<<
>>

КОНОПИШТЕ

Замок Конопиште (ранее известный как Конопишт) стоит посреди густых сосновых лесов центральной Богемии (Чехии). В 1890-х годах этот замок был любимой охотничьей резиденцией эрцгерцога Франца Фердинанда.

В его время замок был роскошно отделан кожей и красным деревом; по стенам висели охотничьи трофеи эрцгерцога. Замок был, да и остается по сей день, элегантным могильником, до верху набитым всевозможными костями: от бивней слона до рогов северных оленей. Позднее замок приглянулся руководству войск СС нацистской Германии, которые также использовали его как резиденцию, а заодно перекрасили в черный цвет.

Об эрцгерцоге Франце Фердинанде вспоминают в связи с четырьмя фактами. Во-первых, он заключил морганатический брак с чешской графиней Софией фон Хотек и тем самым лишил своих детей права на престол. Во-вторых, с благословения своей супруги он "весьма преуспел в том узколобом католическом фанатизме, который в Австрии называют религией". Третье, эрцгерцог Фердинанд намеревался превратить двуединую монархию Австро-Венгрии в федерацию равноправных наций. И, наконец, четвертое: пренебрегши советом не влезать в дела Боснии летом 1914 года, эрцгерцог запалил тот бикфордов шнур, который взорвал пороховую бочку под Европой и привел к Первой мировой войне.

Франц Фердинанд сам стал третьей жертвой в императорской семье. Он стал наследником императорского престола за двадцать пять лет до того дня, после смерти своего кузена Рудольфа. Рудольф был психически неуравновешенным молодым человеком. Он был в ужасе как от крайнего традиционализма отца-императора Франца Иосифа, так и от своенравия и капризов матери — императрицы Елизаветы. Страстный антиклерикал, он однажды записал в своем дневнике: «Высшие ли мы существа или животные? Животные...». Рудольф застрелился и застрелил свою любовницу (их роман продолжался всего семнадцать дней) в другом охотничьем поместье Габсбургов, Майерлинге (в Австрии) в 1889 году. Императрица Елизавета была заколота анархистом в Женеве в 1898 г.

Лишь немногие источники уделяют внимание страсти эрцгерцога к охоте. Однако на самом деле эта страсть имеет очень мало общего с охотой в нашем понимании. Франц Фердинанд буквально рыскал по земному шару в поисках очередного животного, которое он

мог бы застрелить. Эта его страсть заметно превосходила все тогдашние привычки коронованных охотников. Франц Фердинанд рано увлекся пулеметом как оружием охоты. От него не было спасения ни одному из обитателей леса. Всего двух его визитов в Польшу хватило, чтобы поставить европейских бизонов (зубров) на грань уничтожения. По его приказу останки жертв эрцгерцогской охоты должны были тщательно сохраняться. В замке Конопиште из тел тысячи животных делались чучела и ставились под стекло. Головы своих трофеев Франц Фердинанд вешал на стены для устрашения посетителей. Для этих же целей придворный дантист придавал звериным клыкам еще более угрожающий оскал.

Эрцгерцог с женой выехали из своей резиденции в замке Конопиште в Сараево 23 июня 1914 года. Когда императору сообщили о смерти эрцгерцога, Франц Иосиф вздохнул с облегчением. «Бог не терпит оскорбления. Он восстановил тот порядок, который мне восстановить и поддерживать было уже не под силу», — прошептал император своему адъютанту.

Считается, что эту эпитафию Франц Фердинанд заслужил за свой морганатический брак, однако она может быть отнесена к хладнокровному истреблению беззащитных тварей.

пересекли границу Бельгии, — правительство Великобритании направило ультиматум Берлину. Пять великих европейских держав вступали в большую войну, которой они старательно избегали в течение 99 лет.

Понедельник, 3 августа 1914 г., министерство иностранных дел, Уайтхолл, Лондон. Министр

иностранных дел Англии смотрел из окна своего кабинета на картину мирного летнего вечера. Сэр Эдуард Грей отвечал за международные отношения величайшей в истории империи. Австрия сражалась с Сербией. Два дня назад Германия объявила войну России и Франция провела мобилизацию; германские войска оккупировали Люксембург и готовились напасть на Бельгию; русские 650 DYNAMO

войска вошли в Восточную Пруссию. Но Англия пока не воевала. После длинной речи в Палате общин сэр Эдуард только что вместе с премьер-министром Генри Асквитом набросали ультиматум, который следовало бы послать в Берлин, если немцы войдут в Бельгию. Было, должно быть, около 8-9 часов вечера, потому что он помнил, как зажглись газовые лампы внизу во дворе. Он обернулся к стоявшему здесь же другу, тот позднее припомнил слова: «Лампы гаснут по всей Европе. Боюсь, мы на нашем веку уже не увидим, как они зажигаются». Это одна из знаменитейших сцен английской истории, описанная во множестве учебников. Эти слова приводятся почти во всех антологиях знаменитых изречений90. К сожалению, собственные воспоминания сэра Эдуарда не вполне подтверждают эту историю: «Я вспоминаю об этих трех днях (1, 2 и 3 августа) как о почти бесконечных заседаниях и невероятном напряжении; но о чем именно спорили — я почти не помню... Я почти ничего не мог сделать; обстоятельства и события бросали вызов решениям ...

Один мой друг пришел меня навестить как-то вечером — он утверждает, что это был понедельник, 3 августа. Мы стояли у окна моей комнаты в министерстве. Наступали сумерки, внизу зажигали лампы... Мой друг вспоминает, будто я заметил в связи с этим: «Лампы гаснут по всей Европе: мы уже не увидим, как они зажигаются»91.

Не очень понятно, что же было в действительности. Странно, чтобы метафора «гаснущие лампы» пришла в голову человеку, наблюдающему, как их зажигают. Самый тщательный биограф Грея вообще не упоминает этой сцены92. Более того, накануне войны, когда дипломатия должна была бы быть особенно активна, человек, находящийся в самом жерле вулкана, говорит, что у него «было мало дел», и имеет время встретиться с другом и поговорить настолько ни о чем, что даже не помнит деталей разговора.

В тот же вечер Берлин осознал, что именно дипломаты поставили его перед необходимостью воевать на два фронта и без надежных союзников. В рейхстаге канцлер Бетман-Гольвег во всем винил Россию: «Россия бросила в наш дом зажженный факел», — заявил он. В Санкт-Петербурге, где только за два дня до этого узнали об

объявлении Германией войны, царь и его генералы уже сумели запустить военную машину в действие. В Париже французы были озадачены нелепым обвинением Бетмана, будто французский самолет бомбил Нюрнберг. В Вене, где австрийское правительство уже неделю вело войну против Сербии, император-король и его министры не торопились вступать еще в одну войну с Россией. В Риме третий участник Тройственного союза сидел тихо. И только в Белграде действительно слышалась стрельба.

В бесконечных спорах о причинах Великой войны часто первейшим виновником признают сложившуюся систему дипломатических союзов начала XX века. Часто утверждают, что все шло к войне согласно логике двух враждебных блоков: Тройственного союза и Антанты. Громадные политические и экономические силы, как полагают, сформировали геополитический консенсус, где обе стороны были согласны с необходимостью поддерживать своих союзников и с тем, что последствия бездействия могут быть ужасны. Утверждают, что этот консенсус якобы связывал руки дипломатам, неумолимо толкая их на страшный путь, ведущий от небольшого балканского инцидента к глобальному пожару. Возникающие здесь противоречия следует рассмотреть подробно. Центральные державы были уже заранее связаны Тройственным союзом. Так что Германия была обязана поддерживать своего австрийского союзника в случае, если будет совершено нападение на Австрию. Но на Австрию никто не нападал, и Вена не имела причин апеллировать к условиям существовавших договоров. Убийство в Сараево не может рассматриваться как военное действие против Австрии, в особенности после примирительного ответа Белграда на австрийский ультиматум. Более того, Германия вполне сознавала, что ее третий союзник, Италия, никогда не вступит в войну в поддержку Австрии, если только не будет принуждена к этому исключительными обстоятельствами. Так что решимость Австрии наказать Сербию и ее требование к Германии одобрить такие действия никак не вытекали из условий Тройственного союза.

