ЛЕКЦИЯ 3. “Слово о Полку Игореве” и “Моление Даниила Заточника”

Княжение Владимира Мономаха и его сына Мстислава было последней попыткой сохранения единого государства на основе великокняжеского старшинства в Киеве. C середины XII века власть фактически переходит к боярству, на стороне которого выступают и духовные феодалы.

Одновременно с этим все более безудержным становится половецкий натиск. Ослабление усобиц и подавление боярского самоуправства превращаются в жизненную необходимость для Руси. Поэтому идея ее единства, собирания не умирает в самые мрачные времена феодального сепаратизма. B народном правосознании (былинах) беспощадно клеймится “измена” удельных владетелей, обосно- · вывается идея служения их общерусским интересам, а значит, киевскому князю:

... Владимир-князь, стольно-киевский!

Как у тебя слуги есть пограбители,

Нисколько не стоят да за Киев-град,

Как все у тебя были да изменщики.

Дело борцов за консолидацию Руси продолжает жить не только в национальном правосознании, но и в трудах книжников. Более того, тема сплочения русских земель перед лицом внешних врагов приобретает особый пафос. Такова главная мысль “Слова о полку Игореве” — самого знаменитого памятника древнерусской литературы (конец XII века). Неизвестный автор защищает традиционные государственно-правовые идеалы: независимость русской земли, подчинение старшему в роде князю, оборона Отечества, укрепление его международного престижа, осуждение завоевательной политики. Он напоминает князьям об их обязанности обеспечить народу мирную жизнь.

Идея тишины, единства, отсутствия беспорядка, как мы видели при юридическом анализе “Повести временных лет”, была присуща и летописанию. Однако в “Слове о полку Игореве” ее трактовка стала иной, скорее демократической, чем официальной, поскольку летописание насаждалось сверху с учетом интересов господствующих слоев Киевской Руси. “Слово” же — памятник синкретической правовой культуры, оно свободно от догматических понятий и созвучно народному эпосу. Оно было близко и понятно самым широким слоям общества.

Хотя “Слово” и является памятником книжной культуры, в нем не содержится выпадов против язычества и совершенно отсутствуют черты какого-либо возвеличивания и пропаганды христианства. Ha фоне других'памятников письменности “Слово о полку Игореве” выделяется особым образным строем. Давно замечено, что многие понятия и образы “Слова” никак не могут быть выведены и объяснены из христианского миропонимания. Автор пользуется мифологическим арсеналом для выражения своих мыслей без всяких оговорок, так, чтобы его юридический идеал стал понятен даже общиннику-смерду.

Сюжетом “Слова” стал поход Игоря Святославича (1151 — 1202), князя Новгород-Северского, в степь и его поражение в битве с половцами. Сюжет я излагать не стану, так как он входит в предмет изучения средней школы, а вот о тех юридических выводах, к которым пришел неизвестный древнерусский поэт, скажу.

Для автора ‘ Слова” не вызывает сомнений пагубность удельно-правового принципа “отчины”. Этот принцип (обычай) он считает причиной княжеского междоусобия: “...ибо сказал брат брату: “Это мое, а то мое же”. И стали князья про малое это великое” молвить и сами себе беды ковать; а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую”. Вражда князей, их несогласие между собой в вопросах “тишины” оборачиваются против них же самих, приносят беды их близким. C поражающим воображение реализмом, проникновением в трагизм ситуации автор “Слова” живописует: “Жены русские восплакались, причитая: “Уже нам своих милых лад ни в мысли помыслить, ни думою сдумать, ни очами увидать, а злата и сребра и в руках не подержать!

И застонал, братья, Киев в горе, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль потоками потекла по земле Русской”.

Древнерусский поэт с осуждением относится к тем князьям, для которых слава в ее рыцарской интерпретации как личной доблести дороже блага Отечества. Он противник любых захватнических походов. Игорь и Всеволод поплатились именно за то, что “несправедливо пролили кровь поганую”. Врагам надо давать отпор, если они сами нападают на Русскую землю; но победить их можно, лишь “вспомнив славу прадедов”, т.е. сплотившись вокруг Киева, верно служа великому князю.

