<<
>>

Предисловие

Рассуждения о том, что человечество находится на одном из переломных этапов своего развития, в социально-исторической точке бифуркации, стали своего рода «магической формулой» современной науки и общественных диспутов.

Вопрос о том, куда мы движемся, ожидает нас углубление кризиса современности или же его благополучное разрешение, сегодня более чем когда-либо актуализирует проблему прогнозирования человеческого будущего. Однако не сегодня и не вчера впервые была поставлена проблема предсказания или прогнозирования нашего завтра.

Проблема будущего является одной из сквозных проблем «обыденного» сознания каждого человека и рационального познания мира. Она возникает практически во всех отраслях знания в той или иной форме. В астрономии и космологии ставятся вопросы об эволюции Вселенной, вплоть до ее будущей - в перспективе отдаленной от нас даже не миллиардами лет, а гораздо большими сроками - «тепловой смерти», исходя из второго закона термодинамики и процессов энтропии. В биологии - о дальнейшей эволюции всего живого и человека, в частности. Дискурс будущего наличествует в гуманитарных дисциплинах. Это и социальная прогностика как таковая, и концептуализации исторического процесса от К. Маркса и Н. Я. Данилевского до Д. Белла и Э. Тоффлера, которые претендуют на возможность экстраполяции своих результатов «вперед» по временной шкале. Это футурология, как дисциплина, создающая «вероятностную историю будущего» на основе научных методов. Это психология и педагогика, которые изучают влияние личного «образа будущего» на успешность личности, на профессиональную деятельность и т.д. Проблема будущего актуализирована в духовных исканиях человека, начиная с глубочайшей древности - внимание к ней мы отмечаем и в мифологическом сознании древних сообществ; в религиозном сознании; в поисках смысла жизни, как отдельной личности, так и общества в целом.

Такое внимание закономерно объясняется многими факторами и определяет позитивную актуальность исследований будущего, что в научном поиске, что в художественном творчестве, что в «житейской мудрости» обыденного сознания. Без представлений о будущем невозможно осуществлять управление не только человеческим обществом, но и собственной жизнью. Это справедливо отмечалось не только в научных дискуссиях, но и неоднократно в художественном творчестве. Так, М.А. Булгаков вложил в уста Воланда фразу: «Виноват, - мягко отозвался неизвестный, - для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?» [15]. В этом смысле исследование будущего приобретает не только теоретическую, но и вполне практическую прикладную актуальность.

Вместе с тем дискурс будущего может порождать уродливые социальные феномены - кризисные мировоззрения эсхатологического характера, спекуляции на поиске человеком смысла жизни и истории, которые производят как тоталитарные секты, так и общественные и политические движения контр­культурного характера.

Страх перед возможной в будущем ядерной войной преследовал настоящее человечества на протяжении почти пятидесяти лет «холодной войны»; рецидивы его мы наблюдаем и сегодня. «Прогнозы» будущего демографического развития используются националистическими движениями для актуализации расовой, этнической и религиозной нетерпимости в целях рекрутирования новых членов и приобретения общественного влияния. В таких смыслах дискурс будущего приобретает негативную научную и общественную актуальность.

Эти обозначенные нами проблемы требуют не только и не столько анализа трендов развития и построения очередной картины «мира завтрашнего дня». Эти проблемы актуализируют в науке исследования второго порядка - исследования исследований будущего. В этом смысле весьма актуальна проблема, которая появляется при сравнительном анализе двух научно­фантастических произведений, сюжетные построения которых выстроены вокруг проблемы прогнозирования \ предсказания развития человечества. В цикле романов Айзека Азимова «Основание» (в некоторых переводах - «Академия») [10] одним из принципов математической (статистической) психоистории является незнание человечеством своего будущего развития. Знание будущего искажает это будущее - так можно было бы сформулировать основной социальный принцип психоистории. В цикле романов Фрэнка Херберта «Дюна» пророк Пауль Муад’Диб, будучи результатом евгенического отбора и развития пророческих качеств на протяжении девяноста поколений, изрекает противоположную максиму: «Знание будущего загоняет тебя в его ловушку» [37, 38, 36]. Является ли прогноз жестким предуказанием или фактором, который сам по себе изменяет линию развития? - так необходимо формулировать первоочередную проблему исследований дискурса будущего. Ведь если прогноз является - в сколько-нибудь значительном числе случаев - предуказанием, то встает и проблема этической и социальной ответственности прогнозиста. А это точно также может привести к новым спекуляциям будущим - теперь уже основанным на сознательном построении неверных, но имеющих манипулятивную ценность прогнозов. Причем в ограниченном объеме человечество столкнулось с такой формой спекуляции, правда, на краткосрочных прогнозах - в политической предвыборной борьбе.

