<<
>>

Добавление. Гипотеза Sjцgren'a*(276)

Почти одновременно с выходом в свет моей работы "Kouvcntionalstrafe und Interesse" (в начале 1896 года) появилась в Берлине книга приват-доцента Упсальского университета, Sjцgren'a, уже до того бывшего известным немецкой юридической публике по обширной статье на интересную тему, помещенной в Ежегоднике Иеринга*(277).

В своей книге шведский автор соединил два исследования - одно из области римского, другое из области древнегерманского права. Соответственно с этим, он и озаглавил свой труд "Ueber die rцmische Conventionalstrafe und die Strafklauseln der frдnkischen Urkunden". Из этих двух частей нас здесь интересует только первая, которой и посвящаются нижеследующие строки.

Sjцgren ставит себе задачей отыскать для всего учения о неустойке "новую точку зрения". Если, говорит он, подчеркнуть или выдвинуть в неустоичном обещании его "фундамент", т. е. тот главный или основной элемент, к которому примыкает придаточный договор в качестве средства усиления, то эта искомая точка зрения и будет найдена. До настоящего времени, утверждает автор, в работах по неустойке замечалось полное пренебрежение к этой стороне дела, a между тем именно "фундамент" всего важнее для вопросов о применении неустойки и о ценности ее в гражданском обороте. Ключ к истинному пониманию римской stipulatio poenae заключается, таким образом, по словам Sjцgren'a, в том, чтобы, в отличие от господствующей до сих пор теории, не ограничиваться характеристикой неустойки как средства укрепления или обеспечения, a включать в рассмотрение также и соответственный коррелат, т. е. потребность в укреплении ("Sicherungs bedьrftigkeit"), ощущаемую фундaментом неустойки. Правда, продолжает Sjцgren, источники римского права рисуют нам только неполную и неясную картину нашего института, во многих отношениях не уцелевшего в чистом виде. Но при всем том нельзя не видеть, что обычная и характерная функция римской договорной пени - это укрепление тех именно правовых образований, которые в такой поддержке нуждаются. А вследствие этого необходимо признать, что вся роль нашей неустойки сводится в Риме к "служению объективным целям правового порядка" или, точнее, к устранению на пути этого служения дефектов законом созданных положений ("Legal disposition") посредством определений частной воли сторон ("Parteidisposition").

С целью проследить указанное значение пени, Sjцgren подвергает разбору целый ряд отдельных случаев ее применения. Не претендуя на исчерпывающий характер своих изысканий в данном отношении, он все-таки надеется, что его изложение типичных фундаментов римской договорной пени способно будет убедить в справедливости его руководящей идеи; в том, повторяю, что потребность в неустоичном соглашении вызывается всякий раз не иным, чем, как слабостью правового института и ненадежностью его для целей оборота*(278).

Исходя из этой точки зрения, автор рассматривает в последовательном порядке следующие "фундаменты": 1) компромисс, 2) мировую сделку, 3) стипуляцию, 4) предварительный договор (pactum de contrahendo), 5) договор товарищества, 6) договоры в пользу и во вред третьих лиц, 7) установление сервитута, 8) обязательство платить проценты и 9-е обязательство без денежного интереса*(279).

Остановимся на каждом из них в отдельности.

Что касается прежде всего компромиссa или решения третейского суда в Древнем Риме, то, по мнению Sjцgren'a, подобное решение вообще способно вызывать правовое действие только сомнительной твердости. Это потому, что вместе с нарождением государственного судоустройства и судопроизводства появляется враждебное отношение к порядку третейского разбирательства. По этой и только по этой причине, рассуждает Sjцgren, должна по необходимости выступить на сцену неустойка со своей санкцией, дабы обеспечить выполнение решения, подчинение ему.

