Каждый, кто сомневался в существовании Создателя, должен был лишь пристально взглянуть в небеса.
В качестве элемента перехода к зрелой жизни гражданам 2440 года разрешали посмотреть в телескоп, так что они могли лично убе^чться в красоте и гармонии Божественной вселенной. Телескоп прекратил все старые теологические споры.
Он был «моральным оружием, которое обратило в прах все суеверия и фантомы, изводившие человеческую расу. Кажется, наш разум во?.рос пропорционально неизмеримому пространству, которое было открыто и исследовано зрением».19Неудивительно, что, учитывая этот подход, наука получила главную роль в образовательной системе. Вместо того чтобы тратить впустую время, изучая мертвые языки, такие как латинский и греческий, студентам преподавали «полезные» предметы, такие как алгебра и физика, чтобы укрепить их силы суждения и превратить их в просвещенных граждан. «Эта наука, —
148
Дэвид А. Уилсон
говорилось о физи ке,—изучаемая должным образом, освобождает нас от бесконечных ошибок и аморфной массы предубеждений, давая место чистому свету, который она проливает на все объекты». Все, в чем вы нуждаетесь, — это ваша Богом данная совесть, ваши математические силы разума и ваше научное понимание вселенной. Все остальное — чуждо и даже опасно.20
Это, среди прочего, подразумевало, что изучение истории в этом мире будущего было почти полностью отменено. Разве история не была повествованием о преступлениях, безумии, грабежах и амбициях, которое возвышало королей до статуса богов и прославляло войны и угнетение? Кто, будучи в здравом уме, стал бы напоминать о таких вещах своим детям? И, как часть усилий по «восстановлению целостной структуры человеческого знания», все книги, которые, как считали, были «фривольными, бесполезными или опасными», были публично сожжены: «Следовательно, мы сделали из просвещенного усердия то, что варвары однажды сделали из-за своей слепоты».
Лишь те книги, которые соответствовали «истинным принципам морали», например, работы Руссо, были спасены от огня. А история была переписана, чтобы воспрепятствовать всему, что могло бы испортить или развратить общественное мнение: «Мы исключили те царствования, где не было ничего примечательного, но лишь войны и жестокость. Они должны быть скрыты; ибо не следует показывать то, что не делает чести человечеству». Таким образом, придумывание будущего повлекло за собой переделку прошлого: идея эта, несрмнен-но, восхитит искоренителей-постмодернисте в, населяющих ныне академические аудитории.21
Взгляд Мерсье на историю объясняет также, почему он поместил свою утопию в будущее. Если прошлое было лишь не* многим большим, чем история угнетения, разве оно могло служить критерием, чтобы судить настоящее? В радикальной просветительской мысли вообще было сильно убеждение, что почитание прошлого и уважение традиции — не более чем дымовая завеса угнетения. Вопрос должен состоять в том, чтобы отбросить мертвый груз истории и восстановить общество на основе рациональных фундаментальных принципов,.вместо того что-
История будущего
149
бы застревать.в прошлом. В лице Мерсье мы находим антиисторические тенденции радикального Просвещения, продвинутые до их окончательного результата — уничтожения знания во имя Разума.
Ключевым аспектом этого будущего мира был способ, каким люди усваивали ценности разума и морали. Голос совести в установлении социального порядка и гармонии был более важен, чем сила внешней власти. Люди свободно и охотно предпочитали платить налоги, работать и отказываться от искушений роскоши. Они не пили кофе, чай или спиртное, не курили, не играли в азартные игры, они играли в шахматы и в «полезные» математические .игры, а не в карты, смотрели политкорректные пьесы о республиканских героях типа Оливера Кромвеля и стремились к вегетарианству. Свободные от суеверия, тирании и истории, они добровольно стали образцовыми гражданами.
Странно об этом говорить, но были некоторые, которые отклонялись от этих здоровых норм, и те, кто любил чашку кофе или стакан вина, не любил платить налоги или позволял себе подвергать сомнению столь совершенные социальные меры. Вскоре после своего прибытия в будущее рассказчик столкнулся с неким человеком в маске, писателем, который опубликовал «опасные принципы, которые противоречат здоровой морали». В целях исправления он носит маску, чтобы скрыть свой позор, пока он не загладит свою вину, написав что-то белее рациональное и полезное для общества» — узнаем мы вскоре. Его ежедневно посещают двое достойных граждан, которые сражаются с его ошибочными мнениями оружием красноречия и спокойствия, выслушивают его возражения, опровергают их и уговаривают его от них отречься, если он слишком в них убежден. Затем он будет восстановлен в своих правах».22
Итак, ясно, центральными механизмами социального контроля были стыд и разум. Преступники, включая виновных в носительстве опасных представлений, подвергались общественному презрению, призывались на полезную работу и перевоспитывались до тех пор, пока они искренне не примут и не усвоят принципы разума и морали. Наиболее ярко это иллюстри-
150
ДэвидА.Уилсон
рует случай, когда рассказчику пришлось быть свидетелем публичного наказания человека, который совершил убийство в припадке ревности. Такие события редки, говорят нам, и они всегда вызывают скорбь, а не чувство мести или радости.
