Контекст британской политики в XVIII веке

Британская политическая история восемнадцатого века определяется двумя важнейшими событиями: собственной, так называемой «славной» революцией 1688 г. и французской революцией 1789 г. Можно, поэтому, сказать, что политически, а не строго хронологически, британский восемнадцатый век начался на десятилетие раньше 1700-го года и, соответственно, на десятилетие раньше закончился.

1688 год прославлен в британской истории тем, что вместе с прекращением правления последнего короля из династии Стюартов (Якова II — завершать династию выпало его младшей дочери Анне, британской королеве с 1702 по 1714 гг.) и вступлением на престол голландского штатгальтера Вильгельма Оранского (под именем Уильям III), завершилась кровавая эпоха мятежей, революций и гражданских войн, сотрясавшая островное королевство с 1640 г. Оказалось, что тридцатилетняя религиозная война на континенте между сторонниками римско-католической церкви и реформаторами-протестантами получила свое долгое эхо на Британских островах. Общеевропейский Вестфальский мир 1648 г. как бы послужил сигналом к радикальным действиям религиозных диссидентов (пури- тан-индепендентов) в Британии, которые, в 1649 г. под предводительством Оливера Кромвеля, свергли и казнили короля Карла I, распустили палату лордов, ввели однопалатный парламент и провозгласили республику.

И хотя после смерти Кромвеля монархия была восстановлена, и на британский престол взошел Карл II, смутное время для страны не закончилось. Дело в том, что предпоследний король из династии Стюартов откровенно симпатизировал идее возвращения англиканской церкви под юрисдикцию римского папского престола. A это, по понятиям тех времен, было равносильно акту национального предательства (существует даже версия, что Карл II заключил тайный договор с Людовиком XIV о переходе в католичество, за что стал получать французскую пенсию). Перспектива рекато- лизации Британии становилась еще более реальной после смерти в 1685 г. бездетного Карла II и перехода короны к его брату — герцогу Йоркскому, т. e. Якову II. Вот здесь и завязывается первая ниточка, которая ведет нас уже в британский политический лабиринт XVIII века.

Еще до перехода короны к последнему ко- ролю-Стюарту в британском политическом истеблишменте возникла группа, возымевшая смелость открыто противиться герцогу Йоркскому как наследнику престола. Несколько известнейших аристократических фамилий, торговое население лондонского Сити, религиозные диссиденты-пуритане, решившиеся на «противление» королю в вопросе о выборе наследника, сплотились в коалицию, получившую обличительную кличку — «виги» (Whigs). Их оппоненты (в основном — англиканское духовенство и сельское дворянство), признавшие права Йорка на престолонаследие даже несмотря на его нескрываемый «папизм», получили не менее ругательную кличку — «тори» (Tory).

B политической практике сегодняшнего Соединенного Королевства сохраняется традиция именования Консервативной партии — партией Тори. Виги как партия исчезли с политической арены еще в XIX веке, хотя сегодня в Великобритании существует движение новых вигов, ставящее своей целью преодоление партийной политики как таковой.

Ho для британской политики восемнадцатого века виги и тори являются ключевыми группами.

Отношения между вигами и тори строились как борьба-взаимодействие двух политических оппонентов, сменявших друг друга на ключевых министерских постах. Сначала — по выбо- py королей, а затем — по воле парламента, а точнее, его нижней палаты Общин (Commons), своим составом выражавшей волю «народа», т. e. тех, кто обладал тогда избирательным правом. B этом, собственно, и состояло основное наследие «славной» революции — возникла система власти, при которой корона обладает «прерогативами», а двухпалатный парламент — «привилегиями», что обеспечивало (и обеспечивает по сию пору) удивительную устойчивость этой неписаной британской конституции.

Однако эта устойчивость в восемнадцатом веке прошла серьезное испытание, поскольку царствующая, но не правящая корона, с одной стороны, и парламент-суверен, с другой, постоянно должны были искать баланс прерогатив-привилегий в самой уязвимой точке всей властной конструкции — правительстве, т. e. власти исполнительной. Как известно, именно этого испытания не сумела выдержать конституционная монархия в России, и вопрос об «ответственном министерстве», оказавшийся «яблоком раздора» между Николаем II и Государственной Думой в годы мировой войны, в конце концов разрешился методом устранения обеих спорящих сторон.

Правда, нужно учесть, что вопрос об ответственном министерстве и в Британии разрешился отнюдь не просто. Формально, ответственность министров перед парламентом устанавливалась знаменитым законом о престолонаследии, который был принят в 1701 г. B нем, помимо передачи прав наследования короны младшей дочери Якова II — Анне и последующего призвания на британский трон дальних родственников Стюартов, владетелей германского княжества Ганновер, были сформулированы следующие важнейшие принципы разделения властей. Во-первых, всякое решение королевского тайного совета (Private Council) должно было иметь подпись конкретного министра, и король не имел права помилования министра, если тот был уличен в нарушении закона. Во-вторых, король не мог сменять судей, и они лишались места лишь после осуждения обеими палатами парламента.

Эти важнейшие ограничения короны в смысле ее контроля над исполнительной и судебной властями не были предметом особого беспокойства парламента в период правления первых двух королей ганноверской династии. Георг I (1714—1727) вообще не говорил по- английски и общался с министрами через переводчика. A поскольку его возведение на престол было осуществлено при поддержке вигов, сумевших подавить организованное правительством тори восстание в Шотландии в пользу наследных прав сына Якова II (премьер-министр Болингброк и другие видные то- рийские вожди вынуждены были бежать во Францию), то их доминация в Тайном Совете, фактически становившемся кабинетом министров, сама собой уравновешивала возможные претензии короны. B правление Георга II (1727—1760) господство вигов в парламенте продолжилось, и, соответственно, они же продолжали контролировать кабинет министров.

Лишь с восшествием на престол Георга III (1760—1820) пятидесятилетней гегемонии вигов пришел конец. И даже более того, система «партийных» правительств начала давать сбои, поскольку в строгом смысле слова ни виги, ни тори до конца XVIII века настоящими политическими партиями еще не являлись, представляя собою скорее конгломераты знатных фамилий, объединенных (нередко временно) все более смутными воспоминаниями O раздорах столетней давности. A помимо этого третий король ганноверской династии уже чувствовал себя значительно увереннее в чужой для своих предков стране и со временем попытался взять процедуру формирования кабинета министров под свой исключительный контроль. Именно в этот начальный период правления Георга III на британском политическом подиуме и появляется Эдмунд Бёрк.