Едва ли, однако, можно согласиться с нашим автором. О какой-либо враждебной тенденции со стороны общественного правопорядка по адресу компромисса не может быть речи. Бесспорно, что решение третейского судьи затрагивает и публичное право; отправление правосудия не есть, конечно, дело частное. Но отсюда еще нисколько не следует правильность воззрения Sjцgren'a. В самом деле: какое наступает последствие от только что упомянутого соприкосновения третейского суда с соседнею областью или даже от вторжения в нее? Единственное последствие - это государственное урегулирование нашего института, некоторая публично-правовая к нему примесь и соответственная окраска. Как суррогат чисто судебного разрешения гражданских споров, третейское разбирательство удостаивается со стороны правопорядка внимания, нормировки и- защиты. С одной стороны, правопорядок не отказывает ему в некоторой помощи. Эта помощь в Риме, как известно, состоит в том, что претор, по просьбе сторон, обещает третейского судью принудить (чрезвычайными средствами: путем multae dictio или pignoris capio) к исполнению добровольно принятой обязанности. С другой стороны, тот же правопорядок ставит условия, при наличности которых он согласен допустить и признать третейское разбирательство. Эти условия сближают занимающий нас институт с публичным судоговорением и отчасти сообщают ему публично-правовое освещение. "Враждебного противоположения" элементов государственного и частного я во всем этом решительно не усматриваю. Но точно так же не усматриваю и той слaбости правового образования, из-за которой, по мнению автора, привходит неустоичное обещание. Правда, что решение третейского судьи не наделялось в Риме законной силою решения, что при нем не получалась res iudicata, что sententia arbitri не создавала иска о приведении в исполнение. Но против этой, действительно кардинальной, слабости договорная неустойка или в данном случае так наз. poena corapromissa была ведь совершенно бессильна. И это уже по той простой причине, что она простиралась только на один из двух частных договоров, необходимых для решения спора о праве третейским судом, a именно только на договор спорящих лиц между собою - договор, который обсуждался на основании начал частного права и сравнительно мало подвергался публично-правовым веяниям. Напротив того, к receptum'y, т. е. договору спорящих сторон с избранником их совести или будущим третейским судьею, неустойка не имела никакого ровно отношения: этот второй договор находился в прямом подчинении нормам преторского эдикта; он носил отпечаток по преимуществу процессуальный: на него распространялись в немалом числе правила, заимствованные из области гражданского судопроизводства, но, наоборот, совсем не влияла неустойка сторон, которая, вполне естественно, и вообще оставалась без какого бы то ни было воздействия на всю судебную сторону дела*(280).

По моему мнению, роль неустойки при римском компромиссе в общем ничем не отличается от той весьма обыкновенной ее роли, которая наблюдалась нами уже раньше. Неустойка и здесь является наперед установленным интересом. К этому заключению меня приводят два соображения. Не следует, во-первых, забывать, что обоюдное обещание при компромиссе уплатить неустойку - порядок только нормальный, a никак не исключительный, не единственно только возможный. Кроме этого способа, еще встречаются, как известно*(281):

а) Прямое обещание, в форме стипуляции данное, о признании arbitrium'a, без присоединения к нему условия о неустойке. Из такого обещания вытекает, разумеется, actio ex stipulatu, и предметом ее служит интерес:

fr. 27 § 7 D. h. t. (4, 8) (Ulpianus). Sed si poena non fuisset adiecta compromisso, sed simpliciter sententia stari qnis promiserit, incerti adversus eum foret actio.

fr. 28 D. eod. (Paulus). Non autem interest, certa an incerta summa corapromissa sit, ut puta "quanti ea res erit".

b) Compromissum без всякой или, по крайней мере, без обоюдной стипуляции, с отдачею только на хранение самого предмета спора: fr. 11 § 2 D. h. t. (Ulpianus).

c) Compromissum nudo pacto:

fr. 11 § 3 D. eod. Interdum, ut Pomponius scribit, recte nudo pacto fiet compromissum...

Равным образом, источники представляют нам еще ряд других модификаций, не говоря уже о нововведениях Юстиниана в с. 4 и с. 5 h. t. (2, 55), выходящих, правда, за пределы строго римского института третейского суда.

Во-вторых,- этот довод важнее предыдущего - обещание уплатить неустойку дается, ведь, точно так же и в обыкновенном процессе. И там элемент договорный имел огромное значение, как опять-таки хорошо известно. Стоит только вспомнить все многочисленные преторские стипуляции в широком смысле слова. Небезынтересно теперь спросить: в чем в этих преторских стипуляциях заключалось требование стороны? Ответить, очевидно, должно так: помимо возвращения спорной вещи (restitutio rei), требование или притязание всегда направлялось на вознаграждение за причиненные вред и убытки, другими словами, на incerta quantitas,- на основании той части формулы, которая гласила: "quanti еа res est": fr. 2 pr. § 2 D. de stip. praetor. 46, 5*(282). Отсюда уже вполне понятно пользование неустойкою и в этих случаях. Что оно здесь практиковалось, мы знаем. Это обстоятельство засвидетельствовано в ряде мест:

fr. 6 D. h. t. (Paulus). In omnibus praetoriis stipulationibus, in quibus primo fieri aliquid, deinde, si factum non sit, poenam inferimus, poenae noraine stipulatio committitur*(283).