У Тройственного согласия обязательства были еще неопределеннее. Антанта не была союзом.

Мировой двигатель, 1815-1914 651

Карта 23

Россия и Франция действительно были обязаны по договору помогать друг другу в случае нападения на них; но они ясно сознавали, что третий член Антанты — Великобритания, формально не была обязана браться за оружие в их защиту. Кроме того, поскольку ни одно из государств Антанты не было связано союзническими отношениями с Белградом, то и нападение Австрии на Сербию не могло рассматриваться как casus belli

(повод к войне). В частности, не было никакого действующего русско-сербского

93

договора . По соглашению от 1839 г. Англия обязывалась поддерживать независимость Бельгии. Однако это было старинное обязательство, принятое задолго до создания Антанты. Так что, несмотря на видимую связанность обязательствами, дипломатическая система 1914 г. предоставляла правительствам значительные возможности 652 DYNAMO

маневра. Она не обязывала Германию в любых обстоятельствах поддерживать Австрию, Россию

— поддерживать Сербию, или Великобританию

— поддерживать Россию и Францию. Почти все ключевые вопросы решались в терминах «чести», «дружбы» или «опасений» и «целесообразности», а не статьям договоров. В таком случае уместнее взглянуть на дипломатов, а не на дипломатические союзы.

Сэр Эдуард Грей (1862-1933), позднее граф Грей оф Фаллодон, был настоящим английским джентльменом. Красивой внешности, скромный и склонный к уединению, он был воспитан в духе любви к родине и полон решимости ей послужить. Б. Шоу ехидно называл ero «типичным британским юнкером» [в англ. яз. немецкое «Junker» ассоциируется с junk» — «барахло» — перев.]. Он был потомком знатной семьи из Нортумберленда, которая прославилась сначала подвигами своего предка на поле боя в Миндене в 1759 г., а позднее

— деятельностью второго графа, одного из инициаторов великой избирательной реформы (1832 г.). Впрочем, эта фамилия больше известна индийским чаем с отдушкой, который был назван в честь второго графа: Earl Grey. Сам сэр Эдуард был так стар, что еще помнил франко-прусскую войну. Когда в возрасте 8 лет он спросил отца, на чьей стороне симпатии Великобритании, то получил ответ: «Германцев». Со своими двумя братьями он был послан в школу-интернат в Винчестере, затем в колледж Баллиол в Оксфорде, после чего начал безупречную карьеру члена парламента от Либеральной партии, заместителя министра иностранных дел (1892-1895 гг.), и наконец министра иностранных дел в либеральном правительстве Асквита с 1906 г. по 1916 г.94

Образ жизни Грея был сама простота. Он был глубоко предан своей жене Дороти, с которой он разделял страсть к природе и которой он писал письма (если бывал в разлуке) каждый день. Вместе с женой он перестроил Фаллодон, устроив в своем поместье громадный заповедник для диких птиц. Он был заядлым рыболовом, любителем наблюдать за птицами и замечательным знатоком поэзии. Работая в Лондоне, он неизменно соблюдал священную традицию отправляться каждое воскресное утро шестичасовым поездом с вокзала Ватерлоо, чтобы половить рыбу у своего сельского домика в деревушке Итчен- Эббас в Гэмпшире. «Для него было важнее поймать трехфунтовую форель на мушку, чем произнести выдающуюся речь в палате общин»95.

Грей сумел, не скупясь на слова, описать эти простые радости. Он издал книгу о ловле рыбы на мушку, о водоплавающих птицах в Фаллодоне и о Прелюдии Вордсворта, а также о птицах, цветах, синеве небес и сиянии звезд.

Приглашенный прочитать лекции в Америке, он однажды выбрал своей темой «активный отдых». По ходу дела он вспомнил историю о том, как, будучи министром иностранных дел, развлекал бывшего президента Теодора Рузвельта, взяв его в двадцатичетырехчасовое путешествие по просторам Гэмпшира. Его гость также был заядлым любителем птиц и прекрасно различал их пение. Грей был потрясен, когда Рузвельт без колебаний расслышал крик крапивника с золотистым хохолком — единственного представителя этого вида, который встречается и в Англии, и в Америке. «Сегодня мы слушаем пение, — сказал он однажды, — которое было известно еще тем

96

поколениям людей, о которых история ничего нам не донесла» .

Грей не был типичным империалистом или разъезжающим по всему миру дипломатом. В отличие от двух своих братьев, из которых один был убит львом в Африке, а другой — бизоном, он мало где побывал в Британской империи. Он читал по-французски, но не говорил на иностранных языках и, за исключением каникул на континенте, не узнал как следует ни одной зарубежной страны. Он был всецело предан духу «блестящей изоляции» 1890-х гг., когда он впервые занялся международными отношениями. Он не видел причин, по которым бы Англия должна была чрезмерно вмешиваться в европейские дела. Он руководствовался такими максимами: «Никаких обязательств» и «У нас руки должны быть свободными». В 1914 г. ему было 52 года; личная жизнь Грея кончилась: его жена погибла в дорожном происшествии за 8 лет до этого. Теперь он общался только с природой, смотря на нее слабеющим взором: он терял зрение. При катаракте и прогрессирующем разрушении сетчатки ему уже было непросто прочитать газету. Ч если бы не поток профессиональных дел, он отправился бы летом 1914 г. на консультацию к окулисту в Германию.

Мировой двигатель, 1815-1914 653

Грей не относился к Германии враждебно. Он вообще ни к кому не относился враждебно. Он чувствовал некоторую неловкость в связи с притязаниями Германии. Невзирая на все разговоры о войне за колонии и о желании Германии «занять свое место под солнцем», он полагал, что устремления кайзера имеют другое направление. «Чего действительно хотела Германия, — писал он уже после войны, — так это места в умеренном климате с плодородной землей, которое можно было бы заселить своим собственным белым населением... и под германским флагом. Мы такого места предложить не можем»97. С другой стороны, однако, он считал, что планы Германии относительно Восточной Европы угрожают Британской империи.

В течение месяца после событий в Сараево приходившие новости мало были связаны с европейским кризисом. В тот день, когда был застрелен эрцгерцог, Сарданапал барона де Ротшильда едва не завоевал "Гран-при" в Париже (отстав всего на голову). Британский календарь в июле 1914 г. был заполнен обычными летними объявлениями:

2 Скончался Джозеф Чемберлен.

3 На аукционе Кристи картина Коро Le Rond des Nymphes («Хоровод нимф») продана за 6 600 гиней.

4 Гарвард завоевал Большой кубок на регате в Хенли.

7 Открыт памятник Виктору Гюго в Кандид-парке, Гернси. 9 Англиканская церковь допустила женщин в состав приходских советов.

11 Победа в соревновании самолетов в перелете Лондон-Париж-Лондон была достигнута с рекордным временем 7 часов 13 минут 6 секунд.

12 Диванти, Швейцария: 1 300 лет Св. Сигизберта. 16 Грейвсенд, приходская церковь: посол США открывает витраж, созданный в память индейской принцессы Покахонтас. Жорж Карпантье (Франция) наносит поражение «Канонерке» Смиту (Америка) на мировом

чемпионате по боксу среди белых тяжеловесов.

