<<
>>

§ 44. Остановимся теперь на идеѣ обмѣна цѣнностей uo Марксу

, принимающей, какъ мы выяснили, обликъ извѣстной исторической конструкціи, такъ какъ пбдъ отношеніями нынѣшняго обмѣна кроются гадательно болѣе раинія, старѣйшія отношенія первобытныхъ, естественныхъ, а затѣмъ денежныхъ обмѣновъ, являющіяся источникомъ нынѣшнихъ экономическихъ явленій.

По Марксу, при обмѣнѣ соизмѣряются два усилія труда; два промежутка времени посвященные на выдѣлку (полученіе) предмета—ищутъ пункта равновѣсія и отдаются другъ другу или, вѣрнѣе, взамѣнъ одинъ другого—съ удовлетвореніемъ при условіи равенства.

Позволительно поставить, однако, вопросъ: почему A готовъ отдать свою вещь за вещь B только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы эта вещь стоила столько же труда, въ особенности же столько времени труда, такъ какъ элементъ энергіи не поддается измѣренію? Почему, отдавая большую работу по времени онъ чувствовалъ бы себя обиженнымъ, другая-же сторона точно такъ-же чувствовала бы себя обиженной и противодѣйствовала-бы въ случаѣ передачи меньшей по времени работы?

Марксъ не отступаетъ передъ этимъ вопросомъ. Онъ на половину отвѣчаетъ на него ясно, на половину же гадательно: если бы B далъ A издѣліе, требующее меньшаго времени труда, то A предпочелъ бы сдѣлать самъ для себя требуемую вещь, чѣмъ работать долѣе въ видахъ невыгоднаго обмѣна. Такъ же точно поступилъ бы B., еслибъ ему надо было производить продолжительнѣе, чтобы создать нѣкоторое превышеніе цѣнности предметовъ, обѣщающее невыгодный обмѣнъ.

Въ мысли Маркса возникаетъ какъ бы представленіе о первобытномъ состояніи производства, предшествующемъ обмѣну. Всякій человѣкъ производитъ для себя все, въ чемъ нуждается для удовлетворенія собственныхъ потребностей, ничего не обмѣниваетъ.

Только хозяйственный опытъ учитъ его, что производство станОвится болѣе плодотворнымъ при раздѣленіи труда. Тогда всякій человѣкъ замѣчаетъ, что однородное производство изощряя способности, сберегая время, создаетъ значительно больше. Является якобы мысль о томъ, что A долженъ заняться однимъ родомъ производства, B—другимъ, C—третьимъ, тогда каждый изъ нихъ выдѣлаетъ значительно больше продуктовъ, нежели при разнородномъ трудѣ и, обмѣнивая излишекъ собственнаго производства на излишки производствъ чужихъ, онъ получитъ больше вещей каждаго разряда, чѣмъ если бы онъ самъ ихъ производилъ. ІІотому что теперь личное время приноситъ каждому въ отдѣльности больше, т. e. въ общемъ итогѣ доставитъ больше благъ.

Объяснимъ вто съ помощыо алгебраической формулы. Допустииъ, что кто либо выдѣлываетъ a+b4^c+d+e, что все вто равняется 5 а, при предполагаемомъ удвоеніи производительности труда, вслѣдствіе раздѣленія его среди разныхъ отдѣльныхъ личностей, когда одинъ выдѣлываетъ только а, другой, только b, третій только с и т. д., каждый рабочій произведетъ 10 а, или 10 b,; или 10 с и т. п. оставляя для себя на собственныя нужды 2 а, вмѣсто одного, онъ обмѣняетъ оставшіеся 8 а на 2 b^-2 c-f-2 d+ 2 e, или,стало- быть, каждый будетъ имѣть теперь два раза болѣе, чѣмъ имѣлъ прежде когда самъ работалъ на удовлетвореніе всѣхъ своихъ потребностей.

Здѣсь предполагается, на основаніи теоріи Маркса, что экономическое раздѣленіе въ втомъ духѣ должно было произойти прежде всего между земледѣльцемъ и ремесленникомъ. Если оба они, до того, какъ раздѣлить ,свои хозяйственныя роли, работали ежедневно по восьми часовъ,-—четыре часа на пашнѣ и четыре часа отдавали ремеслу,—удовлетворяя всѣ свои потребности, то теперь, работая по столько же часонъ, реиесленникъ уступаетъ земледѣльцу плодъ своего труда за четыре часа и сохраняя одновременно длд себя результатъ остальныхъ четырехъ часовъ. Прибыль съ введеніемъ раздѣленія труда и вытекающаго изъ него обиѣна ныразится въ томъ, что теперь каждый въ теченіе восьми часовъ производитъ больше однородныхъ продуктовъ, сохраняетъ большее количество ихъ для себя,, и больше получаетъ отъ контръ-агента, во всякомъ же случаѣ за результатъ своего четырехчасового труда получитъ результатъ четырехъ часовъ другого. Эту идиллическую схему, имѣющую изобразить отношенія первобытнаго натуральнаго обмѣна,—такъ какъ, повидимому, дѣло не могло бы дойти до обмѣпа на другихъ условіяхъ, ибо послѣдній былъ бы не ныгоденъ,—Марксъ переноситъ путемъ экономическихъ отвлеченій въ область нашего хозяйственнаго міра. Знаменитые изъ лекцій Каутскаго гипотетическіе первые четыре часа въ примѣрномъ восьмичасовомъ рабочемъ днѣ, оплачиваемые фабрикантоиъ, когда рабочій работаетъ на себя, должны равняться предположительно такоиу количеству средствъ содержанія, прежде всего пропитанія, которое можно произвести равнымъ образомъ въ продолженіи гипотетическихъ четырехъ часовъ земледѣльческаго труда, а оба эти количества труда равняются но времени заработной платѣ, или, какъ слѣдовало бы предполагать, количеству вреиени, средне-необходимаго для добычи соотвѣтствующаго количества металла и чеканки денегъ.

§ 45. Увы, вся эта иатематическая и историческая идиллія происходитъ лишь въ созидающемъ отвлеченности воображеніи ученаго; никогда она не проявлялась въ жизни.

Предположеніе, что когда то оцѣнка произведеній труда при обмѣнѣ началась отъ сравненія употреблеппыхъ усилій труда, или времени, потребнаго для производства, нс выдерживаетъ исторической критики.

Обмѣнъ, какъ справедливо замѣтилъ Зиимель, былъ «великимъ открытіемъ въ исторіи человѣчества». Прошли цѣлые вѣка, прежде чѣмъ человѣкъ замѣтилъ, что вмѣсто того, чтобы отнимать отъ кого-нибудь то, что еиу понравилось—рискуя жизнью, такъ какъ надо было брать силой желательный предметъ, убить другого или быть самому убитымъ, или, не убивъ, подвергнуться въ будущемъ мести со стороны обиженнаго,—-выгоднѣе отдать другому что-нибудь въ обмѣнъ изъ того, чѣмъ онъ самъ владѣетъ въ излишкѣ и что можетъ понравиться этому другому, или понадобиться ему.

Ho втотъ первобытный обмѣнъ происходилъ на почвѣ капризной оцѣнки, неправильность которой распространялась во всѣхъ направленіяхъ, внѣ опредѣленныхъ предѣловъ.

Первобытный человѣкъ, древній земледѣлецъ, или древній ремесленникъ— не былъ марксистомъ, не вѣдалъ теоріи труда, не разсчитывалъ своего и чужого вклада работы въ мѣновыхъ отношевіяхъ на единицы времени, имѣлъ очень слабое понятіе о времени, о степени собственнаго усилія, въ особенности о степени чужого труда, даже въ томъ случаѣ, когда по личному опыту зналъ разпыя занятія, такъ какъ не урегулированный первобытный трудъ заключалъ въ себѣ самыя разнообразныя напряженія времени и анергіи.