Но этого мало. По счастью, засвидетельствовано и то, с какой целью практиковалось означенное пользование неустойкою, какого рода функции она здесь выполняла. Один из римских юристов выражается на этот счет особенно ясно. Это - Венулей в уже знакомом нам отрывке из его liber octavus actionum:

In eiusmodi stipulationibus, quae "quanti ea res est" promissionem liabent, commodius est cevtam suramam comprehendere, et rel.*(284).

Мы видим: указание классика безусловно согласуется с обычным назначением договорной пени (cf. § ult. I. de V. O. 3, 15) и подтверждает весьма естественные в том же смысле предположения. Остается отметить, что между упомянутыми преторскими стипуляциями и компромиссом Древнего Рима существует самая тесная связь и ближайшая аналогия. Чрезвычайно справедливо по этому поводу замечает Беккер, что мы наблюдаем один и тот же процесс или порядок вещей в обеих областях - как в области названных стипуляций, так и в деле компромисса. В последнем случае трудности, сопряженные с необходимым вычислением понесенного ущерба, могли, по мнению Беккера, чрезвычайно рано всем броситься в глаза, a потому вызвать постоянное обращение к услугам определенных сумм или ценностей*(285).

В качестве второго "фундамента" для римской неустойки Sjцgren'ом выдвигается мировая сделка. Мотивы, по которым автор приходит к убеждению в наличности непрочного и нуждающегося в укреплении образования, здесь в сущности те же самые, что при договоре компромисса. И в трансакте пред нами "опять-таки до известной степени публично-правовой договор, действию которого присуща принципиальная слабость". Объективное право должно, по выражению Sjцgren'a, относиться к мировой сделке неуверенно или скептически ("sich zweifelnd stellen") - все по той же причине, что решение тяжб принадлежит судебным местам, a не сторонам.

Переходя к оценке этого взгляда в применении к институту трансакта, я опять должен выразить свое коренное несогласие с автором.

Мировая сделка в Древнем Риме была чaстноправной сделкой и осталась таковой. Правда, она сопоставляется с решением. Но принимать такое сравнение или сближение (указываю преимущественно на с. 20 h. t. 2, 4) за наличную, так сказать, монету - глубоко ошибочно и до некоторой степени наивно. Ряд весьма известных положений и мест источников беспощадно разрушает иллюзию подобного отождествления и препятствует проводить его в конкретных частностях*(286). Подчеркнутая Sjцgren'ом природа института доказывает опять-таки не более как необходимость его признaния правопорядком, наделения его высшей санкцией. Эта санкция, и вообще, разумеется, важная, здесь, по исключению, приобретает особенно большой вес и значение. Но этим дело и ограничивается: других последствий отсюда не вытекает. Таким образом, природа мировой сделки решительно не в состоянии подтвердить воззрение автора.

Между тем против автора говорит многое - говорит, между прочим, и такой существенный момент, как бесформенность мировой сделки:

fr. 2 D. h. t. (2, 15) (Ulpianus). Transactum accipere quis potest... et si pactum conventum fuerit factum.

Hopмaльнoй (но только нормальной) формой трансакта служила, впрочем, так наз. Aquiliana stipulatio в связи с acceptilatio, но по причинам совершенно специального характера, как это явствует из fr. 4 h. t.

Далее: усиление трансакта помощью неустойки нисколько не было обязательно или предписано. Лучшим тому доказательством может служить факт, что во всем tit. Dig. de transactionibus o неустойке речь идет только в двух отрывках. При этом далеко нелишне еще отметить, что оба раза совет воспользоваться условием о пене преподают юристы позднейшего классического, отчасти даже после классического периода (это, как мы уже знаем*(287), Павел в fr. 15 и отчасти Гермогениан в fr. 16 h. t.); что, затем, неустойка при трансакте появляется по преимуществу в кодексе и, наконец, что общепринятым придатком мировой сделки она становится лишь в византийский уже период*(288).