24 Провал конференции о законах в Ирландии.

26 Шотландский полк пограничных войск открыл огонь по толпе в местечке Хаут после инцидента с контрабандой оружия в Ирландию.

31 Убийство Жана Жореса, лидера французских социалистов.

1 августа экспедиция сэра Шэклтона отплыла в Антарктику98.

Первые признаки большой беды дошли до Лондона 31 июля, когда закрылась Лондонская фондовая биржа, и банковская ставка поднялась до 8%. В воскресенье 2 августа во всех церквях и часовнях Соединенного королевства возносили молитву о нации. Была отменена 3 августа традиционная регата в Каусе.

Действия Грея во время кризиса 1914 г. и хвалят, и презрительно осуждают. Уинстон Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, восхищался: «[Грей] бросился в немыслимую двойную борьбу, чтобы а) предотвратить войну и б) не оставить Францию без поддержки, если война начнется. Я наблюдал... за его искусством и хладнокровием... с восхищением. Ему надо было заставить немцев понять, что с нами надо считаться, и в то же время не дать почувствовать России и Франции, будто мы у них в кармане»99.

«Манчестер гардиан», ведущая газета британских либералов, была решительно с этим не

согласна и надеялась, что Великобритания сохранит нейтралитет. «Годами, — возмущалась

00

газета, — [Грей] не говорил нам всей правды» .

Дэвид Ллойд Джордж, министр финансов Англии, также был настроен критически. В начале 1914 г. он выступал за сокращение расходов на вооружения, полагая, что англогерманские отношения были "гораздо более дружескими, чем в былые годы». «Грей был самым недальновидным из наших государственных деятелей, — писал он позднее, — с него вполне хватило бы и Нортумберленда...» Причем самой роковой ошибкой Ллойд Джордж считал следующее: «Если бы он [Грей] вовремя предупредил Германию, по какому пункту Британия объявит войну... все бы пошло иначе»101.

В Германии подобная же критика облекалась в более острую форму. Многие считали, что Грей был «головотяп», «хитрый лицемер», «главный архитектор войны, доведшей Германию до гибели». Даже те немцы, которые отдавали должное добрым намерениям Грея, все же сурово ero осуждали: «[Сэр Эдуард] воображал, что твердой рукой ведет свой корабль, и не заметил, что на руле уже были другие руки». Его 654 DYNAMO

102

называли «человеком двойной морали, двойных стандартов» .

После войны Грей не говорил об общей вине, тем более об ошибках дипломатов. Вместо этого он рассказал анекдот о Японии. «Мы были творческой нацией художников, — сказал ему однажды японский дипломат, — но только теперь, когда мы научились убивать, вы

103

стали считать нас цивилизованными» .

Сэр Эдуард встал на путь, ведущий к войне, очень поздно — в последнюю неделю июля.

25- го, как обычно в воскресенье, он поехал на рыбалку в Итчен-Эббас «с невозмутимым хладнокровием... или с преступным пренебрежением обязанностями»104. На этом этапе «он совершенно не думал о войне». Поначалу он сочувствовал Австрии и только тогда заметил, что дела вышли из-под контроля, когда Австрия с презрением отвергла примирительную ноту Сербии. Он был убежден, что великие державы «остановятся перед пропастью», что Великобритания должна поддержать Францию, если война начнется, что Великобритания, однако, не примет никаких обязательств, которые бы она не смогла выполнить, и, следовательно, что мы (правительство Великобритании) «должны обращаться к Германии».

26- го, после обеда с виконтом Холдейном, он разговаривает с неофициальным эмиссаром

Германии Баллином, и тот сообщает в Берлин, что Великобритания останется нейтральной, если Бельгия не будет полностью «проглочена». 27-го он предлагает созвать

международную конференцию, но обнаруживает, что его предложение никто не поддерживает.

31-го, когда в РОССИИ И Германии уже шла мобилизация, Грей еще не дает никому никаких положительных обязательств, хотя он уже отверг к тому времени предложенный Германией договор о ненападении (см. ниже). В воскресенье 1 августа, отменив обычную поездку в Гэмпшир, он обедает в клубе «Брукс», где его видели позднее за игрой в бильярд.

2- го он присутствует на воскресном заседании кабинета министров (неслыханное доселе событие!), однако министры не пришли ни к какому определенному мнению относительно последствий германского вторжения в Бельгию. Несколько министров, включая Морли, лорда-председателя Тайного совета, и Джона Бёрнса, министра торговли, объявили, что уйдут в отставку, если Великобритания нарушит нейтралитет.

Расписание сэра Эдуарда на 3 августа начиналось снова с утреннего заседания кабинета. В 2 часа дня, после ланча, он отправился в министерство иностранных дел, чтобы встретиться с немецким послом, князем Лихновским, и тот проинформировал его, что вторжение в Бельгию неминуемо, а взамен попросил ознакомиться с черновиком предстоящего через час выступления сэра Эдуарда. Грей отказался разглашать содержание своей речи заранее, перешел через улицу к Вестминстерскому дворцу и в 3 пополудни поднялся со своего места для выступления: «На прошлой неделе я утверждал, что мы

работаем... над тем, чтобы сохранить мир в Европе. Сегодня... ясно, что мир в Европе сохранить невозможно. По крайней мере — Россия и Германия объявили войну».

Сэр Эдуард дальше разъяснил, что Великобритания все еще свободна выбрать свой путь. Великобритания не участвовала во франко-русском альянсе и «даже не знала его условий». Обрисовывая, однако, факторы, которые будут предопределять действия Великобритании, он начал с того, что выразил сочувствие французам в их затруднительном положении. «Нет другой страны или правительства, которые бы меньше, чем Франция, желали быть втянутыми в войну из-за спора Австрии и Сербии. Французы втянуты в это по обязательствам чести... как союзники России». Перечисляя интересы Великобритании, он специально отметил Ла-Манш и англо-бельгийский договор 1839 г. Из этого сэр Эдуард заключал, что «безусловный нейтралитет» Великобритании — неприемлемая позиция. Благодаря своему флоту она пострадает от вступления в войну не больше, чем если останется в стороне. Но престиж Великобритании сильно пострадает, если она пожертвует «обязательствами чести и своими интересами». Он был уверен, что Великобритания не уклонится от своего долга: «Если же, что вполне возможно, нас принудят занять определенную позицию по этим вопросам, тогда, я полагаю... мы сможем опереться на

105

твердость, решительность, мужество и выдержку всей нашей страны» .

Хотя выражения были весьма неопределенными, сэр Эдуард все же сумел сообщить миру, что для сохранения дальнейшего нейтралитета Великобритании необходимо, чтобы Германия перестала угрожать Бельгии и Ла-Маншу.

Мировой двигатель, 1815-1914 655

После этой речи к сэру Эдуарду подошел Уин-стон Черчилль и спросил: «Что же дальше?» -«Теперь мы пошлем им ультиматум с предложением остановить вторжение в Бельгию в течение 24 часов»106. В офисе премьер-министра в палате общин Асквита посетила ero жена. «Итак, все пропало? — спросила она. — Да, все пропало.» «Генри сидел за своим письменным столом, откинувшись назад с пером в руке... Я встала, прислонилась к

107

нему головой. Слезы не давали нам говорить» .