Что было особенно показательным, так это отношение самого осужденного. Он был полон раскаяния и сам «осудил себя к смерти», которая, как он чувствовал, была бесконечно более предпочтительна, чем жизнь с позором и бесчестьем в сознании, что он лишил жизни такого же, как и он, человека. И так, подобно истинному человеку Просвещения, он с готовностью пошел на эшафот. Рассказчик был глубоко впечатлен: «С сердцем, полным нежности и сочувствия, я сказал — о, как уважаема среди вас гуманность! Смерть гражданина — причина всеобщего траура в его стране».23 Тем временем труп вращался на ветру.
Не только мужчины, но также и женщины 2440 года усвоили ценности разума и законов природы. Как «слабый и нежный пол» они больше не таскали тяжелые грузы с рынка под взглядами лениво наблюдающих мужчин. И при этом они «не пачкали своих лиц краской... не пели непристойных песен и совершали как. можно меньше непристойностей с мужчинами». Вместо этого они «проявляли внимание только к обязанностям, предписанным им Создателем», которые состояли исключительно в «угождении своим мужьям и обучении своих детей».24
В результате все были всегда счастливы: «Каждый мужчина должен обеспечить свою жену; а она, будучи полностью зависимой от своего мужа, больше предрасположена к преданности и повиновению». Поскольку их обязанности совпадали с их желаниями, женщины будущего «наслаждались семейными удовольствиями», такими как посещения магазина и кулинария, уборка, шитье и штопанье, украшение, садоводство и смена подгузников. Кроме того, опускаясь до этого уровня, все женщины так или иначе становились в значительной степени одними и теми же: «природа предопределила женщин к домашним занятиям и заботам всегда одного и того же рода. У них намного меньше разнообразия в характерах, чем у мужчин; почти все женщины напоминают друг друга; у них одна цель,
История будущего
151
которой они в каждой стране достигают сходными действиями».25 И как радостным производящим детей машинам, матерям была отведена особая роль в передаче ценностей этой утопии следующему поколению. Они формировали молодые умы на основе принципов добродетели, правды и гуманизма и внушали своим детям любовь к природе и Высшему Существу.
Но при этом мы не должны забывать, что, если бы какая-либо женщина заметно уклонилась от этих дел государственной важности, она должна была бы носить позорную маску и подвергнуться длительному курсу перевоспитания, пока она не станет счастливо примиренной со своей ролью. Любая из них, поддавшись преступному возмущению своими домашними обязанностями , в конце концов пришла бы к пониманию, что она заслужила смертную казнь и с готовностью пошла бы на виселицу. Конечно, такую ненормативную женщину всегда можно было бы просто выслать из страны. Но так как в 2440 году весь мир уже следовал тем же принципам разума, ей не будет никакого спасения. Существовали различные нации, это верно, но все они жили в мире и гармонии. В Европе преобладали доктрины естественных границ. В остальном мире колонии стали независимыми и рабы теперь были свободными.
По ту сторону Атлантики объединенные империи Северной и Южной Америк «объединял единый дух законодательства». Штат Пенсильвания, в частности, был квакерским раем на Земле, где «гуманность, вера, свобода, согласие и раиЗнство» правили уже сотни лет. Англичане чтили скорее память о Кромвеле, чем о своих королях, а их соседи стремились к ним присоединиться: «шотландцы и ирландцы подали в парламент петицию о том, что названия Шотландии и Ирландии можно отменить и они вместе с англичанами создают единое тело, дух и имя, будучи воодушевленными одним и тем же патриотическим духом».26 Считают, что Джерри Адаме, вероятно, нашел бы, что это довольно трудно осуществить. -
Таким образом, Мерсье построил будущее, которое инвертировало настоящее. Там, где был хаос, — теперь был порядок; где было внешнее принуждение — теперь было внутреннее регулирование; где была тирания, суеверие, корруп-
152
Дэвид А. Уилсон
ция и роскошь — теперь была свобода, рационализм, добродетель и простота; где были династические войны — теперь был мир между народами. Ключевыми словами в этом будущем обществе были «разум», «природа», «совесть» и «наука»: люди научились управлять собой таким же образом, каким законы Ньютона, вероятно, управляют вселенной. Именно поэтому телескоп был центральным символом Парижа двадцать пятого столетия; именно поэтому женщины, возможно, самой природой предназначенные доставлять удовольствие своим мужьям и обеспечивать воспитание своих детей, жили дома счастливо. Как и ньютоновская наука, предлагающая модель неизменного, предсказуемого и организованного космоса, идеальное общество Мерсье было принципиально статичным; Оно изгнало историю и исключало собственное будущее.