В силу всех обозначенных выше обстоятельств и замечаний мы считаем исследование дискурса будущего в современном социокультурном пространстве актуальной проблемой. Необходимость такого исследования имеет как теоретическую природу поиска смыслов человеческого бытия и исторического развития цивилизации в целом, так и вполне прикладной характер базиса практики управления.

Исследование человеческих представлений о будущем является безусловно актуальным и для нашей страны. Российская Федерация по-прежнему находится в социально-транзитном периоде локальной природы - от социалистического

автократичного государства к не вполне определенным новым формам государственности и социальности. На эту локальную для России переходность накладывается и общемировой «постиндустриальный информационный переход». Вопрос о влиянии образа будущего, сформированного комплекса общественных ожиданий, надежд и страхов является одним из ключевых в условиях как проективных реформ, так и «самопроизвольных» социально-политических, экономических и культурных процессов. Исследование образа будущего, существующего в социокультурном пространстве, является

необходимым компонентом социального прогнозирования, государственного планирования и реализации избранной

программы развития.

Для нашей страны такое исследование будет тем более актуальным, что история ее развития в XX веке была тесно связана как минимум с двумя утопическими проектами - социалистическим и либерально-демократическим и, очевидно, доктрина перехода к информационному обществу также трансформируется в некую разновидность социально-государственной утопической идеи.

Критическое восприятие ее в контексте анализа футурологического образа будущего и, тем более, художественных антиподов утопии является необходимым компонентом социального здравомыслия.

Проблема исследования заключается в определении места и роли в формировании образа будущего двух культурных феноменов, имеющих множество точек соприкосновения: научного футурологического прогноза и художественных антиутопий, как феномена творческого поиска. Антиутопии в этом смысле имеют «фиксированную» пессимистическую позицию относительно человеческого будущего. А футурология, в подавляющем большинстве случаев, стоит на оптимистических позициях. Конечно, это не означает, что футурология не ставит проблемных вопросов относительно человеческого развития, однако в русле большинства концепций торжествуют позиции технооптимизма. Сравнительный и обобщающий анализ футурологических концепций и образа будущего, который формируется антиутопиями, позволяет поставить и решить проблему каким образом воспринимает будущее как грядущую объективную реальность человечество в целом.

Конечно, построение интегральной картины будущего в футурологии и антиутопиях даже изолированно друг от друга будет иметь синкретическую природу. Мы не говорим уже о синкретизме рассмотрения футурологического и антиутопического образов будущего в единой «системе». Однако этот синкретизм представляется нам вполне оправданным. Обыденное человеческое мышление далеко от академической четкости и непротиворечивости, оно синкретично по своей природе и для своего анализа требует синкретичных решений. Поэтому мы предприняли попытку такого исследования.

Некоторые результаты не вписываются в принятую социальную парадигму; некоторые - недостаточно обоснованы. В ряде случаев автор предпочел поставить вопрос и предложить варианты его решения, не претендуя на их эмпирическую аргументированность и полную доказательность. В конце концов, с авторской точки зрения там, где дело касается будущего, правильно поставленный вопрос оказывается важнее ответа, в силу больших сомнений в его истинности.

Данное исследование не является само по себе прогнозом, однако в нем присутствуют и прогностические моменты, их вызывает к жизни критический анализ футурологических концепций и поиск автором иных интерпретаций и трактовок отмечаемых социальных феноменов.

Автору также хотелось бы оговорить еще один важный момент. Во второй главе работы читатель столкнется с развернутой критикой постиндустриальной концепции и концепции

«информационного общества». Сразу оговорим, чтобы не вызвать неверного представления у читателя: автор является скорее их сторонником, нежели противником, однако считает, что в

существующем виде эти социальные теории противоречивы и

поэтому нуждаются в существенной коррекции. Осуществить эту коррекцию не возможно ни в рамках одного научного труда, ни просто силами одного ученого-исследователя. Именно поэтому мы и сориентировались на «вопрошающую» форму многих

аргументов. Критический анализ поставленных автором вопросов выявит их жизненность или, наоборот, неактуальность и неправомочность. Отказ же от рассмотрения этих проблем в принципе подтвердит ту мысль, что постиндустриальная теория стала набором магических формул, которые оторвались от реальности и некритически усвоены большинством научного сообщества. Это означало бы, что концепции постиндустриального, информационного и пр. общества из научной теории стали идеологической доктриной и, следовательно, научная дискуссия вокруг них будет еще более затруднена.

