ИЗ книги «лицзи» ПОВЕДЕНИЕ УЧЕНОГО

Луский правитель Ай-гун (1) спросил Конфуция: «Платье, которое на Вас, учитель,— это,наверное, одеяние ученого? » (2)

Конфуций ответил ему так: «Цю (3) в молодости жил в царстве Лу и потому носит платье с широким рукавом, в зрелые годы жил в царстве Сунь (4) и потому носит головной убор светлого мужа.

Ай-гун сказал: «Осмелюсь ли спросить о поступках ученого? »

Конфуций отвечал так: «Если перечислить их мимоходом, мы многое упустим; если говорить подробно, задержимся слишком долго. Сменится стража, (5) а мы все еще не закончим!»

Тогда Ай-гун приказал принести Конфуцию циновку. Усевшись, Конфуций сказал: «Ученый предлагает древние жемчужины мысли и добродетели, ожидая приглашения на службу; с утра до ночи отдает все силы учению, ожидая, что к нему обратятся за советом; хранит верность и преданность, ожидая выдвижения; упорно идет по пути совершенствования, ожидая, что ему найдут применение. Вот каково самостановление ученого!

Платье и шапка ученого скромны, действия — осмотрительны. C важным поручением он словно бы не торопится, незначительное слово считает за пустяк. Перед великим он как бы робеет, малого — как бы стесняется. Он с трудом поступает на службу, но в отставку уходит с легкостью. Он скромен, словно у него нет способностей. Таков внешний облик ученого.

Живет ученый в чрезвычайной бедности, сидит и поднимается с места учтиво. B речах обязательно начинает с выражения преданности, в поступках непременно следует среднему и правильному. Ha дорогах не вступает в спор за более легкий путь, летом и зимой не оспаривает у других места гармонии Инь и Ян. (6) Бережет себя от смерти, ожидая себе применения, пестует свое тело, дабы иметь возможность свершений. Такова предуготованность ученого.

Ученый не дорожит золотом и драгоценными камнями, ибо его сокровище — преданность и верность. Он не молится богу Земли, ибо утверждает свои стопы на долге и справедливости. Он не молится о накоплении богатств, ибо своим богатством он полагает обилие учености. Его трудно привлечь, но легко вознаградить, легко вознаградить, но трудно удержать. Ведь в дурные времена он скрывается — вот и трудно его привлечь на службу. C не верным долгу он не соединяется — вот и трудно его сохранить. Сначала он трудится и лишь потом требует вознаграждения — вот и легко его вознаградить! Так ученый сближается с людьми.

Если доверить ученому товары и богатства, если погрузить его в соблазны — он не изменит долгу перед лицом выгоды; если напасть на ученого многочисленной ратью, если угрожать ему оружием — он не изменит своим принципам и перед лицом смерти.

Вступая в борьбу с хищными тварями, он не взвешивает вначале своего мужества, влача тяжкий треножник, не взйешивает своих сил. Об ушедшем он не сожалеет, грядущее не старается предугадать. Ложных речей не повторяет, толкам и клевете не придает значения. Он не роняет своего достоинства, не меняет своего решения. Такова самостоятельность ученого.

C ученым можно обращаться как с родственником, но нельзя ему угрожать; с ним можно сблизиться, но нельзя его принудить; его можно убить, но нельзя опозорить.

Верность и преданность государю — вот кольчуга и шлем ученого, ритуал и справедливость — вот его малый и большой щит. B путь он выступает, увенчав себя гуманностью, дома пребывает в объятиях долга. (7) Даже при

жестком правлении он не изменяет тому, на чем стоит. Такова независимость ученого.

Весь двор ученого — величиной в один му, (8) окружает его жилище глинобитная стена, ворота бамбуковые, калитка камышовая, окна без рам. Домашние его выходят за ворота, передавая друг другу единственное выходное платье, едят же не каждый день. И когда государь к нему благосклонен, он не позволит себе колебаться; однако же, не встречая благосклонности, он не позволит себе льстить ради достижения цели. Таков ученый на службе.