Как путеводитель по реальному 2440 году книга Мерсье теперь представляется совершенно бесполезной. Но как отображение революционного духа во Франции конда восемнадцатого столетия — она весьма показательна. Под личиной футуристической спекуляции Мерсье произвел одну из наиболее подрывных книг старого режима. И это была не просто «теоретическая» работа: в ходе террора 1793—1794 годов французские революционеры преследовали политику, точь-в-точь соответствующую предписаниям Мерсье.
К этому времени Бастилия была уже уничтожена — не «правителем-патриотом», как предполагал Мерсье, а парижской толпой под революционным водительством среднего класса. Король был казнен, после чего изображение «народного монарха» Мерсье оказалось явно излишним. Но в других отношениях похоже, что будущее Мерсье реально осуществилось на 647 лет раньше срока. Как и обитатели 2440 года у Мерсье, революционные демократы 1793 и 1794 годов поклонялись «Высшему Существу», а не христианскому Богу, реструктурировали образовательную систему, чтобы воспитывать образцовых граждан республики, революционизировали общественную архитектуру и городское планирование, установили торговлю с фиксирован- -ными ценами на хлеб, приняли принципы меритократии, пытались уничтожать коррупцию и роскошь и работали для «республики добродетели».
История будущего
153
Они, однако, не использовали общественное порицание и унижение как средства наказания своих врагов. Вместо этого они использовали гильотину — недавнее изобретение, которое они приветствовали как прогрессивную «машину смерти» будущего. Здесь была применена современная технология, чтобы гарантировать, что высшая мера наказания будет более быстрой и менее негуманной, чем старые методы — повешение или казнь топором. Революция, декларируемая одним из ее лидеров, могла преуспеть, «лишь смело прокладывая свой путь через море крови».27 Киюлю 1794 года кровь струилась из более десяти тысяч горл в усилии создать «республику добродетели».
Террор, естественно, не может быть сведен к единственной причине и должен быть помещен в контекст войны между народами, экономического кризиса и внутренней неустойчивости. Но его протекание в целом было идеологическим императивом преобразования общества по наметкам, которые Мерсье и Руссо вообразили двадцатью годами ранее. Революционные демократы пытались осуществить будущее 2440 года в 1793 году. И результатом была вовсе не Утопия.
Еще по теме Каждый, кто сомневался в существовании Создателя, должен был лишь пристально взглянуть в небеса.:
- Часть четвертая «Кто не был в Афинах, тот чурбан», или Закон раздваивается
- Каждый человек хотя бы раз ощущал бессмысленность происходящего или хотя бы читал о бессмысленности человеческого существования.
- 8.7. Искусство как спасительный создатель альтруистически-героических установок
- ГЛАВА 15. Кто-то теряет, кто-то находит. О внешних эффектах, положительных и отрицательных
- 7.3. Кто есть кто на ваших совещаниях
- глава 7. ХристиансКая церКОвь – сОзДатель ДуХОвнОЙ Культуры еврОПеЙсКиХ нарОДОв
- в небесах.
- ГЛАВА ДЕСЯТАЯ КОГДА МУДРОСТЬ БЫЛА НИСПОСЛАНА С НЕБЕС
- Заставить небеса раскрыться
- ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ БОГ, КОТОРЫЙ ВЕРНУЛСЯ С НЕБЕС
- Светлый и тёмный дом Небес и Земли,
- НЕОПИСУЕМЫЙ ХОЛОД, ОГОНЬ, ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ И РАССТРОЙСТВО НЕБЕС
- Фондовый рынок является механизмом для привлечения инвестиций в экономику путем установления необходимых контактов между теми, кто нуждается в средствах, и теми, кто хотел бы инвестировать избыточный доход.
- 1.5.4. Каждый человек – это психолог, который ставит вам диагноз
- ТЕ, КТО ЧЕРТИТ ЛИНИИ, И ТЕ, КТО ЧЕРТИТ КАРТЫ
- «Государство лишь = о p у д и e пролетариата в его классовой борьбе.
- 3. Против оценки здравого смысла как действующего лишь в “стенах домашнего обихода”
- Сели смотреть в корень, утопия существует лишь как состояние ума.
- В общении участвуют как минимум два человека, и каждый из них может активно влиять на восприятие партнера.
- В общении участвуют как минимум два человека, и каждый из них может активно влиять на восприятие партнера.