Наконец, следует отметить, что в этой работе автор сделал

основной упор на анализ именно «образа будущего» антиутопий,

поскольку эта проблема наименее разработана. Анализ же

футурологических концепций социальной перспективы был дан

специально, например, в диссертации А.И. Молева [55], во многих

работах по постиндустриальной теории и т.д. Однако антиутопии

до сих пор оставались либо уделом литературоведов (что вполне

обосновано, но недостаточно), либо способом демонстрации своей

эрудированности авторов-футурологов (см., например, «Шок

будущего» Э. Тоффлера [176], или «Наше постчеловеческое

будущее» Ф. Фукуямы [184]). Однако же семантическая

-1

нагруженность антиутопических социальных моделей не меньшая, чем у футурологических концепций, и требует своего изучения как вполне определенный жанр «футуро-рефлексии». Поэтому, повторимся еще раз, мы акцентировали внимание на анализе социальности антиутопий, идеологических, социокультурных и пр. концепций.

Мне бы также хотелось выразить благодарность тем людям, без которых эта работа никогда бы не состоялась. Моим преподавателям и наставникам, которые, без преувеличений, научили меня думать, Ларисе Михайловне Карасевой, Надежде Сергеевне Трусковой, Зинаиде Анатольевне Блиновой, Сергею Александровичу Лазареву, Александру Анатольевичу Клементьеву, Сергею Марковичу Горшкову, Павлу Борисовичу Уварову, ушедшей уже Людмиле Федоровне Малюшкиной. Моим друзьям и коллегам- аспирантам, чья критика удерживала самые безумные идеи до той поры, пока я не находил им сколько-нибудь веского основания - Сергею Александровичу Кускову, Артуру Александровичу Дыдрову, Михаилу Андреевичу Марченко, Алексею Римовичу Нургарипову,

1 Читателю придется оставить этот оборот пока что на совести автора, однако в третьей главе мы поясним, почему роман-антиутопия (да и любая другая форма презентации этого жанра) является именно социальной моделью. Мы будем пользоваться фразами «антиутопический социум», «социум антиутопии» и т.д., подразумевая только лишь феномены социальности, данные в таких моделях- произведениях и не имея в виду какие-либо актуальные или существовавшие сообщества.

Игорю Юрьевичу Сычеву, Дмитрию Витальевичу Соломко, Татьяне Владимировне Барашевой, Жанне Александровне Калабаевой. Моим коллегам кафедры культурологии и социологии ЧГАКИ, благодаря помощи и советам которых вольные мысли постепенно превращались в научное исследование - Юлии Борисовне Тарасовой, Сергею Степановичу Соковикову, Людмиле Борисовне Зубановой и Марии Львовне Шуб и всем, кто помогал и направлял эту работу. Руководителю отдела аспирантуры ЧГАКИ Елене Викторовне Исмаиловой. Руководству ЧГАКИ и лично проректору по научно-исследовательской работе Татьяне Федоровне Берестовой и ректору Владимиру Яковлевичу Рушанину. Моему научному руководителю, который терпеливо ждал меня, когда я пропадал, осененный очередной безумной идеей, и сглаживал любые, самые резкие повороты в выбранной проблематике и подходах к ней, - Владимиру Самойловичу Цукерману. Моим близким и родным, которые поддерживали меня все время работы над этим исследованием.

<< | >>
Источник: Тузовский, И. Д.. Светлое завтра? Антиутопия футурологии и футурология антиутопий. 2009

Еще по теме Предисловие:

  1. ПРЕДИСЛОВИЕ
  2. ПРЕДИСЛОВИЕ
  3. ПРЕДИСЛОВИЕ
  4. Предисловие
  5. ПРЕДИСЛОВИЕ
  6. Предисловие
  7. Предисловие к первому изданию
  8. Предисловие
  9. Предисловие
  10. Предисловие
  11. Предисловие
  12. Предисловие
  13. Предисловие
  14. Предисловие
  15. Предисловие
  16. ПРЕДИСЛОВИЕ
  17. Предисловие