Ученый живет со своими современниками, но сверяет свои поступки с древними; путь, проложенный им в нынешний век, послужит ступенью для будущих поколений. Когда наступает лихолетье и государь не оказывает ученому поддержки, а вельможи ему не покровительствуют, тогда льстивая й клевещущая чернь сообща старается погубить его. Однако можно погубить тело, но нельзя победить волю. И, даже пребывая в пучине несчастий, он остается верен своим устремлениям, ни на минуту не забывая о бедствиях народа. Такова глубина помыслов ученого.

Расширяя свои познания, ученый не знает предела, идя честным путем, не знает усталости; когда он живет в уединении — для него не существует роскоши; когда его приближает к себе государь — для него не существует трудностей. B ритуале для ученого всего драгоценнее гармония между людьми. Он восхваляет верных и преданных, подражает невозмутиМым и восхищается мудрыми. Будучи снисходительным к людям обыкновенным, он старается к ним приспособиться, не выставляя своих достоинств. Такова широта души ученого.

Когда ученый выдвигает достойных, то среди близких себе он не избегает родственников, среди посторонних не пренебрегает теми, кого недолюбливает. Взвесив заслуги, накопив факты, он выдвигает мудрого, помогая ему достиг-, нуть самого верха, и не ожидает за это воздаяния. Лишь бы был человек по нраву государю, лишь бы принес пользу государству — самому ученому не нужно ни богатства, ни чинов! Так ученый выдвигает мудрых и поддерживает талантливых.

Узнав нечто благое, ученые делятся друг с другом; увидав нечто прекрасное, друг другу показывают. Ha служебной лестнице пропускают друг друга вперед; попав в беду, друг за друга умирают. Если другому долго не везет — ждут вместе, если друг в захолустье — его вызывают к себе. TaK ученый верен другу и способствует его продвижению,

Омыв свое тело, ученый мыслями погружается в сущность вещей. Представив свои соображения, он скромно отступает в тень. Своего государя он поправляет неназойливо. Если государь чего-то не знает, он осторожно подсказывает ему, но и здесь не спешит с действиями. Среди низких ученый не выказывает своей возвышенности, свершенную им малость не выдает за многое. В умиротворенный век не бывает беспечным, в смутное время не впадает в отчаяние. C единомышленниками не вступает в сговор, инакомыслящих не отвергает. Такова независимость ученого, и таков его особый путь.

Если говорить о высочайших, то ученый не подданный даже для Сына Неба; если сказать о более низких, то ученый не работает и на правителей. Внимательный и спокойный, он превыше всего ставит широту души. Стойкий и непреклонный, он не идет на поводу у других, однако, обладая большой ученостью, он знает, и что такое почтительность. Приникнув к литературным сочинениям, он трудолюбиво оттачивает на их точиле свою скромность и бескорыстие. Даже получив в удел царские земли, он не ставит это ни в грош. He подданный он и не служивый. Таковы принципы ученого.

Если помыслы у двоих согласны, а устремления сходны, если пути и пристанища одни, то стоять рядом с таким человеком — наслаждение, а находиться у него в подчинении — не досадно. Долгое время не видя друга, ученый не верит порочащей его молве. B дружбе он прям и справедлив. C мыслящими одинаково он сходится, чуждых же себе избегает. Таков ученый в дружбе.

Мягкость и благость — это корни гуманности. Уважение и внимательность — это почва, на которой она произрастает. Широта души — это образ действий гуманности. Последовательность и постепенность — это ее искусство. Ритуал и обряды — это обличье гуманности. Речи и беседы ее украшение. Песни и музыка — это благозвучие гуманности. Раздача накопленного другим людям — это дары гуманности. Однако, даже обладая всеми этими качествами, ученый не решится сказать, что он обладает гуманностью. Таковы почтительность и уступчивость ученого.

Ученый не погибнет в бедности и бесчестье. He согнется под бременем богатства и знатности. Его не опозорит государь, не вовлекут в свои интриги старшие и вышестоящие, не приручат власть имущие. Вот что значит «ученый». Сколь нелепо, что в наше время людей обыкновенных называют учеными! Оттого и само имя «ученый» стало зачастую служить лишь для насмешки».

Вот какие речи услышал Ай-гун, когда он принял Конфуция, вернувшегося в свое пристанище. Речи звучали убедительно, поведение же Конфуция было верным долгу. «До скончания своего века не решусь больше насмехаться над учеными», — сказал Ай-гун.