Ha первобытномъ обмѣнѣ лежитъ, прежде всего, тяжелымъ бременемъ, жестокій гнетъ эгоистическихъ насилій и изрѣдка лишь его освѣщаетъ мягкій • блескъ альтруизма старинной общины (коммупы), съ ея наростающей солидарностью среди родственныхъ группъ. Обмѣнъ уже происходитъ, но еще долго звучитъ въ немъ преобладаніе болѣе сильнаго физически контрагента: «ты долженъ взять, что тебѣ даютъ», и соотвѣтствующее чувство болѣе слабаго: «я долженъ взять, что мнѣ предлагаютъ, потому что, въ противномъ случаѣ, ничего не получу». Въ мѣновыя отношенія втискивается угроза насилія, спрятанныхъ когтей хищника, которые ежеминутно могутъ быть выдвинуты наружу. Къ насилію присоединяется первобытный наивный обманъ, хитрость дикихъ людей, которой подчиняется человѣкъ, умственно менѣе развитой. Съ другой стороны, въ иѣновыхъ отношеніяхъ какого нибудь общества видна и солидарность общаго труда всѣхъ для всѣхъ, взаимной помощи для цѣлей всего собирательнаго цѣлаго. Отсюда въ болѣе поздніе акты собственнаго обмѣна проникаетъ великодушная нерасчетливость: «я даю тебѣ такъ-много, потому что я нашелъ, собралъ или сдѣлалъ это въбольшомъ количествѣ, а самому мнѣ оно не нужно; между тѣмъ, мнѣ очень надо то, что ты имѣешь, что ты собралъилисдѣлалъ». Вътакихъ случаяхъ люди обманываютъ часто нс только другихъ, но и самихъ себя, такъ какъ не располагаютъ способностями предвидѣть свои потребности, не цѣнятъ того, въ чемъ не нуждаются сегодня, что на завтра имѣется въ излишкѣ.

Настоятельная неотложность нужды, яркіе апетиты дикаго человѣка, страстность мниолетнаго вожделѣнія—все это отражается на актѣ обмѣна. Сильнѣе заинтересованпый не въ состояніи оцѣнитъ собственной и чужой жертвы, то, что онъ самъ имѣетъ и въ чемъ сейчасъ не нуждается, блѣднѣетъ въ его расцѣнивающемъ чутьѣ; то, что онъ можетъ получить отъ другого, что сильно привлекаетъ его, пріобрѣтаетъ высокую цѣнность въ его глазахъ и не возбуждаетъ вовсе вопроса, какими усиліями, въ какое время этотъ другой дошелъ до обладанія привлекающей его вещи. Подобно тому дикарь, сносясь съ цивилизованными народами, поступаетъ совершенно нормально, когда приноситъ глыбы золота или шкуры звѣрей, убитыхъ на охотѣ съ опасностью жизни за боченокъ водки, или за горсть бисеру. Онъ не знаетъ, обманутъ ли онъ и прямо песиособенъ поставить вопросъ, можно ли его обмануть. Онъ знаетъ лишь, что чего-то очень сильно хочетъ и готовъ отдать за это то, чего другіе требуютъ, если у него нѣтъ охоты или смѣлости отнять силою предметъ желаній, если у него не хватаетъ силъ, или онъ не желаетъ рисковать въ борьбѣ, безъ достаточной на это надобности.

§ 46. Словомъ, первобытный обмѣнъ происходитъ въ условіяхъ естественнаго неравенства. Ошибочность предположеній Маркса состоитъ въ томъ, что въ его экономической конструкціи лежитъ въ основѣ мысль, будто велкій

могъ бы имѣть все, благодаря собственному труду; что всякій сумѣлъ бы все вдѣлать, что первобытные станки труда — если можно такъ выразиться—равны для всѣхъ, что будто бы единичныя личности покидаютъ ихъ съ цѣлью увеличенія цѣнностей раздѣленіемъ труда, сохраняя за собою одинъ лишь станокъ, одну профессію земледѣльческую или ремесленную, тотъ или иной родъ этой npoJ фессіи. Эту конструкцію, совершенно ложную, небывалую въ исторіи,— такъ какъ первобытный торговый обмѣнъ начинается, собственно говоря, между разными группами, опирающимися на различныя естественныя условія,—Марксъ произвольно переноситъ въ наши отношенія. Она не соотвѣтствуетъ прошлому, такъ какъ группы, располагающія одинаковой естественной обстановкой и одинаковыми способностями къ труду, не имѣли бы повода входить другъ съ другомъ въ обмѣнныя отношенія: заранѣе слѣдуетъ предположить, что одна группа имѣетъ запасъ природныхъ благъ отличный отъ' запаса другой группы, и добываетъ и выдѣлываетъ другіе предметы, коль скоро чувствуетъ потребность въ пользованіи обмѣномъ. Эта конструкція не отвѣчаетъ также и современности, такъ какъ воображать себѣ, что рабочій, не будь онъ нащятъ для фабричнаго труда, могъ бы самъ добывать себѣ пищу земледѣльческимъ трудомъ—это значитъ противорѣчить очевиднымъ фактамъ, противорѣчить историческому положенію человѣка, который оказался живущимъ въ городѣ, никогда не видѣлъ пахат- ной земли, присвоенной иными руками. И какъ въ первобытныхъ отношеніяхъ группа приступаетъ къ обмѣну съ другой группой, потому что эта послѣдняя, въ случаѣ насилія была бы способна успѣшно защищать свое владѣніе, да и сама первая груіша готова силою же защищать то, чѣмъ владѣетъ, такъ въ нашихъ экономическихъ отношеніяхъ имѣютъ вѣсъ и значеніе историко-юридическія отношенія. Онѣ опираются на физическую силу, на завоеваніе земель болѣе сильными, на вытѣсненіе изъ ихъ пепелищъ болѣе слабыхъ, и исключеніе ихъ изъ владѣнія естественными благами на охраняемой государствомъ классовой позиціи, на выработанныхъ въ извѣстномъ направленіи нравственныхъ понятіяхъ о правовой собственности, на всей политической системѣ, оберегающей установившійся порядокъ и τ. π.

Отвлеченная мысль можетъ, во имя новыхъ нравственныхъ идеаловъ, сравнивать чрезмѣрную продолжительность рабочаго дня съ малымъ количествомъ пищи, которая получается за дневной заработокъ и угадывать, что время труда на полученіе ея гораздо меньше, но это будетъ только фантазія, которая не произвела ни измѣреній, ни статистическихъ исчисленій, которая вовсе не считается съ реальными условіями, съ цѣною пищи, съ цѣною рабочаго дня, со стоимостью золота, со всѣмъ тѣмъ, что образовалось въ историческихъ отношеніяхъ. Относясь реально къ положенію вещей, мы можемъ констатировать лишь то, что намъ грубо говоритъ голосъ дѣйствительности: «За такую то и такую сумму вджно цолучить столько то и столько пищи, а за такую то и такую сумму я возьму у тебя весь твой рабочій день». Это можетъ быть слишкомъ мало, это можетъ чувствоваться какъ обида, здѣсь можетъ быть находится точка отправленія для всевозможныхъ реформъ, всякихъ измѣненій договора между фабрикантомъ и рабочимъ, но здѣсь нѣтъ никакого строго научнаго оспованія ссылаться (если дѣло идетъ не объ идеалистическихъ отвлеченностяхъ, но о согласіи юридико-экономическихъ понятій съ исторической эволюціей) на неизвѣстное, неподдающееся исчисленію, никогда непримѣняемое въ жизни отношеніе часовъ труда необходимаго', на выдѣлку извѣстной части фабричныхъ продуктовъ и извѣстной части средствъ пропитанія. Это невозможно въ особенности потому, что посредствующее звено— металлъ, являющійся показателемъ средствъ дневного содержанія и рабочаго труда въ теченіе фабричнаго дня, равнымъ образомъ не дѣйствуетъ и никогда не дѣй- ствова.іъ равноиѣрно на обѣ стороны, не спрашивалъ и не спрашиваетъ объ отношеніи вреиени и, по признанію самого Маркса, уклоняется отъ опредѣленій времени. Такъ какъ, говоритъ Марксъ, «золото никогда по всей вѣроятности не оплачивалось надлежащимъ образомъ, т. e. соотвѣтственно времени и трудамъ его искателей».

Изъ 8Toro всего дѣлаемъ выводъ чрезвычайно важный: наша цѣна несправедлива, но она— несправедливость историческая, она наслѣдіе милліарда ошибокъ при оцѣнкѣ, накопленныхъ вѣками насилій, обмановъ, легкомыслія, капризовъ, вожделѣній, настоятельной нужды однихъ и счастливаго положенія другихъ, ложныхъ нравственныхъ понятій, неправильныхъ юридическихъ представленій, жестокихъ соціальныхъ отношеній, привилегій, униженій и т. Д. и т. д.