B “Слове о полку Игореве” происходит соединение идеи единовластия с самым широким толкованием понятия Русской земли. Оно уже не ограничивается у автора пределами одного Киева, как это было у других мыслителей эпохи удельных княжеств, а включает в себя все русские земли. B этом находит свое яркое выражение рост патриотического правосознания.

B непосредственной сопряженности с юридическими идеалами “Слова” находится и его концепция русской государственности. Подобно Илариону создатель поэмы мыслил категориями прошлого и настоящего, противопоставляя и соотнося их друг с другом. Прошлое на Руси для него было всегда актуально; в нем он искал причины тех явлений, которые составляли реалии современной ему действительности. Хронологическая глубина русской истории, охваченной в “Слове”, — почти два столетия, “от старого Владимера до нынешняго Игоря”. Кроме того, автор держал в памяти еще и “век Трояна", и “время Бусово” — древность дохристианскую, языческую, благодаря чему его концепция государства и права патриархальна и архаична.

Церковные летописцы, оценивая поход Игоря, руководствовались теорией “казней Божьих”, специально приспособленной к трактовке подобных событий (“Все это Божье наказание за грехи наши”). B отличие от них, автор “Слова” ни при каких обстоятельствах не покидал пределов славянской традиции, не ощущал потребности в обращении к божественному промыслу.

Настоящее, каким бы оно ни было славным или печальным, он осмысливал исключительно в ракурсе прошлого, избегая при этом односторонней героизации последнего, изображения его в виде идеального “золотого века”, что в значительной мере было присуще Илариону. Однако Иларион иначе писать не мог. Он жил в период расцвета раннефеодальной монархии, подготовленного всем ходом развития древнерусской государственности. История представала его взору однородной, движущейся в основном по восходящей линии, лишенной каких-либо внутренних противоречий и несообразностей. Он знал одно: настоящее соответствует прошлому, которое величественно и прекрасно, а стало быть, верность прошлому — предпосылка жизненности и значимости Киевского государства. При такой гармонической соотнесенности прошлого и настоящего юриспруденция Илариона, естественно, могла быть только оптимистической.

Напротив, автор “Слова”, живший в совершенно иных условиях, неизбежно должен был проникнуться иными оценками удельных порядков. Полное крушение “тишины” и единства Руси, бессмысленные и нескончаемые распри между князьями, ослаблявшие силы русского народа накануне грозных и трагических испытаний, — вот с чем ему пришлось столкнуться в действительности, вот каковы события, современником и участником которых ему довелось стать. Это настоящее, на первый взгляд, не имело ничего общего с прежними временами, являлось их фатальным отрицанием. Казалось бы, древнерусский поэт самой историей обрекался на пессимистическое мировосприятие. Ho, к чести его, он усмотрел и в удельном настоящем глубокие корни прошлого, осознав само прошлое как противоречивое и неоднозначное. Тем самым становилась возможной и двойственная оценка прошлого: с одной стороны, позитивная, восторженно-поэтическая (“пел хвалу старым князьям, а потом стал молодым петь”), а с другой — негативная, резко критическая, вызванная пониманием прошлого как “первые времена усобиц”.

Подобный подход к прошлому теперь исключал христианский провиденциализм, ибо все хорошее и все дурное в государстве и праве автор выводил из деяний самих людей, из их социальной, мирской активности. Зато это вполне уживалось с установками славяно-русского язычества, ставившего богов и людей в равное положение по отношению к единому Космосу, единой боготворимой матери — Природе. Именно гармония языческого космоса выступает предпосылкой тишины и единства великой и многострадальной Руси.

Автор “Слова” мог выразить общерусское стремление к тишине и единству, только обратившись к языческой юриспруденции. Можно даже сказать, что он сознательно принимал традиционные верования, становился язычником по убеждению. Оттого в его поэме и нет никакой церковности, она вся сплетена из элементов анимизма и фетишизма, одухотворяет и одушевляет явления природы. Автор населял мир одаренными божественной силой существами, соединял их узами родства с людьми и животными. B этом мире отсутствует резкая грань между природой и человеком, все живет единой жизнью — разумно и целесообразно. Человек силен природой, природа мудра человеком. Их нельзя разделить, они вечны и необходимы друг другу. Возрождая языческое правопонимание, автор “Слова” восстанавливал “веру в сей наш мир”, веру, которая несла с собой представление о ценности земного, возвышала человека, одухотворяла, а значит, и юридизировала его бренные дела и поступки, утверждала достоинство, субъективное право каждого в настоящей, а не после смерти, будущей жизни, к которой учили апеллировать ортодоксы церкви. B этом признании права на жизнь и тишину сегодня состояла главная заслуга гениального древнерусского книжника.