КОММЕНТАРИИ

1. Луский правитель Ай-гун... — как мы уже упоминали, древнее царство Лу, располагавшееся на территории Нынешней провинции Шаньдун, было родиной Конфуция. Однако философ приобщился к государственным делам Лу лишь на склоне лет (в 501 г. до н. э.). Получив должность при дворе, Конфуций безуспешно пытался провести реформы, ограничивающие право наследственной аристократии Лу (к которой он сам не принадлежал), после чего ему вместе с учениками пришлось покинуть родные места. Вернулся он только через четырнадцать лет после долгих скитаний. Новый луский царь Ай-гун (495 —467 гг. до н. э.), привлеченный его громкой славой, несколько раз приглашал Конфуция к себе для беседы — данная глава представляет собой рассказ об их первой встрече в 483 г. до н. э. Ай-гун начинает с замаскированной насмешки над странным нарядом Конфуция, но, пораженный благородством его речей, зарекается смеяться над учеными. Такой прием (беседа со скептиком, посрамление которого служит прославлению учения) весьма распространен в древней китайской литературе.

2. ОдеяНие ученого — словом «ученый» передано китайское «жу» — книжник, грамотей. Так называли во времена Конфуция людей, не имевших иных средств к существованию, кроме своих обширных знаний. Часто это были разорившиеся аристократы, жаждавшие поступить на государственную службу. Постепенно сословие древних интеллектуалов деграДировало, несоответствие их притязаний и возможностей вызывало насмешки. Однако в своем монологе Конфуций рисует идеализированный образ ученого древности, приравнивая его к «благородному мужу», — образцу, которому призывал следовать всю свою жизнь.

3. Цю — имя Конфуция. Отец его, переселившись B царство Лу, женился во второй раз в весьмапреклонном возрасте.Посколькуу супругов какое-то времяне было детей, они, молясь о ниспослании потомства, совершили жертвоприношение на вершинегорыНицюшань. Когда родился мальчик, его нарекли Цю (холм, гора), дав второе имя Чжоу-ни (оба имени взятыиз названия благодатной горы).

4. Царство Cjm — известно лишь о сравнительно непродолжительном пребывании Конфуция в царстве Сун в 492 г. до н. э. Именно тогда произошелзнаменитый случай, вошедший в историю: военный министр послал своих слуг подрубить дерево, под которым Конфуций }ШИЛ своих учеников, и тот счел за благо покинуть пределы царства. Между тем, оно было родиной отца Конфуция и всех его предков. Cjm населяли потомки прежних владык Китая — иньцев, — на которых жители других царств, потомки победителей — чжоусцев — смотрели с пренебрежением и даже насмешкой. Жители Сун сохранили некоторые старые обычаи в одежде, казавшиеся др^им китайцам нелепыми и смешными. Таким старомодным и провинциальным во времена Конфуция безусловно выглядел и сунский мужской головной убор — квадратный, с завязками, — также сохранившийся еще во времени Инь. Упоминая о нем, Кош^щий как бы хочет подчеркнуть, что он равнодушен к моде.

5. Сменится стража — время в Китае вплоть до XX

в. делилось на отрезки по два часа. Через каждые два часа во дворце, на городской стене и у околицы деревни на пост заступала новая стража.

6. Места гармонии инь и ян — места, где зимой не холодно, а летом не жарко.

7. Пребывает в объятиях долга — в китайском тексте наоборот: «хранит долг в своих объятиях»·.

8. My — китайская мера площади, соответствовавшая в древности полосе земли, шириной в один «большой», т. e. двойной шаг (около 1,6 м) и длиной в 240 таких шагов. Иными словами, двор ученого занимал чуть более шести соток.

«мэн-цзы»

Книга «Мэн-цзы» («Учитель Мэн») названа по имени своего предполагаемого автора, философа Мэн Кэ, жившего приблизительно в 372—289 гг. до н. э. Сейчас уже трудно сточностью сказать, что в этой книге принадлежит писчей кисти самого Мэн Кэ, а что собрано его учениками, однако ее можно назвать в числе немногих сочинений, древность текста которых не подверглась сомнению. Книга «Мэн-цзы» была включена в конфуцианское каноническое «Четверокнижие» вместе «Суждениями и беседами» Конфуция и составленными уже его внуком Цзы Сы (IV в. до н. э.) «Великим Учением» («Да сюэ») и «Учением о середине» («Чжуан юн»). Из последователей Конфуция Мэн-цзы, пожалуй, наиболее знаменит; он как бы завершает собой этап раннего, «чистого» конфуцианства.еще не«замутнен- ного» никакими посторонними влияниями. Тем не менее его собственный вклад в учение довольно существенен.