Такова эволюціонная цѣна. Понятіе труда, какъ энергіи, и его выраженія функціями времени дѣйствовало здѣсь косвенно, по не было единственнымъ регуляторомъ оцѣнки, потому что никогда не обнимало всей области индивидуальной и соціальной психики.

§ 47. Во-истину, нельзя вообразить себѣ ничего менѣе справедливаго первобытнаго обмѣна. Право первородства, отданное за миску чечевицы—вотъ слабый его символъ. Тамъ.не могло быть пикакой справедливости, потоиу чтоспособ- ность оцѣнки чужого усилія, чужого труда нарождалась медленно впродолже- ніи вѣковъ и нынѣ находится еще въ фазисѣ образованія.

Главную роль въ актахъ обмѣна играла идея: у него вто есть, а я этого хочу. A это пѣчто въ чужихъ рукахъ пріобрѣтало вѣсъ независимо отъ того, какъ оно въ нихъ очутилось, цѣною какого расхода энергіи, времени, путемъ ли труда, или же благодаря насилію надъ третьииъ лицомъ? Тамъ, гдѣ такъ много зависитъ отъ счастливаго случая, отъ удачной охоты, отъ побѣдоноснаго боя, Гдѣ блага такъ часто приходятъ не путями труда,—идея чужой работы не имѣетъ и не можетъ имѣть ясной формы и не дѣйствуетъ какъ примѣръ на собственный трудъ, потому что не каждая личность располагаетъ способностью и дарованіемъ добывать все. Сила вожделѣнія убьетъ оцѣнку своей собственной жертвы, если только предлагающій ее владѣетъ излишкомъ, и даже, когда у него нѣтъ излишка,, потому что человѣкъ пріобрѣтаетъ благоразуміе только путемъ горькихъ испытаній, и только продолжительнымъ развитіемъ учится сдерживать мимолетныя желанія, не продавать за ихъ удовлетвореніе тяжелыхъ трудовъ прошлаго и надеждъ на будущее. Разочарованіе въ обмѣнѣ открываетъ глаза на сознательный иди безсознательный обманъ другой стороны, которая дѣйствуетъ въ обмѣнѣ подъ вліяніемъ тѣхъ же психическихъ мотивовъ и въ той же общественной атмосферѣ.

Ето захотѣлъ бы дать себѣ отчетъ въ томъ, какъ далеко заходитъ ошибка въ первобытной оцѣнкѣ, пустЬ вспомнитъ, что дикіе народы употребляютъ вмѣсто монетъ рыбу и раковины. Случается, что количество раковинъ извѣстной формы и величины считаютъ равноцѣнными всякаго рода вещамъ извѣстныхъ размѣровъ; случается, чтокладутъ пріобрѣтаемые предметы вдоль рыбы, признавая длину этого ряда равноцѣнною длинѣ рыбы, и ни минуты не думаютъ о томъ, что длина не можетъ быть вообще мѣриломъ цѣнности, что одна длина безъ ширины не можетъ дать мѣры стоимости рыбы, если даже оставить въ сторонѣ различіе вкуса рыбъ разныхъ сортовъ.

Подобная случайность бываетъ и въ нашихъ отношеніяхъ, тамъ, гдѣ одинъ и тотъ же товаръ нри различной продажѣ измѣряется произвольно: въ одномъ мѣстѣ по объему (на литры), въ другомъ—на вѣсъ (фунты), хотя не существуетъ никакого постояннаго отношенія между объемомъ и вѣсомъ.

Огромная ошибочность оцѣнокъ прошлаго скрывается подъ экономическимъ строемъ нашего времени, позволяя устанавливаться капризнымъ монопольнымъ цѣнамъ, давая волю индивидуальной жадности, великодушнымъ или лотерейнымъ прибавкамъ, случайнымъ скидкамъ цѣнъ, различію ихъ при продажѣ оптомъ и въ розницу. Эта ошибочность позволяетъ процвѣтать обману, продающему, напр., по дорогимъ цѣнамъ, лишенныя всякой стоимости вещи, или же, какъ говоритъ близкій къ дѣйствительности анекдотъ, учащему сортировать икру одного и того же качества для разныхъ разрядовъ кліентуры, потому что болѣе зажиточный покупатель охотно заплатитъ за болѣе дорогой ярлыкъ.

Несправедливая цѣна нашего времени, это дитя еще болѣе несправедливой цѣны прежнихъ временъ, составляетъ ядро несправедливости нашего строя, открывая однимъ пути обогащенія и пользованія благами жизни, другимъ—тяжелаго труда и безрадостнаго быта.

§ 48. Экономическое сознаніе цѣнности человѣка, какъ рабочей силы, какъ энергіи имѣющей иныя права, кромѣ усиленія· пищею своего труда, предназначеннаго въ чужую пользу; оцѣнка человѣка, какъ времени, которое не можетъ быть посвящаемо полностью чужому частному интересу,—эт^сознаніе находится лишь въколыбели своего нравственнаго развитія.

Сознаніе цѣнности человѣческаго труда вообще народилось прежде всего въ неблагородной оптовой формѣ рабства. Въ оптовой формѣ потому, что рабъ не принуждался къ данному труду, какъ часть извѣстной силы или извѣстнаго времени, но какъ полная рабочая сила человѣка на цѣлый рядъ лѣтъ, пока онъ въ состояніи будетъ работать.

A коль скоро цѣнность раба строилась въ зависимости отъ трудовъ войны, а не работы, на основѣ большей или меньшей легкости осуществленія насилія надъ чужой жизнью, на почвѣ военнаго счастья,— то и произведенія рабскаго труда не могли находиться въ какомъ либо правильномъ отношеніи ко времени или энергіи, расходуемымъ невольникомъ. Это никогда не принималось въ точный расчетъ. Эпоха насилія человѣка надъ человѣкомъ должна была быть, вмѣстѣ съ тѣмъ, и расточительной эпохой. Рабочая сила раба не должна была цѣниться высоко, коль скоро за всякіе пустяки его истязали до смерти, йли, порѣзаннаго на куски, бросали по прихоти патриціевъ на кормъ муренамъ. И эти отношенія господствовали не только въ греко-римскую эпоху. Средневѣковая Еврона и современная Америка дали намъ подобныя же картины, написанныя кровавымъ бичемъ на тѣлахъ бѣлыхъ и черныХъ негровъ. He особенно удалились отъ нихъ и крѣпостныя отношенія до освобожденія крестьянъ, а наслѣдственное бремя ихъ несетъ на себѣ наемный трудъ капиталистическаго производства. Какъ все это далеко оТъ идилліи сравненія времени промышленнаго труда со временемъ земледѣльческаго труда, на которомъ недавно еще было пятно рабства.

§ 49: Прибавимъ еще для усиленія характеристики, что даже сознаніе цѣнности человѣческой жизни, какъ рабскаго труда—равнымъ образомъ не первобытно, что и оно, При всей своей низменности, возникло благодаря лишь развитію на болѣе высокихъ ступеняхъ культуры.

Когда царь Давидъ истреблЯлъ поголовно населеніе завоеваннаго города, то это происходило оттого, что тогдашній Израиль не догадался еще, что побѣжденныхъ можно запрягать въ плугъ и заставить ихъ работать, какъ рабовъ. Окрестные иароды, которыхъ онъ предавалъ истребленію, стояли очевидно на болѣе высокой ступеви культуры, такъ какъ, мстя Давиду, ихъ цари чаще всего уводили побитыхъ Израильтянъ в рабство. Поздиѣе Давидъ не расточалъ уже такъ сильно имущества, скрывающагося въ рабочей силѣ иобѣжденнаго непріятеля, такъ какъ научился цѣнить его. Такимъ образомъ, большая мягкость въ обращеніи съ ближними шла въ уровень съ ббльшимъ экономическимъ расчетомъ, нравственная культура развивалась вмѣстѣ съ хозяйственной. Израиль пересталъ подрѣзывать жилы тысячамъ захваченныхъ на войнѣ лошадей, какъ онъ это дѣлалъ при царѣ Давидѣ, когда научился запрягать лошадей и возить на нихъ.