Под Русской землей и Русью в XII веке, в пору феодальной раздробленности, очень часто имелась в виду лишь Киевская земля и соседние с ней земли. “Пойти на Русь” часто означало отправиться в Киев. Переяславль-Южный, в отличие от Переяславля-Залесского, назывался Переяславлем-Русским. B Новгороде дорога в Киев носила название “русского пути”. Такое сужение понятия Руси пределами Киевского княжества было типичным следствием удельной раздробленности, когда только один Киев мог претендовать на представительство всей Руси в целом.

Однако для автора “Слова о полку Игореве” понятие Русской земли не ограничивается пределами Киевского княжества. Он включает в состав Руси Владимиро-Суздальское и Владимиро-Волынское княжества, Новгород Великий и Тмуторокань. Последнее особенно интересно: в число русских земель включаются и те, политическая самостоятельность которых была утрачена ко второй половине XII века. Так, река Дон, на которой находились кочевья половцев, но где имелись и многочисленные русские поселенья, для автора “Слова” — русская река. Дон зовет князя Игоря “на победу”. Донец помогает Игорю во время его бегства. Славу Игорю Святославичу по его возвращении в Киев поют

девицы “на Дунаи”, где тоже имелйсь русские поселения. Там же слышен и плач Ярославны. Даже полоцкое княжество, которое в XlI веке постоянно противопоставлялось остальной Русской земле, введено им в круг русских княжеств. Автор “Слова’^; наряду со всеми русскими князьями обращается и к полоцким князьям с призывом защищать Русскую землю. Следовательно, полоцкая земля для него тоже земля Русская.

Представление о Русской земле как о единой территории отчетливо дает себя знать и в тех случаях, когда автор говорит об обороне ее границ. Южные враги Руси половцы для него главные враги, но не единственные. Он говорит о победах Всеволода Суздальского на Волге, т.е. над волжскими булгарами, о войне полоцких князей против литовцев, о начале Галицкой земли на Дунае. Границы Русской земли в его представлении — одно целое.

Автор “Слова” мыслит единство древнерусского государства не в виде прекраснодушного идеала союзных отношений всех русских князей на основе их доброй воли и не в виде летописной идеи соблюдения родственных отношений между князьями. Он не отрицает правоотношений князей, но настаивает на необходимости соблюдения ими определенных обязательств в этих феодальных отношениях, долга перед Родиной, а не на их правах самостоятельности. Он осуждает ослушание Игоря и Всеволода по отношению к их “отцу” — киевскому князю Святославу и призывает быть ему верным, но не во имя соблюдения феодальных принципов, а во имя интересов всей Русской земли в целом.

Вопреки исторической действительности — слабости киевского князя Святослава Всеволодовича, автор “Слова” рисует его могущественным и “грозным”. Ha самом деле Святослав “грозным” не был: он владел только Киевом, деля свою власть с Рюриком, владевшим остальными киевскими городами. Святослав был одним из слабейших князей, когда-либо княживших в Киеве.

Ho не следует думать, что перед нами обычная придворная лесть. Автор “Слова” выдвигает киевского князя в первые ряды русских князей только потому, что Киев все еще мыслится им как центр Русской земли — если не реальный, то во всяком случае идеальный. Он не видит возможности образования нового центра Руси на северо-востоке. Поэтому киевский князь для него πο-прежнему глава всех русских князей, а в строгом и безусловном выполнении вассальных обязательств по отношению к слабеющему киевскому “столу” — одно из противоядий против феодальных усобиц, одно из средств сохранения единства Руси. Святослав ,наделяется идеальными свойствами главы русских князей: он “грозный” и “великий”. Слово “великий”, часто употреблявшееся по отношению к главному из князей, как раз в это время перешло в титул князей владимирских: название “великого князя присвоил себе Всеволод Большое Гнездо, претендуя на старшинство среди всех русских князей. Слово же “грозный” часто сопутствовало до XVII века официальному титулованию старейших русских князей, хотя само в титул и не перешло (оно стало только прозвищем, при этом подчеркивающим юридические качества сильной власти, Ивана III и Ивана IV). Слово “гроза” как синоним силы и могущества княжеской власти часто употреблялось в XIII веке. Для автора “Слова” “грозный” киевский князь — представление идеальное, а не реальное. При этом, что особенно интересно, для него дороги все притязания русских князей на Киев. Нет сомнения в том, что он считает Святослава, силу которого гиперболизирует. законным киевским князем. Итак, единство Русской земли мыслится автором Слова с центром в Киеве. Это единство возглавляется киевским князем.