Пред нами, следовательно, процесс развития, который несомненно, самым тесным образом связан с упaдком содержания и силы стипуляции и акцептиляции, но, с другой стороны, совершенно бездоказателен для гипотезы о слабости трансакта в исходный момент его развития и о необходимости укрепить его вследствие того неустойкою в тот первоначальный период его существования.

Заслуживает упоминания и то, что в эту позднейшую эпоху сам хaрaктер договорной неустойки сильно измнняется. Из заранее таксированного сторонами в пользу верителя интереса она превращается, как нам уже известно*(289), в средство карательное, в чистое (к тому же нередко уплачиваемое фиску) наказание. Альтернативное отношение между требованиями по основному и неустоичному обязательству прекращается, как мы помним, и настает царство кумуляции.

Не говорит в пользу теории автора и большинство его остальных, уже перечисленных "фундаментов".

Так, если он указывает на предварительный договор, как на ненадежное правовое образование, требующее для себя опоры в соглашении о неустойке, то цитируемый им известный fr. 68 D. de T. O. (45, 1) не только не оправдывает делаемой на него ссылки, но даже прямо идет вразрез с тезисом автора.

Достаточно привести означенное место:

Paulus libro secundo ad odictum. Si poenam stipulatus fuero, si mihi pecuniam non credidisses, certa est et utilis stipulatio, quod si ita stipulatus fuero: "pecuniam te mihi crediturnm spondes?", incerta est stipulatio, quia id venit in stipulationem, quod mea interest.

чтобы видеть, что в нем присваивается неустойке совсем иная роль, чем та, на которой настаивает Sjцgren. Co всей желательной ясностью Павел учит, что условие о пене обращает стипуляцию из неопределенной по своему предмету или размеру ("incerta") в точно определенную ("certa"); что, другими словами, неустойка здесь, как вообще, служит делу таксации убытков. По странному недоразумению, Sjцgren с этим именно значением исследуемого института удивительно мало считается, а, взамен того, открывает в словах Павла совершенно не существующее положение, будто юридическое действие всякого pactum de contrahendo, в том числе и облеченного в форму стипуляции, "непрочно" и "сомнительно", раз при нем нет дополнительного обещания неустойки.

Равным образом, не прав Sjцgren и тогда, когда полагает, что римский договор товарищества был внутренне до того слабым построением, что даже присоединение к нему стипуляции*(290) мало в чем могло помочь горю. Простой абстрактный договор, думает автор, в самой незначительной только мере способен был устранить эту слабость, и только стипуляция с условием о пене оказывалась в силах привнести "нечто новое" и доставить действительное обеспечение.

На самом деле весь вопрос и здесь заключается в оценке интереса. Прямо немыслимо, чтобы заключенный путем двусторонней стипуляции договор товарищества мог оказаться непрочным и нуждаться еще в укреплении. Всякое утверждение в этом смысле неизбежно разбивается о неоспоримые и незыблемые данные из области римско-правовой системы контрактов. Нельзя не обратить внимание также, что места в законодательных сборниках Юстиниана, трактующие о неустойке при societas, далеко не многочисленны: в tit. Dig; pro socio таких (рассмотренных нами)*(291) отрывков всего лишь три: fr. 41, 42 и 71 pr. Все они, вдобавок, относятся опять-таки к позднеклассическому периоду и не оставляют никакого сомнения на тот счет, в чем искать основания для привлечения неустойки. Что это основание не заключается в слабости основного договора, всего лучше видно из того обстоятельства, что во всех трех цитированных отрывках признается неоспоримое право и полная возможность обратиться к иску из самой societas, т. е. к (сопровождаемой бесчестием!) actio pro socio.

Совершенно неправильным, наконец, должно быть названо указание Sjцgren'a на обязательство платить проценты, как на типичный фундамент (в принятом автором смысле) для неустоичного условия. Положение, будто право на проценты не является "прочным", разумеется, произвольно - произвольно даже по адресу usurae quae officio iudicis praestantur, a тем более в применении к usurae ex obligatione при stricti iuris iudicia, где проценты, как известно, должны были стипулироваться верителем, таким же точно образом, как и самая неустойка*(292). Что в последнем случае участники сделки никак уже не могли ощущать потребность в сообщении ей большей устойчивости или силы, признает и сам Sjцgren. Но тогда должно быть ясно, что если, несмотря на это, в источниках неоднократно встречается stipulatio poenae в соединении именно с займом, то причина и цель подобного привнесения неустоичного условия не могут состоять в том, в чем их находит Sjцgren. А могут они состоять и действительно состоят единственно в желании дать точную оценку имеющему быть уплаченным вознаграждению, в стремлении заблаговременно предупредить всякого рода излишние споры и проволочки, в намерении заменить неизвестное или неопределенное заранее известным и строго определенным*(293).