§ 50. Экономическое отношеніе между цѣнностью зеиледѣльческаго труда, вышедшаго недавно изъ крѣпостнаго періода, и цѣнностью труда промышленнаго, который недавно попалъ въ желѣзные тиски буржуазнаго найма—ждетъ еще своего изслѣдователя.

Чрезвычайно трудно оцѣнить, какъ подѣйствовалъ на обѣ стороны, врывающійся клиномъ между трудомъ на пашнѣ и трудомъ у станка, торговый капиталъ, накопленныя деньги, эксплоатирующія нужду въ мѣновыхъ средствахъ. Былъ-ли онъ одинаково суровъ для обѣихъ сторонъ или строже для одной изъ нихъ, подчинялся-ли сильнѣе потребности въ питаніи, такъ какъ не могъ же онъ питаться золотомъ, или жс скорѣе гордо диктовалъ законы излишку хлѣба, ищущему выгодныхъ условій для обмѣна на фабричныя произведенія, понижалъ-ли онъ сильнѣе сельско хозяйственныя цѣнности или ремесленныя въ’ихъ шаткйхъ отношеніяхъ, которыя вырабатывались но крутымъ линіямъ стѣсненнаго естественнаго обмѣна? Никто еще не отвѣтилъ удовлетворительно на эти вопросы. Большинство экономистовъ не поставило ихъ даже, а вѣдь они имѣютъ чрезвычайно важное значеніе. Если-бъ они были рѣшены иа основаніи изслѣдованій исторической дѣйствительности, абстрактная шаткость конструкціи Маркса, уравнивающей часть фабричнаго времени, съ частью земледѣльческаго времени въ ретортѣ заработной платы стала бы очевидной для всѣхъ глазъ.

Предположимъ слѣдующее: пусть земледѣлецъ работаетъ на почвѣ исклю- читагьно неблагодарной uo шестнадцати часовъ въ день; пусть рабочій трудится на фабрикѣ только въ продолженіи 8 часовъ въ день, пусть фабрикантъ даетъ рабочему за трудъ цѣлаго дня сумму равную 8 часамъ работы земледѣльца, пусть эта сумма соотвѣтствуетъ одному лишь содержанію рабочаго, пусть фабрикантъ, продавая издѣлія рабочаго, получитъ Двойную, тройную, четверную сумму денегъ по сравненію съ заработной платой. Съ точки зрѣнія Маркса, въ далноиъ случаѣ не будетъ прибавочной цѣнности, не будетъ эксплоатаціи, ие будетъ злоупотребленія чужимъ трудомъ, между тѣиъ какъ, вѣдь, съ точки зрѣнія нравственности, передъ лицомъ нашего здраваго сужденія, нашей нынѣшней способности къ оцѣнкѣ экономическихъ фактовъ, несомнѣнно то, что рабочій былъ обиженъ фабрикантомъ, хотя и получилъ за 8 часовъ своего труда 8 часовъ чужого. Онъ былъ обиженъ потому, что былъ въ полной мѣрѣ эксплоатировапъ вовсе не работающимъ капиталистомъ. Капиталъ использовалъ также и то обстоятельство, что трудъ земледѣльца оказался, по условіямъ нашего примѣра, еще болѣе обезцѣненнымъ, чѣмъ трудъ фабричнаго рабочаго.

Если трудно вообразить себѣ столь большое обезцѣненіе средствъ пропитанія и если легко сослаться, въ возраженіе нашему примѣру, на то, что среднее общественно-необходимое время нс можетъ производить такое малое количество пропитанія (восемь часовъ на содержаніе одного человѣка), то слѣдуетъ вѣдь обратить вниманіе и на то, что сравнительная дешевизна пищевыхъ средствъ никогда не находится и не находилась въ прямомъ отношеніи ко времени земледѣльческаго труда. Она вытекаетъ изъ чрезвычайно сложныхъ историческихъ отношеній земельной собственности, а также и изъ основъ поземельной ренты, размѣры которой не слѣдуютъ вовсе, въ тысячахъ своихъ колебаній, за неопредѣленными промежутками времени, идущаго на посѣвъ, жатву, покосъ и т. и. A коль скоро это мѣрило, время, разсыпается подъ давленіемъ земледѣльческаго производства, опирающагося на отношенія ренты и земельной собственности, то рущится на противоположномъ промышленномъ полюсѣ вся тонкая конструкція Маркса, возведенная по плану равновѣсія временъ—фабричнаго труда рабочаго на себя и земледѣльческаго труда, который доставляетъ ему хлѣбъ для обиѣна на рынкѣ.

§ 51. Несообразность всего этого теоретическаго построенія должна броситься въ глаза въ особенности тогда, когда на него падаютъ зловѣщіе отблески исторіи золота. Нельзя читать безъ ужаса повѣствованія о томъ, какимъ образомъ первыя большія массы золота были брошены на европейскіе рынки. Вспомнимъ, что испанскіе авантюристы, въ родѣ Кортеса и Пизарро, обязаны были своей исполинской добычей не только энергіи и настойчивости, не только трудамъ во время продолжительныхъ путешествій по океанамъ и материкамъ, но въ значительной мѣрѣ средствамъ гнуснаго насилія и отвратительнаго предательства. Вспомнимъ короля инковъ, Гватемозина, въ моментъ, когда будучи взятымъ въ плѣнъ, онъ подымалъ руку и обѣщалъ своимъ жаднымъ стражамъ ваполнить до высоты своихъ пальцевъ всю комнату золотымв пластинками и сосудаии изъ золота въ награду за свою свободу; вспомнимъ, что онъ нѣсколько разъ наполнялъ комнату золотомъ, а жадные испанцы не сдержали слова.

Было ли это золото добыто легко, или съ трудомъ? Несомнѣнно, съ трудомъ, нотоиу что требовало неустрашимой энергіи; но, несомнѣнно также,—легко если то, что получается, въ концѣ концовъ, съ помощью насилія и коварства, обмана и предательства, слѣдуетъ считать легко заработаннымъ. Такъ или иначе, въ этомъ золотомъ дождѣ невозможно отдѣлить и взвѣсить особо элементовъ честнаго труда и разбойничьяго грабежа. Труднѣе же всего было бы привести эту добычу въ какое либо соотношеніе съ временемъ путешествія по морю, по чащамъ дѣвственныхъ лѣсовъ, и съ временемъ (да позволена намъ будетъ эта шутка) плѣненія перуанскаго царя.

Подумаемъ минуту о томъ, какъ цѣнность золота двигается зигзагами вверхъ и какъ рѣзко понижается, когда случайно открываются новыя его розсыпи, какъ она идетъ въ гору въ періоды усиленнаго торговаго обращенія, какъ она врывается неопредѣленнымъ темпомъ въ экономическія отношенія разныхъ странъ, какъ колеблется, попадая на рынки въ среду съ густымъ населеніемъ, какъ сильно она зависитъ отъ измѣненій crtpoca и предложенія въ своей собственной сферѣ, сферѣ коммерческаго оборота, какъ, наконецъ, она далека отъ пропорціональнаго примѣненія ко времени труда добычи — подумаемъ обо всемъ этомъ,— а потомъ спросимъ: кто захочетъ повѣрить, что существуетъ какое нибудь равновѣсіе между временемъ, которое лежитъвътрудѣ—товарѣи временемъ содержащихся въ трудѣ — денегъ. Гдѣ резонъ къ тому, чтобы при изысканіи дѣйствительныхъ законовъ, управляющихъ общественныиъ хозяйствомъ, разрывать связь между каждымъ товаромъ и деньгами и создавать ее снова иежду всѣми товарами мысленно возстановляя отношенія натуральнаго обмѣна? Если пропорція временъ труда, какъ это бросается въ глаза, и какъ признаетъ и самъ Марксъ, не играетъ роли въ отношеніи товаровъ и денегъ, то цѣна, то мѣновая цѣнность, выражающая это отношеніе, не опирается на трудъ, на его время. Если допустить далѣе, что эта пропорція играла когда либо роль въ отношеніяхъ товаровъ другъ къ другу (что противорѣчитъ, впрочемъ, всей исторіи обмѣна), то въ такомъ случаѣ уже съ того момента, какъ товарныя отношенія были переложены на денежныя слѣдовало бы считать хоть измѣреніе цѣнностей тру- довыиъ временемъ труда устраненнымъ изъ хозяйственнаго строя. Время труда не было мѣриломъ до введенія денегъ. Оно не является таковымъ, тѣмъ болѣе съ того момента, какъ это бросается въ глаза, и какъ признаетъ а самъ

Марксъ, не играетъ роли въ отношеніи товаровъ и денегъ, — то цѣна, то мѣновая цѣнность, выражающая это отношеніе, не основывается на трудѣ, на его времени. Если допустить далѣе, что эта пропорція нграла когда нибудь роль во взаимоотношеніяхъ товаровъ, (что шло бы, впрочемъ, въ разрѣзъ со всей исторіей обмѣна), то и въ такомъ даже случаѣ слѣдовало-бы счигать устраненнымъ изъ хозяйственнаго строя измѣреніе цѣнностей трудовымъ временемъ—съ момента, когда товарныя отношенія были переведены на денежныя. Трудовое время не было мѣриломъ до появленія денегъ, оно тѣмъ болѣе не является таковымъ съ того момента, когда деньги были введены въ употребленіе и принялись диктовать цѣпы среди шума и суматохи при спросѣ и предложеніи всѣхъ товаровъ, включая сюда и металлъ, изъ котораго возникаютъ деньги !1).