Обращаясь с призывом встать на защиту Русской земли, автор Слова в образах разных князей отражает собирательный образ сильного, могущественного князя — сильного войском (“многовоего”), сильного судом (“суды рядя до Дуная”), вселяющего страх пограничным с Русью странам (“Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать”; “подпер Венгерские горы своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота”), распространяющего свою власть на громадную территорию с центром в Киеве, славную в других странах (“тут немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу”). Перед нами образ князя, воплощающего собой идею сильной княжеской власти, с помощью которой должно осуществиться единение Русской земли.

Впоследствии этот же самый образ “грозного” великого князя породит “Слово о погибели земли Русской”, отразится в Житии Александра Невского, в “Молении Даниила Заточника” и в других произведениях XIII века. Ho в них за этим образом не будет стоять “грозный” великий князь киевский, не будет упомянут и Киев как центр Руси. Перемещение центра Руси на северо-восток и падение значения киевского стола станут слишком явными.

Однако автор “Слова о полку Игореве” все же сумел заметить идею сильной княжеской власти в ее жизненном осуществлении на том самом северо-востоке Руси, чьих притязаний стать новым центром Русской земли он еще не хотел признавать. Конечно, эта идея не слилась у него с идеей единовластия. Для этого еще не было реальной почвы. Автор “Слова” видит своего сильного и могущественного русского велидого князя действующим совместно со всеми остальными князьями, но в подчеркивании вассальных обязанностей остальных князей нельзя не видеть некоторых намеков на идею единовластия киевского князя.

Единство Руси, повторяю, мыслится автором “Слова” не в виде прекраснодушного идеала союзных отношений всех русских князей на основе их доброй воли, и не в виде летописной идеи необходимости соблюдения добрых родственных отношений (все князья — “братья”, “единого деда внуки”), и не в виде идеи единовластия, а в виде союза русских князей на осноВе строгого выполнения феодальных обязательств по отношению к сильному и “грозному” киевскому князю.

Обращаясь с призывом к князьям встать на защиту Русской земли, автор “Слова” исходит из их реальных возможностей, оценивает те их качества, которые позволяют им быть действительно полезными в обороне раннефеодального государства. И в данном случае автор “Слова” выступает как реальный политик. По существу, он дал слепок современного ему состояния Руси.

K началу XIII века центр русской жизни перемещается из Киева во Владимир. Здесь появляется “Моление Даниила Заточника” (1229), где развиваются идеи Слова” об укреплении сильной княжеской властщ способной преодолеть внутренние раздоры и подготовить страну к обороне от нашествия Батыя.

Этот памятник — детективная история для ученых, которые уже более ста лет не могут установить, послужило ли поводом к написанию “Моления” действительное происшествие или же описываемые в нем злоключения автора, преследуемого, неустроенного и не находящего себе места в жизни, являются лишь литературным приемом, дающим возможность оценить политико-юридическую

ситуацию Владимирской Руси. He ясен вопрос и о самой личности автора: кто он был, к какой социальной среде принадлежал и взгляды каких политических сил выражал. Да и вообще существовал ли Даниил как реальное лицо, или же это псевдоним.

Оригинал “Моления Даниила Заточника” до нас не дошел. Имеющиеся в распоряжении ученых списки подразделяются на две основные редакции. Одну из них, обычно называемую “Словом Даниила Заточника”, большинство исследователей относит к XII веку, другую (“Моление Даниила Заточника”) — к XIII веку. Однако вопрос о соотношении обеих редакций до настоящего времени еще окончательно не решен: ряд исследователей обеих указанных редакций считает более древней именно редакцию “Моления” (XII век). Решение вопроса затрудняется тем, что все рукописи обеих редакций дошли до нас в списках XVI—XVIII веков, то есть отделены от своего оригинала на 300—500 лет и содержат позднейшие напластования, мешающие точности изучения.