В 1914 г. защита Великобритании целиком зависела от флота. Ни первый лорд адмиралтейства (военно-морской министр), ни первый морской лорд (начальник главного морского штаба) принц Льюис Баттенберг не хотели войны. Принц Льюис издал приказ, запрещающий рассредоточивать флот после летних маневров, и 2 августа рекомендовал всеобщую флотскую мобилизацию108. Черчилль согласился. Утром 3-его за своим столом в адмиралтействе Черчилль получил письмо от жены, которая написала ему. «Это будет страшная война». Он ей отвечал: «Дорогая Кошечка, все кончено. Германия покончила с последними надеждами на мир, объявив войну России, и с минуты на минуту ожидают объявление войны Франции. Я вполне тебя понимаю. Но мир сошел с ума, и нам надо позаботиться о себе и своих друзьях... Дорогая Кошечка, моя нежно любимая. Преданный тебе У. Поцелуй котяток»109.

Поговорив с Греем, Черчилль послал записку премьер-министру: «Если нет прямого запрещения, то я привожу в действие англо-французскую диспозицию для защиты Ла- Манша»'10.

Вторник 4 августа был в Лондоне днем ожидания. Утром пришли новости, что германские войска перешли бельгийскую границу. Британский ультиматум Германии был отправлен в 2 часа дня, причем с требованием ответа еще до конца того же дня. Асквит писал своему близкому другу и наперснице Венеции Стэнли: «Уинстон, раскрасившийся во все краски войны, выступает за борьбу на море».111 Два немецких корабля, «Гёебен» и «Бреслау», на всех парах неслись через Средиземное море в Турцию. Британцы были уверены, что перехватят их.

Ультиматум истек в 11 часов (полночь в Берлине), так и оставшись без ответа. Через 15 минут кабинет собрался на Даунинг-стрит, 10.

Позднее Ллойд Джордж в частном письме к миссис Асквит описал происходившее так: «Уинстон ворвался в комнату сияющий, лицо его светилось, движения были резкими, рекой лились слова о том, как он пошлет телеграммы на Средиземное море, на Северное море и Бог знает еще куда. Всякий бы увидел, что он счастлив»112.

Именно в этот момент адмиралтейство послало сигнал на все корабли: «Немедленно начинайте военные действия против Германии». Вопреки настроению ведущих политиков Великобритания отказалась от мирного нейтралитета. Это решение превратило войну на континенте в мировую.

Объявление Великобританией войны как бы оформило величайшее дипломатическое поражение Нового времени. Оно давало завершение самому дерзкому из тех сценариев, которые рассматривались дипломатами в течение последнего месяца. В порядке следования это было четвертое объявление войны: первое — Австрией, второе и третье — Германией. Из всех стран Антанты только Великобритания проявила инициативу вступления в войну.

За четыре недели до этого, когда Вена потребовала удовлетворения от Белграда в связи с покушением в Сараево, аналитики могли представить себе разрешение европейского кризиса как одну из четырех возможностей. Можно было представить себе, что он будет улажен без войны, как это случилось ранее, в 1908 г. после Боснийского кризиса. С другой стороны, события могли привести к локальной войне, которая бы ограничилась Австрией и Сербией. В-третьих, если бы великие державы не проявили сдержанности, могла вспыхнуть континентальная война, для которой уже были готовы союзы и планы генеральных штабов. В этом случае Германия и Австрия действовали бы против России и Франции, и Великобритания осталась бы нейтральной. И, наконец, упаси Боже, могло случиться так, что Великобритания прямо была бы втянута в войну, и контролируемая континентальная война расширилась бы и превратилась в неконтролируемый мировой конфликт. По этой причине дипломатические отношения между Лондоном и Берлином были важнее, чем отношения между другими европейскими столицами. Вена была ключевой для локальной войны, Берлин — для континентальной войны, а Лондон — для мировой.

656 DYNAMO

Всякий компетентный исследователь без труда назовет те причины, по которым втягивание Великобритании в войну вызывало весьма специфические осложнения. Со стратегической точки зрения британские владения были разбросаны но всему миру и их судьба повлияла бы не только на европейские государства. С политической точки зрения Британская империя в 1914 г. все еще была величайшей мировой державой, и война против нее рассматривалась бы как война за мировое превосходство. С экономической точки зрения Великобритания оставалась мировой финансовой столицей. Хотя ее технология и промышленность уже не могли сравниться с германскими, она все же могла мобилизовать колоссальные ресурсы. С дипломатической точки зрения высокородные лорды Альбиона никогда не знали поражения. Они были знамениты своей неописуемой самоуверенностью, упрямым чувством собственной правоты и своим вероломством.

Но что гораздо важнее, с военной точки зрения Великобритания была непредсказуема, она покушалась на победу, отнимая ее у явного лидера, она была тем участником, чей вклад был абсолютно непрогнозируемым. Благодаря британскому превосходству на море невозможно было устрашить Британские острова даже самыми решительными действиями с континента. В то же время у Великобритании было лишь то, что кайзер назвал «презренно маленькой армией»"3, которая не могла играть важной роли на континенте, если только она не будет постепенно усилена призывом. Британское правительство до норы до времени не принимало в расчет возможности неожиданного поражения и полагало, что длительная война приведет к постепенному наращиванию военной мощи страны в течение двух-трех лет.

Последствия этого были ясны. Если военные действия на континенте на ранних этапах войны пойдут удачно для Франции и России, то участие Великобритании обеспечит перевес сил для решительной их победы. Если же дела пойдут хорошо для центральных держав, Берлин и Вена не смогут рассчитывать на такой уж благоприятный выход. Если даже французская и русская армии сначала потерпят поражение, центральные государства, как наполеоновская Франция, все же будут иметь перед собой непокоренную и недоступную Великобританию, которая использует все

свои средства, чтобы собрать против них новые коалиции. Если же первоначальные сражения не станут решающими, она окажется в лучшем положении, чем кто бы то ни было, чтобы накопить силы на позднейших стадиях войны. В отличие от Германии Великобритания не могла выиграть кампанию на континенте, но ее и нельзя было легко победить. Короче, что бы ни случилось, у нее были возможности помешать перспективе быстрой «ограниченной войны», о которой мечтали германские генералы.

В то время велось много разговоров о милитаризме. Полковник Хаус, американец, посетивший Берлин в 1914 г., был потрясен помпезной демонстрацией силы. А между тем все великие державы демонстрировали в это время помпезность и самодовольство, различия были, самое большее, в стиле. Во всех странах в 1914 г., в отличие от 1939 г., военная этика была неотделима от кодекса чести. Немецкий наблюдатель с горечью замечает: «Милитаризм в Соединенном королевстве считается [британцами] почти что Богом, а милитаризм в Германии — дьяволом»114. Обсуждались также технические вопросы войны. Один вопрос касался контроля над Ла-Маншем. Британский и французский военноморские штабы договорились заранее, что французский флот будет сконцентрирован в Средиземном море, а Ла-Манш будут патрулировать военно-морские силы

Великобритании. Это означало, что нейтралитет Великобритании во время франкогерманской кампании в Бельгии автоматически предоставлял германским кораблям свободный проход вдоль французского и английского берегов. Другой важный момент составляла процедура мобилизации. Согласно германскому уставу, предполагалось наличие некоторого подготовительного периода под названием «состояние военной опасности», за которым следовал второй период, когда полная мобилизация могла быть проведена практически немедленно. На деле объявление Германией этой Kriegsbereitschaft (готовности к войне) было равнозначно объявлению всеобщей мобилизации в других странах. Так представлялись вопросы, которые необходимо было разрешить германским дипломатам во главе с их канцлером Бетман-Гольвегом до того, как они вынудили своих противников открыть карты.