Ясно, что на всякую вещь можно смотрѣть со многихъ точекъ зрѣнія, по отношенію либо къ ея матеріальнымъ особенностямъ, либо къ ея полезности, ея характеру, какъ результату труда, ея способности входить въ область ' обмѣна. He подлежитъ сомнѣнію, что можно отвлекать мысленно каждую черту, и что Марксъ имѣетъ полное право, исключая изъ понятія о вещи всѣ особенности ея, останавливаться въ результатѣ процесса отвлеченія на той лишь чертѣ, которой является содержаніе труда.

Ho выдѣливъ эту черту, какъ остатокъ послѣ исключенія свойствъ матеріальности и полезности, Марксъ совершенно произвольно допускаетъ, что именно это свойство’, т. e. выходъ изъ рукъ труда рѣшаетъ вопросъ о мѣновой цѣнности предметовъ. Вѣдь, такимъ же образомъ клаесическая экономія отличала свойство полезноети и съ одинаковымъ правомъ признавала его оеновой цѣнности.

Марксъ пишетъ: «Еромѣ потребительной цѣнности товара въ немъ остается одно лишь свойство, именно свойство его какъ продукта труда». Ho это одно отвлеченіе не достаточно для него; желая какъ можно сильнѣе обезцвѣтить вещь, отнять отъ нея ея существенныя черты, Марксъ даже изъ свойствъ разпосортности труда, которая намекала-бы на опасныя различія энергіи и способностей — абстрагируетъ далѣе: «Есть нѣчтообщее между всѣми работами, всѣ онѣ одинаково требуютъ человѣческаго труда, требуютъ потребленія рабочей силы.

И здѣсь мы читаемъ поднесенное безъ всякой аргументаціи заключеніе:

«Потребительная цѣнность или предметъотличается (?) слѣдовательно цѣнностью единственно потому, что въ немъ кристаллизировался абстрактный человѣческій трудъ».

A вѣдь, съ тѣмъ-же правомъ, примѣняя отвлеченіе въ другомъ порядкѣ, мы могли бы сказать: «произведеніе человѣческаго труда пріобрѣтаетъ цѣнность только потому, что въ немъ кристаллизировалась идея полезности».

Мы имѣли-бы полное право на такую передѣлку, потому что вышеприведенной формулѣ Маркса можно было-бы противопоставить слѣдующеее утвер- [7]

жденіе: Потребительная цѣнность является цѣнностью (мѣновою), хотя-бы она и не была нроизведена человѣческимъ трудомъ, такъ какъ ею отличаются предметы, даваемые нриродой безъ труда однѣмъ рукамъ, между тѣмъ какъ другія, не менѣе жадныя тянутся къ нимъ напрасно. Вѣдь, цѣненъ-же плодоносный илъ, прибиваемый волнами къ берегу, и плодоносная земля, обнаруженная на днѣ высохшей рѣки.

И тутъ же сейчасъ, послѣ приведенной цитаты, Марксъ прибавляетъ. Невольно является вопросъ, какъ измѣрить величину труда? Мы на вто отвѣчаемъ: количествомъ заключающейся въ немъ цѣнности—творческой субстанціи, т. e. трудомъ. Количество же самаго труда измѣряется его продолжительностью. Таковъ отвѣтъ на первыхъстраницахъ «Капитала», отвѣтъусвоенный заранѣе, продиктованный читателямъ безъ всякой аргументаціи, какъ нѣчто понятное само собою.

«Возможно, пишетъ вслѣдъ за тѣмъ Марксъ, что въ Англіи послѣ введенія ткацкаго станка, напр., показалось что теперь достаточно будетъ половины того труда, который прежде расходовали на превращеніе даннаго количества пряжи въ ткань».

И вотъ, по мнѣнію Маркса, нынѣшній продуктъ представляетъ собою въ настоящее время половину общественнаго рабочаго часа даннаго порядка и повтому (?) понизился на половину своей предыдущей цѣнности. Позволительно сомнѣваться, однако: дѣйствительно ли жизнь, въ своей оцѣнкѣ пошла путемъ столь точного отношенія (пронорціи), и понизилъ ли капиталъ, пользующійся новыми машинами, столь легко цѣны до половины, когда онъ мОгъ небольшимъ пониженіемъ побѣдоносно конкурировать съ ткачемъ, работающимъ руками. Или же не понизилъ ли онъ цѣны болѣе чѣмъ на половину, чтобы, засыпая рынокъ товаромъ, заработать на большемъ оборотѣ? Если же цѣна могла понизиться какъ на 3/а, такъ и на 1U по отношенію къ расчетамъ капиталиста, хотя время работы уменьшилось ровно на половину, то возникаетъ вопросъ—какая вто Таинственная цѣнность примѣнилась къ перемѣнѣ времени, если она не была мѣновою? Отвѣчаемъ—никакая. Въ утвержденіи Маркса, что «цѣнность уменьшилась наполовину»скрываетсятавтологія,т.к. собственно, та цѣпность, которую строитъ Марксъ, не обращая вниманія на фактическія измѣненія цѣнъ,—есть только символъ единственной функціи— времени, отраженіе одной лишь перемѣны—во времени.

§ 53. Когда-же Марксъ на основаніи своей гипотезы о пониженіи цѣнности до половины въ данномъ случаѣ рѣшаетъ: «а слѣдовательно (?), величина цѣнности товара или потребительной цѣнности опредѣляется единственно(?)коли- чествомъ соціально-необходимаго труда, или соціально-необходимаго рабочаго времени», то повсюду здѣсь мы имѣемъ дѣло съ терминомъ «цѣнность» въ качествѣ новой теоретической конструкціи, новой отвлеченной формулы, эквивалентомъ которой является само время, но которая не въ состояніи ничего намъ сказать о фактической мѣновой цѣнности.

И когда Марксъ говоритъ на первыхъ же страницахъ «Капитала»: «Мы знаемъ теперь, что составляетъ сущность цѣнности—это трудъ. Знаемъ, что является мѣрой ея величины—это рабочее время», хотя онъ и приступаетъ къ возведенію зданія на основахъ этого своего знанія, мы... все таки... ничего собственно не знаемъ.

Мы знаемъ только, что приступая къ этому строительству на шаткихъ основахъ произвольнаго отвлеченія, онъ облегчаетъ себѣ задачу—выбрасывая просто всѣ препятствія за предѣлы своего творенія.

Прежде всего онъ заявляетъ: «если вещь не полезна, то и трудъ, вложенный въ нее, равнымъ образомъ не полезенъ, не считается трудомъ и поэтому не создаетъ никакой цѣнности». A здѣсь то именно на пути къ его теоріи лежалъ громадный камень, состоящій въ томъ, что можетъ существовать «трудъ, который нѳ признается трудомъ», энергія, не имѣющая никакой цѣны на рынкѣ, потерянное въ потѣ лица время, которое общество не оплачиваетъ. Полезность, которой указано скромное мѣсто условія цѣнности, врывается на сцену, какъ могущественный мотивъ въ оцѣнкѣ цѣнности на рынкѣ, почти заглушающій вопросъ: требовала ли данная вещь труда—и сколько она его требовала; достаточно, если эта вещь полезна [8])

§ 55. A вотъ второе оповѣщеніе изъ І-ой главы, какъ и всѣ предыдущія цитаты:

«Разныя отношенія, въ которыхъ разныя формы труда сводятся къ простому труду, какъ къ своей единицѣ измѣренія, устанавливаются въ силу какого-то (?) соціальнаго процесса, безъ вѣдома производителей, и кажутся имъ какимъ то господствующииъ обычаемъ. Отсюда слѣдуетъ, что при анализѣ цѣнностей каждЫй родъ труда надлежитъ (?) обсуждать, какъ простой трудъ, это насъ избавитъ отъ излишняго трудасведеніясложнаготрудакъпростому».