После всего сказанного справедливо будет признать несостоятельным утверждение автора, будто римская неустойка первоначально присоединялась только к слабому в правовом смысле образованию, к фундаменту, нуждающемуся в усилении, как выражается автор. В такой абсолютной форме теория (точнее гипотеза) Sjogren'a o том, что договорная пеня - не более как своего рода опора или "клюка" на случай немощи, не заслуживает одобрения и должна быть отвергнута.

Правда, в основной своей идее эта гипотеза все-таки заключает крупинку истины. Факты действительно подтверждают существование одного-другого института, развившегося в теснейшей связи с обещанием неустойки и при несомненной ее помощи. Но всякое обобщение в этом направлении оказывается преувеличением и насилием против фактов же и источников,- поскольку те и другие доступны научному раскрытию.

Справедливо, во-первых, что роль средства укрепления при слабом правовом образовании наша неустойка сыграла при договорном установлении сервитутов. Что здесь действительно была и чувствовалась потребность в усилении, слишком хорошо известно, чтобы нужно было останавливаться на этом вопросе подробнее. В знаменитом рассказе Гая (11, 31) (повторяющемся в источниках не один раз) относительно создания сервитутов "pactionibus et stipulationibus" под последними, бесспорно, должны пониматься именно штрафные или неустоичные стипуляции. В соединении с этим, не может подлежать сомнению, что первоначально применение пени в данной области почти не знало исключений. Если вспомнить содержание некоторых отрывков римских юристов (хотя бы интересного fr. 7 D. si serv. vind. 8, 5 Павла с его характерной cautio, cf. fr. 85 § 3 D. de V. O. 45, 1), то можно даже воссоздать более или менее ясную картину относящихся сюда случаев. Дело, очевидно, происходило следующим образом: промитент давал обещание за себя и своих наследников, что ни самому стипулятору, ни его наследникам не будут чиниться никакие препятствия при пользовании приобретаемым сервитутом - под страхом уплаты, в случае нарушения этого обещания, неустойки в известном размере*(294). Даже много позже договорная пеня остается в употреблении, и употреблении постоянном, хотя, впрочем, не прямо уже обязательном*(295).

Не спорю, во-вторых, и против того взгляда автора, что договоры в пользу третьих лиц и во вред им, как равным образом обязательства, лишенные денежного (имущественного) интереса, действительно должны были казаться в Древнем Риме непрочными и нуждавшимися в укреплении помощью неустоичного соглашения.

Относительно первого рода договоров дело не подлежит никакому сомнению: классики явно указывают на stipulatio poenae как на средство придать значение такому договору. Сошлюсь только на известный fr. 38 §§ 1, 2, 4, 17 D. de V. O. (45, 1) Ульпиана и на дословное почти повторение содержащейся в нем мысли еще Юстинианом в его § 19 I. de inutil, stipul. (3, 19)*(296).

Но точно также верно, что и в деле признания неимущественного интереса неустойка выполнила именно ту задачу, которую ей приписывает Sjogren. И здесь она доставляла зaщиту, которой, помимо нее, нельзя было добиться. Где с обещанным действием не было связано имущественного интереса, там неустоичное соглашение являлось на практике прямо-таки необходимым. Так оно было, например, когда объектом обещания служило отпущение на волю раба (fr. 122 § 2 de V. O.)*(297), или когда дело шло о дозволении или недозволении хоронить покойника в покупаемом месте (fr. Il de relig. 11, 7)*(298). В этих и подобных случаях контрагент, который уславливался насчет неустойки, избавлялся от необходимости доказывать свой интерес и, следовательно, от необходимости представления данных, которых он фактически представить не мог. И об этом тоже повествует уже цитированное изречение Ульпиана, заключительные слова которого относятся и к настоящему вопросу:

Fr. 38 § 17 cit. i. f...... poenam enim cum stipulatur quis, non illud inspicitur, quid intersit, sed quae sit quantitas quaeque condicio stipulationis.