Мировой двигатель, 1815-1914 657

Теобальд фон Бетман-Гольвег (1856-1920) был настоящим прусским чиновником Образованный, воспитанный и серьезный, он провел всю свою жизнь в высших эшелонах государственной бюрократии. Он происходил из семьи банкиров из Франкфурта, которые перебрались в Берлин и были пожалованы дворянством еще за два поколения до канцлера. Их прославил дедушка Теобальда Мориц Август, профессор права, отличившийся тем, что находился в либеральной оппозиции режиму Бисмарка. Сам Теобальд был еще слишком юн, чтобы лично участвовать в франко-прусской войне, которую возненавидел его дед. Ero с братом Максом отослали в школу-интернат Furstenschule Pforta (Фюрстеншуле Пфорта), затем последовало изучение права в Страсбурге и Лейпциге и успех на труднейших экзаменах на право поступления на государственную службу. Primus omnium (первый ученик) в школе, ставший доктором юриспруденции не достигнув еще 30 лет, Теобальд был вполне готов к быстрому шествию наверх по лестнице бюрократической карьеры: оберпрезидент (советник) в Потсдаме, регирунгспрезидент (начальник округа) в Бромберге (Быдгоще), оберпрезидент (губернатор провинции) Бранденбург, имперский министр внутренних дел в 1905 г., заместитель рейхсканцлера в 1907 г., с 1909 г. — рейхсканцлер и премьер-министр Пруссии. С этого времени и до июля 1917 г. он отвечал за всю

115

внутреннюю и внешнюю политику самого могущественного государства Европы .

Бетман-Гольвег не был типичным юнкером. Он получил в наследство прекрасное поместье в Гогенфинове, к востоку от Берлина, но Rittergut (дворянское поместье), купленное дедом, не имело корней в семейной традиции. Он служил в местном полку (15-м уланском), но всего лишь один год после школы. Он постепенно глубоко привязался к Гогенфинову — огромному трехэтажному зданию из красного кирпича в конце длинной липовой аллеи, стоявшему посреди 7 500 акров земли на отвесном берегу Одера. Своим девизом он взял слова Ego et domus mea serviemus domino ("Я и мой дом станем служить Господу"). Но в молодости он пережил годы беспокойной, романтической страсти к путешествиям и много бродил, читая стихи, по горам Эйфель и Зибенгебирге со своими друзьями из мира богемы. Он стыдился за брата, бежавшего в Техас, чтобы там торговать

недвижимостью, вместо того, чтобы сдавать государственные экзамены. Однажды он выставлялся на выборах в рейхстаг от местного избирательного округа, однако даже те немногие голоса, которые он собрал, были отвергнуты избирательной комиссией в связи с какой-то формальностью, и он больше никогда не пытался участвовать в избирательной кампании. Он женился на несколько необычной девушке Марте Пфуэль-Вилькендорф,

которая, когда ему предложили высший пост в Рейхе, воскликнула: «Тео, дорогой, ты не

116

можешь этого сделать!»

Бетман был очень непростым человеком. Он жил строго но заведенному порядку, даже в Берлине начиная утро в 7 часов с долгой верховой прогулки. Но непреклонность его привычек не делала его работу эффективнее, а ero самого решительнее. Он исключительно хорошо выражал свои мысли и был хорошо информирован; но у него была несчастная привычка вечно медлить и совершать промашки, которых более разумный политик избежал бы. Ему было исключительно не по себе в военном окружении кайзера; пугали его и социал-демократы, очень влиятельные в демократическом секторе германской политики. Много информации о времени его канцлерства почерпнуто из дневников его личного помощника Курта Рицлера, который проработал с ним бок о бок все время кризиса 1914 г.

Рицлер пишет:«Он столь же хитроумен, сколь и неумел в работе»1'7. Биограф Бетмана

118

упоминает его «агрессивно-защитную заносчивость» .

Бетман занял свой пост отчасти по старшинству на государственной службе, отчасти же благодаря убеждению его сторонников, что он может держаться между радикалами и консерваторами. По германским стандартам он был очень умеренный консерватор: во внешней политике много раз демонстрировал свою приверженность миру, много раз предостерегал против милитаризма. В этом отношении он был для Пангерманского союза настоящим bete noire (жупелом), и оттого члены союза жаждали его смещения.

По-видимому, он руководствовался принципом Weltmacht und kein Krieg («Власть над миром, но никакой войны»). Еще в ноябре предыдущего года он упрекал кронпринца за недостаток сдержанности: «Позвякивать саблей при всяком затруднении... это не только ошибка, это преступле- 658 DYNAMO

ние»119. Размышляя о перспективах вскоре после Сараево, он делился с Рицлером:

«Любой всеобщий конфликт [приведет] к революционному изменению всего

120

существующего» . Двумя неделями позже он лично выразил протест каизеру по поводу

грозных заявлений кронпринца и некоторых печатных изданий.

В июле 1914 г. Бетману было 58 лет, всего за два месяца до этого умерла его жена. Он постоянно совершал поездки между Гогенфиновом и Берлином, один или в сопровождении Рицлера. По отношению к Англии Бетман был настроен дружественно. Его сын Эрнст, который будет убит на войне, учился в Оксфорде в 1908 г. Все, что он писал или говорил до кризиса, свидетельствовало о его желании и надежде восстановить rappro-chement («дружеские отношения») Англии и Германии.

Но поведение Бетмана не вызывало восхищения ни у кого, кроме его ближайших

соратников. Рицлер восхищался ero стойкостью в условиях, когда на него оказывали давление, и сравнивал его «угрызения совести» с «холодным лицемерием» Грея. «Канцлер — дитя первой половины XIX в., — писал он, — и наследник более идеалистической культуры»121. Но кайзер был резок: когда в середине июля дела пошли плохо и Бетман предложил уйти в отставку, кайзер, предположительно, сказал: «Вы заварили эту кашу, теперь ешьте ее»122. Не больше симпатии высказал и Альберт Баллин, президент пароходной компании «Гамбург-Америка» и неофициальный посредник в сношениях с Лондоном. Друг предшественника Бетмана на посту канцлера, он называл Бетмана «местью Бюлова», говорил о его «апатии», «пассивности», «недостатке инициативы», о ero «чудовищной некомпетентости». «Бетман, — отзывался он, — был человеком, который обладал даром изумительно говорить... но не отдавал себе отчета в том, что политика — грязное дело»123. Фон Бюлов, бывший канцлер, указывал как на фатальную ошибку на то, что «было бы вполне достаточно сказать Вене [после Сараево] что мы определенно не санкционируем никакого разрыва между Сербией и Австро-Венгрией»124.

В Англии Бетмана критиковали еще беспощаднее. В печати ему припоминали не только его «нерешительность» и «половинчатость», но также и «прусское по преимуществу представление о морали». Все полагали, что Бетман, проводя внешнюю политику Германии, не понимал, что государственным кораблем Германии правят военные125. После войны Бетман сделает своим коньком разговоры о коллективной вине. «Все нации виновны, — настаивает он в своих мемуарах. - И на Германии тоже лежит большая вина»126.

Бетман встал на путь, ведущий к войне, в первую неделю июля. Поскольку министр иностранных дел отсутствовал (у него был медовый месяц), Бетман с самого начала взял руководство дипломатией Германии в свои руки. Он постоянно торжественно заявлял о решимости избежать международного конфликта. Утром 5 июля его вызвал кайзер, чтобы узнать ero мнение в связи с требованием Австрии о помощи в ее конфликте с Сербией. Было принято два противоречивых решения: воздержаться от прямого ответа и уверить Франца Иосифа, что Германия его не покинет. Днем Бетман присутствовал на совещании военных советников кайзера, где преобладало мнение, что РОССИЯ не вмешается, так что Сербию следует наказать, «и чем скорее, тем лучше». Это побудило Бетмана заявить послу Австро-Венгрии: «Вене придется принять решение, о том, что сделать для прояснения отношений Австрии с Сербией. [Тем не менее,] в этом она вполне может полагаться на поддержку Германией [австро-венгерской] монархии как союзника и друга — какое бы ни

127

было принято решение» .