Это было устраненіе со своей дороги второго камня преткновенія. Именно этогт, какой то «процессъ, который нивелируетъ значеніе» времени при сравненіи цѣнностей, требовалъ объясненія. Трудъ сведенія сложной работы къ простой вовсе не былъ лишнимъ—онъ долженъ былъ бы привести къ исканію внѣ времени другихъ регуляторовъ цѣнности. Тогда бы не было смѣлыхъ утвержденій, чтО «трудъ, дѣйствующій въ продолженіи того же самаго времени, всегда создаетъ ту же самую цѣнность, какъ бы ни измѣнялась его творческая сила—потому, что стала бы ясной несогласованность этого утвержденія съ системой, которая вынуждена признать разный характеръ производительныхъ часовъ—простой и сложный.

§ 56. Можетъ быть, Марксъ не окончилъ бы такъ быстро со своимъ собственнымъ тезисомъ «всякій трудъ есть... физіологическое расходованіе рабочей силы и, какъ таковое, создаетъ цѣнность товара» потому, что здѣсь ему подвертывалось другое понятіе труда, лежащее внѣ идеи времени, именно понятіе энергіи, которая можетъ быть расходуема въ равныя времена, но не въ равномъ количествѣ, энергіи, создающей то творенія вѣковѣчной цѣнности, то столь безполезныо плоды, что они лишены даже «права» называться «трудомъ».

§ 57. Громадная сила внушенія системы Маркса сосредоточена въ особенности въ томъ ея пунктѣ, гдѣ знаменитый діалектикъ объясняетъ намъ, что уравненіе, составляющее каждый актъ обмѣна,—напр. 20 аршинъ полотна—1 сюртуку, не можетъ быть мыслимо безъ равенства нѣкотораго tertium (третьяго), какой-то одинаковой сущности въ обоихъ членахъ уравненія внѣ случайныхъ особенностей.

Такъ, фунтъ желѣза и однофунтовая голова сахару, несмотря на различіе матеріала, могутъ быть сравнены на чашкахъ вѣсовъ, потому что и сахару, и желѣзу свойственна тяжесть. Эта необходимость для нашего ума едвнетна какой то сути въ сравниваемыхъ нами вещахъ до того соблазнительна, что мы наскоро соглашаемся съ Марксомъ въ томъ, что разнородные относительно качества матеріи и способа пользованія 20 аршинъ полотна и 1 сюртукъ могутъ быть сравниваемы на вѣсахъ обмѣна на рынкѣ, единственно благодаря тому, что въ обоихъ заключается нѣкоторое одинаковое residuum (осадокъ)— отвлеченный человѣческій трудъ, измѣряемый временемъ.

§ 58. A вѣдь, если абстракція позволительна въ такихъ широкихъ размѣрахъ, что она отнимаетъ отъ труда всѣ черты специфической энергіи и всѣ степени дарованій, то можно бы на этомъ самомъ основаніи обосновывать возможность экономическаго уравненія на заключающейся во всѣхъ вещахъ абстрактной полезности, одинаково потребляемой въ простомъ и въ сложномъ времени раньше или позже. Это было-бы позволительно въ особенности въ виду того, что въ экономическихъ уравненіяхъ сравниваются предметы высокой полезности, но стоившіе малаго труда и потребовавшіе мало времени въ производствѣ (напр., случайно найденные предметы: глыба золота, духовныя цѣнности, творенія блестящаго вдохновенія, идеи изобрѣтателей и т. п.) съ предметами, которые стоили огромнаго количества усилій за продолжительное время ихъ выработки. Они вступаютъ въ отношеніе экономическаго уравненія, такъ какъ одинаково полезны, тогда какъ безполезный трудъ, воплощенный въ негодную вещь—хотя бы онъ былъ очень продолжительнымъ—не удостоится этой чести.

§ 59. Мы имѣли бы еще право считать тою сущностью, которая служитъ основой экономическихъ уравненій одинаковую силу желанія—у A относительно предмета,, принадлежащаго В, а у B относительно предмета, принадлежащаго А, что дѣйствительно рѣшаетъ вопросъ о томъ, состоится ли данный актъ обмѣна. Если бъ насъ упрекнули, что одна сторона можетъ находиться въ болѣе па- стоятельной нуждѣ, чѣмъ другая, то мы могли бы отвѣтить, что для насъ важенъ тгпгтиш вожделѣнія, что maximum, какъ скрытое, пасъ не касается, ибо не переходитъ въ динамическое состояніе, такъ какъ въ противномъ случаѣ одна изъ сторонъ должна была бы что нибудь прибавить. Экономическое дѣйствіе такъ же равна противодѣйствію, какъ и въ физикѣ, и нсвозможносчитаться серьезно съ возраженіемъ, что степень желанія различна въ каждомъ субъектѣ и направляется именно на чужой предметъ, потому что въ общественныхъ актахъ обмѣна покоится вѣра въ экономическую способность къ отступленію въ аналогическихъ условіяхъ: когда я плачу 10 копѣекъ за стаканъ чаю въ кондитерской, то допускаю, что и я самъ взялъ бы 10 копѣекъ за стаканъ чаю, что средній кондитеръ имѣетъ право столько требовать, а средній потребитель столько готовъ платить.

§ 60. ІІротивъ объясненій Маркса говорятъ именно другіе примѣры. Стремленіе къ переходу отъ натуральнаго хозяйства, въ которомъ 1 сюртукъ равняется 20-ти аршинамъ полотна, къ денежному—къ измѣренію золотомъ — происходитъ именпо оттого, что вещи остаются неопредѣленными относительно количества, заключающагося въ нихъ труда: бываютъ различные сюртуки. Между тѣмъ золото имѣетъ однородный химическій составъ, оно всегда одно и то же. Оно вступаетъ на рынокъ съ правами мѣрила, благодаря не характеру заключающагося въ' пемъ труда, а благодаря своимъ матеріальнымъ свойствамъ. Оно становится посредникомъ обмѣна, нотому что оно не очень рѣдко и не слишкомъ часто въ природѣ, т. e. въ достаточномъ количествѣ исполняетъ свои важныя функціи и не подвержено опасности очень сильнаго паденія. Оно является хорошимъ средствомъ образованія сокровищъ, такъ какъ его охотно выпускаетъ изъ рукъ всякій, у кого есть болѣе настоятельныя потребности и копитъ охотно всякій, кто удовлетворилъ всѣмъ своимъ насущнымъ потребностямъ.

§ 61. Наковецъ Марксу можно поставить два принципіальвые упрека:

Bo первыхъ, экономическое уравненіе: а стоитъ Ъ не тождественно съ математическимъ: а равняется b, поэтому, можетъ быть, не требуетъ или не допускаетъ отыскиванія той третьей уравнительной субстанціи, которую Марксъ желаетъ найти въ трудѣ.

Bo вторыхъ, если я говорю: тяжесть а равна тяжести Ъ, (а вѣситъ столько сколько с) то я довольствуюсь констатированіемъ, что оба предмета заключаютъ въ себѣ элементъ одинаковой тяжести, но не вхожу въ анализъ зтой послѣдней, ибо это превосходитъ мою познавательную способность. Если мы припомнимъ себѣ, что цѣнность есть категорія равнымъ образомъ не поддающаяся разложенію, какъ явленіе бытія (§ 1), то весьма возможно, что мы можемъ удовольствоваться констатированіемъ, что а равноцѣпно Ъ, и за элементъ одинаковой сущности считать прямо одинаковую цѣнность обоихъ предметовъ, не доискиваясь ва нею другой Ding an sich. Очевидно, что этотъ законъ тяготѣнія экономическаго міра, законъ содержанія цѣнности въ каждомъ товарѣ, который принимаетъ участіе въ мѣновыхъ движеніяхъ, слѣдуетъ считать болѣе сложнымъ, такъ какъ онъ зависитъ отъ измѣнчиваго экономическаго міра, а самую цѣнность воспринимать, к'акъ подверженную колебаніямъ въ не- установившемся мірѣ условныхъ экономичоскихъ явленій *V

§ 62. Наконецъ самоубійственный ударъ направляетъ противъ себя Марксъ въ томъ мѣстѣ своего сочиненія [9] [10]), гдѣ онъ ссылается ua Аристотеля.