Из нашего исторического «далеко» вся древность кажется однообразной, а ее развитие — едва заметным, но в действительности всего одно столетие, отделявшее Мэн- цзы от Конфуция, многое изменило в Китае. Конфуций всю жизнь тщетно искал применения своим талантам государственного деятеля, но в его время монархи полагались только на наследственгіую знать, и на склоне лет философ с горечью должен был констатировать, что ничто не предвещает перемен к лучшему: «Птица-феникс не прилетает, Река не являет благовещного знака, а мой конец уже близок!» Bo времена Мэн-цзы правители «Сражающихся царств» давно уже оценили подобных ему странствующих наставников мудрости. Крупные философы и их ученики были нарасхват: власть, запутавшаяся в бесконечных междоусобных войнах, интригах и внутренних смутах, нуждались в их советах. И конечно же, эти советы щедро оплачивались.

Когда-то Конфуций не решился пожертвовать своим единственным стареньким экипажем, чтобы достойно похоронить любимого ученика, Ян Хуэя, а выезд Мэн-цзы, в бытность его в царстве Пи, состоял из десятков колесниц и нескольких сот человек свиты. Главное же — изменился сам дух эпохи, он становился более демократичным, и в Поднебесной, жаждавшей объединения, многочисленная аристократия удельных владений уже доживала свой век. Именно поэтому в книге Мэн-цзы такое большое место занимают размышления о благе народа, о справедливом к нему отношении. Мэн-цзы вновь выдвинул древнюю концепцию «колодезных полей», согласно которой каждые восемь человек обрабатывали девятое поле для государя,

τ. e. поборы ограничивались приблизительно десятиной. B своих построениях Мэн-цзы на первое место ставил народ, затем — государство и только на последнее — самого государя. Философ не стеснялся говорить царям в лицо об их обязанности быть «отцами и матерями народа> не только по названию. Знаменитые строки поэта Ду Фу (VIII), рисующие трагический контраст между бедностью и богатством: «У красного крыльца запах вина и мяса, а на дороге — кости замерзающих людей!>, восходят к упреку, брошенному философом владыке царства Лян.

Средством устранения противоречий внутри мира людей и достижения общего блага, по мнению Мэн-цзы, могли быть только человеколюбие и долг — понятия, о которых он не уставал напоминать всем и каждому. «Вы пришли сюда, не сочтя расстояние в тысячу ли за даль, — сказал, приветствуя его, лянский царь.— Наверное, у вас есть что- то, что пойдет на пользу моей стране?> И Мэн-цзы ответил ему: «К чему царь заговорил о пользе? Для меня существуют лишь человеколюбие и долг!> Следовать этим двум принципам было, с его точки зрения, обязательно для каждого — будь то даже сам Сын Неба, а если тот не выполнял должного, не относился к подданным гуманно, он в глазах Мэн-цзы не заслуживает звания государя. Как-то раз владыка царства Ци задал Мэн-цзы коварный вопрос, может ли подданный убить своего повелителя, и напомнил о весьма почитаемых конфуцианцами основателях династий Инь и Я, которые покусились на сюзеренов. «Преступившего человечность именуют злодеем, а преступившего долг именуют презренным, — ответил на это Мэн-цзы. — Презренных же злодеев именуют отверженными. Я слышал о том, что казнили некоего отверженного Чжоу, но не слыхивал, чтобы убили государя, ибо государь не может впасть в произвол>.

Конечно, Мэн-цзы нельзя отнести к радикалам — приводимый в нашей антологии отрывок свидетельствует как раз об этом, — но он внес в конфуцианство весьма важный элемент, многие века впоследствии сдерживавший китайский абсолютизм. A главное — Мэн-цзы верил, что человек от природы добр и надо лишь развить в нем врожденные качества, чтобы достичь всеобщего благоденствия. Иными словами, он, как многие великие люди, был немного утопистом.