Это был знаменитый карт-бланш на войну Австрии с Сербией.

Вернувшись в Гогенфинов, вечером 8-го Бетман разговаривал с Рицлером «на веранде под звездным небом». Он объяснил опасности всеобщего конфликта. Затем он сказал, что бездействие — это худшая политика. Он был одержим страхом перед Россией: «Будущее принадлежит России, которая растет и растет, нависая над нами, как ночной кошмар»128. В глубине души канцлер, таким образом, был согласен с теми более откровенными генералами, которые говорили, что позиция Германии только пострадает от промедления. Шесть дней спустя, 14-го, хотя ничего особенного не произошло, Рицлер сообщает, что канцлер сказал: «Наше положение отчаянное... Это просто прыжок во тьму и как таковой он является нашей суровой обязанностью». Казалось, что Бетман уже смирился с

129

«просчитанным риском» континентальной войны .

Мировой двигатель, 1815-1914 659

На третьей неделе июля Бетман начал подозревать, что его игра плохо продумана. Ни одно решение не подходило к развернувшейся перед ним головоломке. Он посоветовал кайзеру продолжить круиз по Балтике, чтобы все выглядело, как обычно. Когда его совет был отвергнут, он предложил уйти в отставку; отставка тоже была отвергнута. Рицлер пишет, что канцлер чувствовал себя обреченно, и ему казалось, что общественное мнение склоняется к войне: он улавливал в людях «чрезвычайное и неопределенное стремление к действию». 130 С таким расположением духа он предпринимает два практических действия. Он не разрешает министру внутренних дел арестовать социалистов, поляков и других, кто был в списке Reichsfeinde («враждебных элементов»), и на секретной встрече с лидером социал-демократов информирует оппозицию о серьезности сложившегося положения. Оба этих шага обезоружили оппозицию войне.

29-го, когда Россия в ответ на нападение Австрии на Белград объявила частичную мобилизацию, Бетман, наконец, всерьез задумался о возможности всеобщего конфликта. Он предложил заключить с Великобританией договор о нейтралитете, гарантируя целостность территории французской метрополии. Ночью же, в противоположность своей первоначальной линии, стал бомбардировать Вену телеграммами: «Мир в огне», — и предлагать переговоры. Ни то, ни другое не принесло никаких плодов. В результате Германия стояла накануне войны с Россией без гарантированной поддержки Австрии. Берлин чувствовал себя обязанным помогать Вене, но Вена могла и не помогать Берлину. Тройственный союз был в полнейшем беспорядке.

Время принятия решения наступило 30 июля. Кайзер очень испугался телеграмм из

Санкт-Петербурга. На нолях одной из них он написал: «Война на уничтожение против нас»131. Берлин был убежден, что его «окружают». В 9 вечера Бетман встретился с военными руководителями, фон Мольтке и фон Фалькенгайном. Они приняли решение объявить «состояние военной опасности». Таким образом, в первые дни августа автоматически начался отсчет времени начала всеобщей войны на континенте. Причем они не знали даже ни об объявлении в России всеобщей мобилизации, ни о намерениях Бельгии или Великобритании, но жребий был брошен.

В этих двух ключевых решениях (5 и 30 июля) ничто не указывает, будто генералы подталкивали страну к войне вопреки мнению Бетмана. Правда, как последним средством, кайзер все еще обладал истинно прусским Kommandogewalt, то есть «силой власти», и над генералами, и над министрами. Но канцлер всегда старался избежать положений, когда эта сила могла бы быть использована против него. Он не попал в войну случайно — он

132

разделял ответственность за те решения, которые войну вызвали . Было лишь одно смягчающее обстоятельство, которым часто пренебрегают историки союзников: Россия провела мобилизацию с той же поспешностью, что и Германия.

С этого времени канцлер заботился лишь о том, чтобы всю вину возложить на Антанту. В 11 вечера 30-го он узнал, что в России проводится всеобщая мобилизация, и воспользовался этой информацией, чтобы оправдать принятое им ранее в полном неведении этого факта решение. 1-го Бетман объявляет России войну, требуя в то же время от Парижа нереальных заверений в том, что Франция разорвет союз с Россией. Баллин присутствовал при том, как в выходящей в сад комнате канцлерского дворца Бетман изо всех сил подгонял клерков закончить текст объявления войны. «Зачем так торопиться объявлять войну России, Ваше превосходительство?» — спросил он. «Если мы этого не сделаем, мы не заставим социалистов воевать»133. 2-го августа германскому послу в Брюсселе было приказано вынуть письмо из запечатанного конверта, который за семь дней до этого приготовил фон Мольтке. В письме от Бельгии требовалось принять защиту Германии против несуществующего нападения французов. 3-го Германия объявила войну Франции.

Днем 3-го августа, в то же время, когда Грей обратился к палате общин, Бетман обратился к рейхстагу со своей речью о русской «головешке». «Война с Россией и Францией была нам навязана», — заявил он. И, повторяя за Греем слова о бесконечной решимости, сказал: «Вся немецкая нация... объединилась до последнего человека»134.

4-го германские войска вторглись в Бельгию. В полдень Бетману сообщили с Вильгельмштрассе, что пришел британский ультиматум. В своей тронной 660 DYNAMO

речи кайзер спокойно говорил о том, чтобы вынуть меч «с чистой совестью и чистыми руками»135. Но Бетман был в ярости. Когда британский посол заехал перед отбытием, стены дворца канцлера буквально дрожали от беспрецедентной тирады обвинений. Крича по- французски, канцлер разносил посла добрых 20 минут: «Эта война превратится в беспримерную мировую катастрофу только из-за участия в ней Великобритании. Лондон вполне мог усмирить французский реваншизм и панславянский шовинизм. Но Уйатхолл не сделал этого, а наоборот их провоцировал... Все мои попытки удержать мир были неправильно истолкованы. И кем? Англией. И почему? Ради нейтралитета Бельгии. А может ли этот нейтралитет, который мы по необходимости нарушаем, борясь за само наше существование, в самом деле стать причиной войны?... В сравнении с ужасом подобной катастрофы не кажется ли этот нейтралитет клочком бумаги? Германия, император и правительство — миролюбивы. И посол знает это так же хорошо, как и я. Мы вступаем в войну с чистой совестью. Но ответственность Англии невероятно велика»136.

Посол расплакался. Дипломатия себя исчерпала.

Как ни странно, слова Бетмана о клочке бумаги (un chiffon de papier) отсутствовали в первоначальном изложении послом этой горячей тирады. В них так же можно сомневаться, как и в словах Грея о «гаснущих лампах»: были ли они произнесены на этой судьбоносной встрече?137

Настроения этих летних дней особенно ярко проявлялись вдалеке от дипломатических корпусов.

В Париже 3 августа Марсель Пруст провожал своего брата, медицинского офицера, отправлявшегося с Восточного вокзала в Верден, потом он вернулся на бульвар Османа и написал ночью своему агенту: «Миллионы людей будут истреблены в этой "Войне миров", как у Уэллса»138.

В Англии Вирджиния Вульф проводила Bank Holiday (банковский выходной) в Родмелле, около Льюиса в Сассексе. В 4 часа 3-го она написала Ванессе Белл: «Дорогая моя, не могли бы Вы отдать нам половину ренты — 15 фунтов — до нашего отъезда?... Почтальон принес слухи, что два наших военных корабля потоплены — однако, мы считаем... что пока еще мир не нарушен... Я тебя обожаю»139.