«Обмѣнъ,—говоритъ геніальный философъ,—не можетъ существовать безъ равенства, а равенство не можетъ существовать безъ соизмѣримости». И Марксъ старательно пользуется этимъ мнѣніемъ.

«Но,—продолжаетъ Аристотель,—присматриваясь къ количественнымъ раз- личіяиъ обмѣниваемыхъ вещей, не возможно допустить, чтобы столь разныя вещи были соизмѣримы. Это сравниваніе можетъ представлять собою только нѣчто, чуждое дѣйствительной природѣ вещи; оно есть только удовлетвореніе нашей практической потребности».

И это мнѣніе справедливо кладетъ предѣлъ всякимъ изысканіямъ Маркса относительно ѳтой соразмѣрной сущности. И здѣсь мы должны цѣликомъ стать на сторону величайшаго философа древняго міра.

Ho Марксъ не желаетъ подчиниться этому неумолимому приговору.

Онъ говоритъ:

«Итакъ, самъ Аристотель говоритъ, почему ему не удается дальнѣйшій анализъ; именно вслѣдствіе недостатка малѣйшаго понятія о цѣнности. Ho Аристотель былъ но въ состояніи замѣтить въ формѣ цѣнности той черты, что въ ней всѣ роды труда признаются за одинъ и тотъ же человѣческій трудъ и потому выражаются какъ уравнепіе—онъ не былъ въ состояніи единственно потому, что греческое общество пользовалось трудомъ рабовъ, а потому въ его основѣ лежало неравенство людей и труда. Можно проникнуть въ тайны выраженія цѣнности, въ равенство и равноцѣнность всѣхъ родовъ труда на столько, на сколько они являются произведеніемъ человѣческаго труда вообще—только тогда, когда идея равенства людей имѣетъ уже силу народнаго обычая».

Такая постановка вопроса доводитъ насъ до очень важныхъ заключеній.

Одно изъ двухъ:

Или мы должны признать, что идея равенства труда вовсе не заключалась въ основѣ мѣновыхъ отношеній древности и явилась только нынѣ въ нашемъ товарно-капиталистическомъ соціальномъ укладѣ. Или мы должны признать, что она но существовала тогда и не существуетъ понынѣ въ качествѣ регулятора цѣнностей.

Что идеи этой не было прежде, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія на основаніи словъ Маркса. «Если въ основѣ общества лежало неравенство людей и труда», то очевидно Аристотель He могъ ея открыть, ибо ея нѳ было въ дѣйствительности. Ho въ такомъ случаѣ валится все зданіе отвлечепныхъ формулъ Маркса. Вѣдь существовали акты обмѣна, сравнивались вещи на торговыхъ рынкахъ, и не было между ними этого таинственнаго residuum, отвлеченной субстанціи человѣческаго труда и его измѣренія временемъ.

He было того, что теоретически будто бы необходимо. Такимъ образомъ, античный міръ обходился безъ того, безъ чего нынѣшній экономическій міръ не можетъ якобы обойтись? Такимъ образомъ не было въ классическомъ мірѣ цѣнности, какъ труда, не было, слѣдовательно, прибавочной цѣнности—можетъ быть не было эксплоатаціи, хотя владѣлецъ греческихъ каменоломенъ хорошо, должно быть, высасывалъ кровь изъ своихъ невольниковъ?

Ho если даже такой великій геній, какимъ былъ Аристотель, не могъ открыть идеи равенства труда подъ спудомъ соціальнаго строя, потому что ел не существовало, то фактъ, что нынѣ за эту идею хватается Марксъ, который можетъ сдѣлать всевозможное изъ того, на что способенъ геній, можно объяснить толькотѣмъ, что идея равенстватрудалежитъ въосновѣ наіпихъ соціальныхъ отношеній. Она уже существуетъІ Такъ ли это на самомъ дѣлѣ? Къ втому сводятся разсужденія Маркса. He дышетъ ли это заключеніе ироніей? Гдѣ же нынѣ это равепство труда, гдѣ оно замѣчается? Въ хозяйственныхъ отношеніяхъ, въ дѣйствіяхъ обмѣна? Можетъ быть оно находится тамъ, въ низахъ, въ глубинѣ фабричнаго пекла, въ одинаковомъ обезцѣненіи труда всѣхъ, но нѳ всплываетъ на верхъ; но его нѣтъ именно въ строѣ явленій обмѣна, въ тѣхъ формулахъ экономическихъ уравненій, изъ которыхъ Марксъ пожелалъ его вылущить. Если оно уже сугцествуетъ, если дѣйствительно цѣнность труда стала результатомъ экономической жизни, то гдѣ же точка опоры для реформаторскихъ стремленій на почвѣ попраннаго равенства? A если нѣтъ ел до сихъ поръ, какъ не было въ древнемъ мірѣ, тогда гдѣ же тотъ желѣзный законъ цѣнности труда, открытый якобы изъ изученія хозяйственнаго строя. Можетъ быть, это и есть именно идел, имѣющая «прочность народнаго обычая», которой глашатаемъ Марксъ сталъ въ интересахъ человѣчества?

§ 63. И во имя этой идеи, нигдѣ не найденной внѣ сердецъ простого народа и внѣ мысли благородныхъ мечтателей, Марксъ снивелировалъ всѣ экономическія области, устранилъ отъ своихъ наблюдательныхъ глазъ всѣ нынѣшніе торговые рынки, заткнулъ унги отъ всего шума разыгравшихся волнъ спроса и предложенія, набросилъ покровъ на весь міръ духовныхъ цѣнностей, поступающихъ на экономическій рынокъ, а потомъ—усиліемъ отвлекающей мысли приблизилъ къ себѣ стѣны всѣХъ фабрикъ, создалъ изъ нихъ единый исполинскій фабричный м.іръ, заполнилъ его единообразнымъ населеніемъ рабочихъ, одимаково вознаграждаемыхъ за одтіаково продолжителгмые рабочіе дни, и принялся выводить на фонѣ этого товарнаго міра свои отвлеченныя формулы цѣнности.

И нынѣ, когда повидимому все зданіе его реформаторской мысли можетъ провалиться, когда рушатся предпосылки его теоріи, когда добросовѣстная критика вынуждена отвернуться отъ его основпыхъ положеній, является вопросъ: не падаютъ ли, вмѣстѣ съ предпосылками, и выводы? Или, можетъ быть, скорѣе весь этотъ вопросъ имѣетъ въ идейномъ мірѣ шарообразную, воображае- мую форму, какъ наша планета—такъ что, отворачиваявь отъ Маркса и его экономическихъ путей, мы, сами того не зная, вернемся къ нему съ другой стороны, инымъ, нравственнымъ путемъ. Это покажутъ наши окончательныя соображенія.

Прежде чѣмъ я перейду, однако, къ этимъ окончательнымъ выводамъ, я долженъ сдѣлать одно замѣчаніе.

Можно притти къ заключенію, что весь марксизмъ долженъ упасть подъ ударами критическаго анализа; это не будетъ означать, однако, что вмѣстѣ съ этимъ надаетъ и все соціалистическое движеніе, питаемое мыслію Маркса; Вто не значитъ, что марксизмъ сыгралъ въ жизни и въ наукѣ отрицательную роль, потому что для противоположнаго мнѣнія достаточно отдать себѣ отчетъ въ дѣтски горделивыхъ ошибкахъ, которыя существовали въ экономическихъ теоріяхъ до Маркса, и въ тѣхъ позорныхъ преступленіяхъ, которыя господствовали въ его время, въ капиталистическомъ хозяйствѣ.

