скорее — в стремительном потоке бурного и подавляющего красноречия, в роскошной игре воображения, благодаря которым этот писатель справедливо вызывает восхищение.