Молодой поэт Руперт Брук, который неделей раньше обедал на Даунинг-стрит, 10 с Асквитом и Черчиллем, спешно отправляет письмо Гвен Дарвин, теперь миссис Рейврат: «Все идет совершенно не так. Я хочу, чтобы Германия разбила Россию на мелкие кусочки, а потом бы Франция разбила Германию. Вместо этого, я боюсь, Германия разгромит

Францию, а потом будет сама сметена Россией. Франция и Англия — единственные страны, достойные власти. Пруссия — дьявол. А Россия означает конец Европы и всего пристойного. Я предвижу в будущем славянскую империю, всемирную, деспотическую и

140

безумную» .

Д. Г. Лоуренс отдыхал с тремя друзьями в Озерном крае:

"Я гулял в Уэстморленд, довольно счастливый, с водяными лилиями на шляпе... и выделывал всякие фокусы под дождем, [а] Котильянский напевал еврейский мотив, похожий на стон, — Ranani Sadekim Badanoi... Потом мы пришли к Бэрроу-ин-Фернесс и узнали, что объявлена война. Мы совершенно обезумели. Я помню, как солдаты целовались на станции в Бэрроу, и одна женщина кричала своему возлюбленному: «Когда ты до них доберешься, Клем, задай им как следует»... — и во всех трамваях: «Война — "Викерс Максим" вызывает своих рабочих»...

Потом я прошелся по берегу несколько миль. И я думаю об удивительных закатах над песком и дымным морем... и поразительно живой, фантастической красоте всего, что

141

возникло от немыслимой боли..."

Возбуждение было чрезвычайным также и в Германии и Австрии. Томас Манн был в Бад-Тельце в Баварии, ожидая, когда будет созван Landsturm (ландштурм) (части местного ополчения). Отказавшись быть свидетелем на свадьбе брата Генриха, он так описывает свои чувства: «Не должны ли мы чувствовать благодарность за совершенно неожиданный шанс пережить такие великие события? Мое главное чувство — чрезвычайное любопытство и, я признаю, глубочайшая симпатия к этой проклинаемой, не поддающейся пониманию, роковой Германии, которая — даже если до сих пор не признавала безоговорочно цивилизацию как величайшее благо — во всяком случае готовится разбить самое презренное

42

полицейское государство в мире»' .

Мировой двигатель, 1815-1914 661

Вена была полна слухов, и папскому нунцию отказали в доступе к императору. Говорили, что Пий X был совершенно сражен тем, что не сумел сохранить мир (он умер 20 августа). Из обнародованных позднее документов Ватикана следует, что слухи были ложными: папский государственный секретарь одобрял имперскую политику.

Вена находилась в агрессивном настроении. Начальник штаба генерал фон Гётцендорф спрашивал своего германского коллегу за шесть месяцев до кризиса: «Почему мы медлим?». Теперь он вдвойне негодовал на промедление. Даже скептически настоенный венгерский премьер-министр граф Тиса был побежден. «Мой дорогой друг, — сказал он бельгийскому послу 31 июля, — Германия непобедима»143.

Стефан Цвейг, позднее проклинавший войну, был взволнован видом тысяч патриотов- демонстрантов. Он только что прервал отдых на морском побережье в Ле-Кок, неподалеку от Остенде в Бельгии и вернулся домой на последнем Восточном экспрессе. «Можете повесить меня на фонарном столбе, — сказал он своему бельгийскому другу, — если немцы когда-нибудь войдут в Бельгию». Потом он увидел, как немецкие военные эшелоны подкатывались к границам у Хербешталя: «Как никогда прежде тысячи и сотни тысяч чувствовали то, что они должны чувствовать в мирное время: что они составляют единое целое [перед лицом] неведомой силы, которая вырвала их из их повседневного

144

существования» .

Цвейг боялся попасть на Восточный фронт. «Я очень стремлюсь... победить во Франции, — признавался он, — во Франции, которую следует хорошенько выпороть из любви к ней». Вскоре появилось его публичное «прощай», обращенное к друзьям во вражеском лагере: «Я не стану стараться смягчить эту [всеобщую] ненависть к вам, которой сам я не чувствую, [но которая] приносит победы и дает силы героям» 145.

3 августа, когда Цвейг прибыл на вокзал Вестбанхоф в Вене, Лев Давидович Бронштейн (Троцкий) оттуда отбыл. И он видел те же демонстрации, видел замешательство коллег- социалистов в комнатах Arbeiterzeitung («Рабочей газеты») и был предупрежден, что может быть интернирован. Он немедленно садится на поезд в Цюрих, где начинает свою «Войну и Интернационал» — работу, в которой он при помощи знаменитых фраз, вроде

«самоопределение наций» и «Соединенные штаты Европы» обрисовал свое видение

146

социалистического будущего .

Ленин, наоборот, затаился в эмиграции в Поронине возле Закопане в Галиции, уверенный, что германские социал-демократы не допустят большой войны. Когда он узнал, что ero немецкие товарищи проголосовали за военные кредиты, он, говорят, воскликнул: «С этого дня я больше не социалист, я — коммунист»147. В близлежащем Кракове только что закончился университетский год. Студенты, многие из которых были офицерами- резервистами, отъезжали в свои части — одни воевать за императора-короля, другие — за кайзера, а третьи — за царя.

В Санкт-Петербурге двор Николая II пытался смириться с роковыми решениями последних дней. Царь объявил всеобщую мобилизацию в четверг 17(30) июля, по- видимому, не посоветовавшись с военным министром. Вызванный этим германский ультиматум был оставлен без ответа. Санкт-Петербург услышал об объявлении Германией войны в субботу и сделал то же самое в воскресенье. Так что понедельник 21 июля (3 августа) был первым днем войны. В 7 вечера была введена военная цензура. Газеты объявили, что «страна должна смириться с недостаточностью информации, зная, что эта жертва продиктована военной необходимостью»148. В этот день царь посетил Москву и произнес речь в Большом Кремлевском дворце. Их императорские величества отправились помолиться в часовне Иверской Божьей матери перед древней иконой с Афона.

Оптимисты в России верили в «большую военную программу», которая была выдвинута в начале 1914 г. Согласно этой программе, среди прочего, время мобилизации армии сокращалось до 18 дней. Как докладывал британский атташе, они надеялись, что «русские будут в Берлине раньше, чем немцы в Париже». Пессимисты во главе с Петром Дурново, министром внутренних дел и начальником полиции, предчувствовали большую беду. Дурново в феврале докладывал царю, что, если война пойдет плохо, «социалистическая революция в самой ужасной ее форме будет неизбежна»149.

В Веве (Швейцария) Ромен Роллан, музыковед, романист и светило международного сообщества литераторов, с отвращением наблюдал,

662 DYNAMO

как его друзья заболевают военной горячкой. В бешенстве от позиции Ватикана он заявил, что Европа утратила всякую мораль с тех пор, как умер Толстой (биографию которого он только что перед тем закончил): «3-4 августа. Я опустошен. Лучше бы мне умереть. Ужасно жить посреди этого слабоумного человечества и быть бессильным зрителем крушения цивилизации. Эта европейская война — величайшая катастрофа в истории за столетия. [Это] крах наших святых упований на человеческое братство... Я почти

150

один в Европе» .

Начало войны 1914 г. породило больше размышлений о причинно-следственных связях в истории, чем какое-нибудь другое событие. Многим людям казалось, что катастрофа столь титанических размеров вызвана столь же титаническими причинами. Очень немногие могли представить себе, что виноваты только отдельные личности. Громадные труды были написаны о «глубинных причинах» войны. Историки еще продолжали спорить об этом, когда вторая мировая война дала им новую пищу для размышления.