Марксъ, даже разжалованный критикой, какъ апостолъ научной правды, не перестанетъ быть колоссомъ—апостоломъ искомаго идеала справедливости, который могущественно толкнулъ жизнь впередъ, и не перестанетъ, и по раскрытіи всѣхъ его заблужденій, оставаться геніальнымъ человѣкомъ, умомъ, " поражающимъ силой діалектики, чудеснымъ мозгомъ, который можно оцѣнить тогда лишь, когда извѣстно, сколько заблужденій онъ въ свое время разсѣялъ, какое громадное зданіе теоріи онъ воздвигъ собственной творческой мыслію, сквозь какую чащу фактовъ изъ исторіи, экономіи, статистики и естествознанія· онъ прорвался остріемъ своего анализа.... и отчего должна была возникнуть и до сихъ поръ удерживается иллюзія, что онъ одинъ нашелъ вѣрный путь тамъ, гдѣ никто до сихъ поръ никакого пути не находилъ.

Недавно умеръ въ Америкѣ негръ—ученый филологъ-даже профессоръ какого-то университета, о которомъ разсказываютъ, что онъ воздавалъ глубокую честь культурѣ бѣлыхъ людей,—въ одномъ лишь онъ не могъ никоимъ образомъ согласиться съ ними; онъ не могъ понять, какъ бѣлые могли дойти до ошибочнаго и смѣшного взгляда, что земля вертится вокругъ солнца. Рядъ лѣтъ онъ совершалъ путешествія но Америкѣ и читалъ лекціи, въ которыхъ оспаривалъ эго «забавное заблужденіе»; у него всегда было изрядное количество слушателей, желавшихъ познакомиться съ его выводами, какъ чрезвычайно курьезными.

Я бы не удивился, если бы гѣ, которые услышатъ мимоходомъ, что я вознамѣрился ниспровергнуть всю теорію Маркса, допустили, что я являюсь въ роли такого негра.

Увы, я питаю глубокое убѣжденіе, что внимательные читатели, способные къ экономическому мышленію и принимающіе теорію Маркса, не какъ догматъ вѣры, но какъ результатъ извѣстной аргументаціи, увидѣли изъ этой книги, что Марксъ вовсе не Коперникъ въ политической экономіи, что его теорія цѣнностей, цѣпляющаяся впрочемъ за мысль Смита, Родбертуса и Рикардо, не стоитъ наравнѣ съ творческой теоріей Коперника, хотя и ага послѣдняя, говоря мимоходомъ, требовала исправленій и дополненій, согласно идеямъ Кеплера и Ньютона.

Въ представленіи некритическихъ умовъ теорія цѣнностей Маркса сходитъ за нѣчто въ родѣ теоріи тяготѣнія Ньютона. Какъ Ньютонъ нашелъ принципъ астрономическихъ движеній въ законѣ тяготѣнія, такъ Марксъ открылъ якобы такой же принципъ для экономическаго міра, въ грудѣ.

Увы, міръ экономическихъ явленій, какъ самыхъ позднихъ въ эволюціонномъ отношеніи,—сложнѣе, нежели міръ мертвой природы, въ которомъ умъ нашъ схватываетъ самые общіе и простые законы. Впрочемъ, только ложное въ сущности знаніе, популярно изложенное, пріучило насъ къ представленію объ удивительной якобы простотѣ законовъ природы..

Когда настоящіе ученые распознаютъ очень сложную физіономію явленій природы, они узнаютъ, что міръ явленій ея не исчерпывается и не опредѣ- ляется тѣми окончательными законами и упрощенными формулами, которые перешли нъ учебники.

Только для профана луна совершаетъ кругъ около земли въ формѣ закрытаго зллипсиса, но уже и профанъ долженъ знать, что путь луны составляетъ очень сложную кривую, нотому что оборотъ совершается вокругъ земли не неподвижной, но пущенной въ круговое движеніе вокругъ солнца. Какъ же сложна должна быть эта линія, если принять во вниманіе, что путь земли не замкнутый эллипсисъ, такъ какъ и солнце не остается неподвижнымъ, а вертится вокругъ какого то центральнаго солнца.

Наконецъ, и Ныотонъ но свелъ астрономическихъ движеній къ единому закону тяготѣнія—такихъ законовъ онъ указываетъ три,—да и самое движеніе земли вокругъ солнца, или луны вокругъ земли, онъ объясняетъ равновѣсіемъ двухъ силъ—центростремительной и центробѣжной? Ошибка Маркса состояла въ томъ, что онъ вообразилъ себѣ будто бы сложныя экономическія движенія можію свести къ одной лишь силѣ—къ труду, къ одному фактору—къ времени.

ГЛАВА VIll

<< | >>
Источник: Бельмонт Лео. Социализм и справедливость... 2012

Еще по теме § 44. Остановимся теперь на идеѣ обмѣна цѣнностей uo Марксу:

  1. § 13. Кромѣтого, предпринятыйвътакомъпорядкѣанализъ идеи цѣнности обнаруживаетъ сразу всю непригодность навязыванья изслѣдователю въ качествѣ единственнаго регулятора цѣнности — труда — и quasi единственнаго мѣрила этого послѣдняго—времени, т. e. выясняется неразрѣшимость загадки въ духѣ Маркса.
  2. § 3. Отъ этой метафизической точки зрѣнія на проблему цѣнности перейдемъ теперь къ реальной почвѣ жизни. Философское понятіе цѣнности распадется здѣсь на два понятія, согласно различію субъекта и объекта—индивида, оцѣнивающаго вещи, и вещей, подлежащихъ оцѣнкѣ.
  3. § 12. Мы должны на минуту остановиться въ нашемъ анализѣ, чтобы оцѣнить тѣ затрудненія, съ которыми имѣлъ дѣло Марксъ, приступая къ разсмотрѣнію проблемы цѣнности.
  4. § 4. Собственно говоря, казалось бы, что идея цѣнности всего полнѣе и шире умѣщается въ психологическомъ выраженіи. Вѣдь, источникъ всякой оцѣнки вестаки пребываетъ въ субъектѣ, въ мірѣ человѣческихъ желаній. Только то, что мвѣ желательно, есть для меня цѣнность
  5. Цѣнность выдѣляется на психологическомъ фонѣ въ качествѣ субъективной потребности, желанія. Безъ потребности нѣтъ цѣнности.
  6. § 28. Опредѣливъ такимъ образомъ нашу задачу, приступимъ теперь къ обсужденію основного постулата Маркса—къ вопросу объ измѣреніи цѣнностей трудомъ въ опредѣленіи его временемъ.
  7. § 2. Понятіе цѣнности, взятое въ самомъ общемъ смыслѣ, есть понятіе въ высокой степени философское и даже метафизическое—и поэтому a priori уже становится очевидном принципіальная неразрѣшимость проблемы цѣнности самой въ себѣ.
  8. § 2U. Въ актѣ обмѣна замѣчается какъ будто противопоставленіе, а затѣмъ сближеніе, путемъ заключенія договора, между спросомъ и предложеніемъ, требованіемъ и удовлетвореніемъ—покупателемъ и продавцомъ.
  9. § 18. Мы говорили, что спросъ и предложеніе являются механическими факторами обмѣна, что цѣнность предметовъ колеблется на вѣсахъ спроса и предложенія.
  10. § 6. IIe слѣдуетъ думать, что между обоими идеалами цѣнности, установленными такимъ образомъ, существуетъ какое-то основное противорѣчіе—непроходимая пропасть
  11. § 17. Мы не можемъ подвигаться далѣе въ своихъ разсужденіяхъ, не уяснивъ себѣ точнѣе вопроса о взаимоотношеніи спроса и предложенія, и о вліяніи ихъ на цѣну
  12. § 25. Является вопросъ, какимъ образомъ капиталъ становится тѣмъ могущественнымъ факторомъ цѣпы, какимъ считаетъ его даже Марксъ въ III томѣ «Капитала», если онъ конкурируетъ самъ съ собою, и обладаетъ разнб- родньши тенденціями: противопоставляясь въ качествѣ торговаго капитала промышленному при куплѣ, потребительному — при продажѣ *).
  13. § 1. Однимъ изъ самыхъсложныхъвопросовъчеловѣческоймыслиявляется проблема цѣнности.
  14. § 35. Ввиду столь сильно бьющаго въ глаза противорѣчія между теоріей Маркса и опровергающей ее дѣйствительностью современной экономической жизни,—слѣдуетъ задаться вопросомъ:какииъ образомъ такой великій умъ могъ построить такую ложную съ перваго же взгляда теорію.