Для Юстинианова права, отмечу еще в заключение, два последние только что поименованные случаи являются вместе с тем и единственными, когда договорная пеня служит только косвенным психологическим стимулом, когда, другими словами, исключительная ее цель заключается в побуждении должника к выполнению известного действия, которое само по себе не составляет предмета обязательства, a потому и не может быть потребовано от должника или ответчика. Здесь неустойка перестает служить средством укрепления обязательства и обращается в средство замены обязательства. Соответственно с этим, здесь невозможен вопрос о каком-либо конкурентном отношении (альтернации или кумуляции) между принадлежащими верителю требованиями, ибо двух требований у верителя вовсе нет, a есть только одно требование, создаваемое соглашением о неустойке.

С точки зрения догматика мне кажется вполне основательным усматривать в обоих случаях ненормальную до известной степени функцию неустойки. Весьма метко поэтому, на мой взгляд, выражался покойный Экк*(299), когда говорил, что в них нет нaстоящей договорной пени, a имеется только "Рseudo-conventionalstrafe", т. е. лженеустойка*(300).

Впрочем, и с точки зрения юриста-историка дело едва ли меняется. Вопрос все-таки представляется в том же или почти в том же свете. Если отвлечься от двух-трех спорадических случаев приложения неустойки в доклaссическом прaве (напомню о рассмотренной уже роли неустойки при установлении сервитута и укажу еще, что подобная же историческая роль, быть может или даже вероятно, выпала на долю неустойки и в процессе признания стипуляции, направленной на facйrй, a не на dare)*(301), то оказывается, что мы постоянно встречаемся с одной и той же, неизменной природой неустойки: это всегда и везде интерес, заранее определенный посредством автономной таксации сторон.

Еще только два слова о другом воззрении нашего автора - воззрении, чрезвычайно близко подходящем к уже знакомому нам и разобранному учению Вендта*(302). Опираясь на последнего, и Sjцgren всячески выставляет и подчеркивает штрафной, карательный характер исследуемого института в римском праве, сравнивая неустойку с законом установленным возмездием и характеризуя ее как ослабевшую в течение веков форму или разновидность публично-правового наказания*(303). Что Вендт не сумел обосновать своего сопоставления и взгляда и не успел его сделать хотя несколько правдоподобным, мы уже знаем. Остается добавить, что и Sjцgren'y это удалось не лучше. Он не выдвигает ни одного нового момента в качестве связующего звена между сближаемыми явлениями, не приводит ни одной мало-мальски существенной черты в пользу защищаемой им конструкции.

<< | >>
Источник: Пергамент М. Я.. Договорная неустойка и интерес в римском и современном гражданском праве (издание 2-е). 1905

Еще по теме Добавление. Гипотеза Sjцgren'a*(276):

  1. 37. ПОНЯТИЕ ГИПОТЕЗЫ И ЕЕ СТРУКТУРА. ВИДЫ ГИПОТЕЗ
  2. Шпионаж (ст. 276 УК РФ)
  3. Статья 276. Возобновление производства
  4. Особенности исчисления и уплаты страховыми организациями налога на добавленную стоимость
  5. 12.2. Налог на добавленную стоимость
  6. Особенности исчисления и уплаты банками налога на добавленную стоимость
  7. НАЛОГ НА ДОБАВЛЕННУЮ СТОИМОСТЬ
  8. НАЛОГ НА ДОБАВЛЕННУЮ СТОИМОСТЬ
  9. Налог на добавленную стоимость (НДС)
  10. Особенности исчисления и уплаты негосударственными пенсионными фондами налога на добавленную стоимость
  11. Континуальные гипотезы круговорота материи
  12. 2.4. Структура научной гипотезы и фантазии
  13. Гипотеза нормы права: понятие и классификация
  14. Гипотеза Геи
  15. 2) Эфиродинамические гипотезы.
  16. Квантуальные гипотезы круговорота материи
  17. 17.2. Бинарная задача проверки простых гипотез
  18. § 7. Гипотеза естественной нормы безработицы и инфляция
  19. ПРИЗРАКОВАЯ ГИПОТЕЗА.