Слово «титанический» здесь, может быть, не так уж неуместно. Незадолго до первой мировой войны Европу потрясло громадное кораблекрушение, которое все специалисты считали решительно невозможным. 15 апреля 1912 г. самый большой в мире пароход — лайнер «Титаник», принадлежавший Уайт Стар лайн, водоизмещением 43 500 тонн в своем первом же плавании наткнулся в Атлантике на айсберг и потонул, унеся с собой 1 513 жизней. Принимая во внимание исключительные размеры лайнера, было ясно, что это событие повлечет за собой исключительные последствия. С другой стороны, не было никаких оснований считать, что причина несчастья была так же громадна, как сам лайнер. Два особых комитета, занимавшиеся расследованием, указали на специфические черты этого конкретного парохода и этого морского плавания. Сюда были включены проект корпуса корабля, количество спасательных шлюпок, особенности состояния арктического льда, чрезвычайно высокая скорость корабля, курс на север, заданный капитаном Смитом, и нескоординированность действий в течение одного часа сорока пяти минут после столкновения с айсбергом. Историки кораблекрушения, конечно, должны

были задаться вопросом, почему «Титаник» потонул, но также и почему так много других громадных кораблей пересекли Атлантику совершенно спокойно151.

Отчасти то же и с войнами: историки войн должны не только задаваться вопросом, почему мир не устоял в 1914 г., но также и почему он сохранился в 1908 г. или в 1912 г. и в 1913 г. Недавний опыт «холодной войны» показал, несмотря на колоссальный разрушительный потенциал, что Армагеддон не обязательно происходит от противостояния двух соперничающих военно-политических блоков.

В наибольшей степени дискуссию по этим вопросам спровоцировал умник из колледжа Магдалины А.Дж.П.Тейлор. Участвовавшие в обсуждениях люди принадлежали к тем поколениям, для которых история войн была окрашена сильными эмоциями и моральными соображениями в связи с гибелью миллионов людей, так что понадобился человек без всякого почтения к этим соображениям, чтобы оспорить общепринятое. Имея в виду события 1914 года, Тейлор называет поименно тех, кто, как кажется, единолично развязал войну: «Трое принявших решение, хотя они, конечно, тоже были жертвами обстоятельств, — это Бертхольд [австрийский министр иностранных дел], Бетман-Гольвег и умерший к тому времени Шлиффен». Будучи неисправимым германофобом, он не упоминает сэра Эдуарда Грея152.

В другом великолепном эссе о военной логистике (материально-техническом обеспечении) 1914 г. Тейлор встает на такую крайнюю точку зрения, когда уже само понятие причинной связи становится избыточным: «Теперь модно искать глубинные причины великих событий. Но, возможно, война, которая началась в 1914 г., не имела глубинных причин... В июле 1914 г. дела пошли не так. Единственное надежное объяснение

153

состоит в том, что все случилось, потому что случилось» .

В другом месте он возвращается к более убедительному мнению, которое толкует великие исторические катастрофы в терминах рокового сочетания общих и конкретных причин. «Глубинные причины», которым другие историки уделяют так много внимания, составляли главный элемент и предвоенного мирного бытия, и нарушения мира. Без «конкретных, специфических причин» они бы не вызвали никаких последствий:

Мировой двигатель, 1815-1914 663

«Именно то, что обычно считают причиной войны 1914 г., — секретная дипломатия, равновесие сил великих держав, громадные континентальные армии — именно это обеспечило Европе период невиданного дотоле мира... Нет смысла спрашивать: «Отчего началась война?» Вопрос, скорее, состоит в другом: «Почему те факторы, которые так долго поддерживали в Европе мир, оказались недостаточными в 1914 г.?»154.

Другими словами, чтобы бочка с порохом взорвалась, нужна искра. Без искры порох не взрывается. Точно так же, если бочка закрыта, то искры не вызовут взрыва.

Для наглядного представления этой точки зрения Тейлор вполне мог обратиться к случаю с

«Титаником». Но он проводит аналогию не с кораблями, а с автомобилями. Таким образом он подчеркивает динамический элемент, общий для всех вариантов теории катастроф, во время которых события, кажется, неудержимо движутся к критической точке: «Войны похожи на дорожные происшествия: у них есть общая и конкретная причины. Каждое дорожное происшествие обусловлено, в конечном счете, изобретением двигателя внутреннего сгорания... Но полиция и суд не принимают во внимание глубинные причины. Они ищут конкретную причину каждого происшествия — ошибка водителя, превышение

155

скорости, пьянство, сломанные тормоза, плохая дорога. Так и войны» .

XI.

<< | >>
Источник: Дэвис. Н.. История Европы. 2005

Еще по теме КОНОПИШТЕ:

  1. Павликов С. Н., Убанкин Е. И., Левашов Ю.А.. Общая теория связи. [Текст]: учеб. пособие для вузов – Владивосток: ВГУЭС,2016. – 288 с., 2016
  2. Уткина Светлана Александровна. Английский язык в профессиональной сфере Рабочая программа дисциплины Владивосток Издательство ВГУЭС 2016, 2016
  3. Лаптев С.А.. АДМИНИСТРАТИВНОЕ ПРАВО. Рабочая программа учебной дисциплины Владивосток. Издательство ВГУЭС - 2016, 2016
  4. Уткина Светлана Александровна. Английский язык в профессиональной сфере Рабочая программа дисциплины Владивосток Издательство ВГУЭС 2016, 2016
  5. Иваненко Н.В.и др.. МЕТОДИЧЕСКИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ ПО ВЫПОЛНЕНИЮ и защите ВЫПУСКНОЙ КВАЛИФИКАЦИОННОЙ РАБОТЫ МАГИСТРАНТОВ по направлению подготовки 05.04.06 Экология и природопользование. Владивосток 2016, 2016
  6. Астафурова И.С.. СТАТИСТИКА ПРЕДПРИЯТИЯ. Учебно-практическое пособие. Владивосток 2016, 2016
  7. Т.А. Зайцева, Н.П. Милова, Т.А. Кравцова. Основы цветоведения. Учебное пособие. Владивосток, Издательство ВГУЭС - 2015, 2015
  8. Близкий Р.С., Бедрачук И.А., Лебединская Ю.С.. БИЗНЕС-ПЛАНИРОВАНИЕ [Текст]: учебное пособие / Р.С. Близкий. – Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2015, 2015
  9. В.А. Андреев, А.Л. Чернышова, Э.В. Королева. Государственный и муниципальный аудит. Учебное пособие., 2015
  10. Кох Л.В., Кох Ю.В.. БАНКОВСКИЙ МЕНЕДЖМЕНТ: Учебное пособие. - Владивосток: Изд-во ВГУЭС,2006. - 280 с., 2006
  11. Е.В. Бочаров, И.В. Шульга. УГОЛОВНОЕ ПРАВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ (Особенная часть): Учебное пособие. – Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2016, 2016
  12. Полещук Т.А.. БУХГАЛТЕРСКИЙ УЧЕТ В БЮДЖЕТНЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ: Учебное пособие. - Владивосток: Изд-во ВГУЭС,2006. - 108 с., 2006
  13. Саначёв И.Д.. ВВЕДЕНИЕ В ГОСУДАРСТВЕННОЕ И МУНИЦИПАЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ: конспект лекций. - Владивосток: Изд-во ВГУЭС,2008. - 116 с., 2008
  14. Стреленко Т.Г.. Развитие туризма в Приморском крае: хрестоматия: в 3 ч. Ч. 1: Современное состояние туристской отрасли Приморского края / Т.Г. Стреленко; науч. ред. Г.А. Гомилевская. – Владивосток: Изд-во ВГУЭС,2015. – 316 с., 2015
  15. Коротина О.А.. История психологии: учебное пособие. – Владивосток: Изд-во ВГУЭС,2015. – 179с., 2015
  16. А.Ю. Мамычев и др.. Конституционное право. Изд-во «ЮСТИЦИЯ» Москва, 2015, 2015