Сюжет произведения Даниила Заточника в обеих редакциях сводится к мольбе о том, чтобы князь, к кому адресовано послание, спас автора от нищеты и извлек его из того жалкого состояния, в которое он, человек разумный и начитанный, незаслуженно попал.

Бывший слуга князя или дружинник, притом уже не “отрок”, а “муж”, у которого “отрочество” было за спиной, а “уность” (молодость) еще не прошла, Даниил оказался “как дерево при дороге: многие обрубают ему ветви и в огонь кидают; так и я всеми обижаем, ибо не огражден страхом грозы твоей, князь”. Словно “трава чахлая, растущая под стеною, на которую ни солнце не сияет, ни дождь не дождит”. Жизнь повернулась к нему своей оборотной стороной, иными глазами пришлось ему взглянуть на нее и различить в ней то, чего не видишь, проделывая свой путь по накатанному. Отсюда трещина в мироощущении, настороженность и недоверие к жизни. .

Почему отвернулись от Даниила друзья и ближние? Потому, что он “не предложил им трапезы с многоразличными яствами”. Более того — “многие ведь дружат со мной, опуская руку со мною в блюдо, а в несчастье ведут себя как враги, помогая даже сбить меня с ног; очами плачут со мной, а в душе смеются надо мною”. Отсюда вывод: “Поэтому не верь другу и не надейся на брата”.

B изгнании Даниил лишен всего, он нищий. Он теперь может сказать про себя: “Лучше смерть, нежели продолжать жить в нищете”. Может быть, впервые теперь перед ним встала проблема “богатых" и бедных”, поставленная на заре феодализации, с ее “резоимством” (ростовщичеством), порабощением и закабалением всяческих “сирот”. Призывая в руководство себе мудрость Соломонову (“Ни богатства, ни бедности не дай мне, Господи: если же буду богат — гордостью вознесусь, если же буду беден — задумаю воровство или разбои ), Даниил просит князя своего избавить его от нищеты (“пусти тучу на землю убожества моего”), потому что познал связанное с ней унижение. “Богат муж везде знаем — и на чужбине друзей имеет, а бедный и на родине ненавидим ходит; богатый заговорит — все замолчат и после вознесут речь его до облаков, а бедный заговорит — все на него закричат”. По одежке протягивай ножки: “чьи одежды богаты, тех речь чтима .

He идти же ему от его нищеты воровать. C одной стороны, если бы красть умел, то тебе не жаловался”, а с другой — девица губит красу свою распутством, а деятель свое мужество воровством . Это — достойный быть отмеченным двоящийся еще взгляд на воровство KciK на искусство, которое могло бы разрешить житейскую проблему Даниила, если бы он им владел, и в то же время как на акт, несовместимый с достоинством свободного человека (“мужа ). У него остается один путь — взмолиться к княжеской милости. “Моление”, как видим, выражается в притчах, частью извлеченных из Священного Писания, творений отцов церкви, частью — из устной народной традиции.

Князь — центральная фигура памятника; к нему обращены взоры не только автора послания, но вообще всех подданных, он — их опора и надежда, их защитник от бед и напастей. Сравнивая себя с “травой чахлой”, на которую ни солнце не сияет, ни дождь не идет, или с придорожным сухим деревом, которое “многие обрубают... и в огонь кидают”, жалуясь на то, что все его обижают, Даниил Заточник видит защиту только в князе, который “как высоким забором” (по второй редакции) или “деятельностью властной” (по первой) может оградить его страхом “грозы своей”. Князь всех, особенно вдов и сирот, избавляет от горести и печали. Как солнце, он согревает всех людей своей милостью. Князь — источник богатства и славы своих подданных. Широкой рукой он раздает людям золото и серебро, и казна его не истощается. Автор призывает его и впредь проявлять такую великодушную щедрость: “Да не будет, княже мой, господине, рука твоя согнута на подаяние неимущим: ибо ни чашею моря не расчерпать, ни милостыней дома твоего не истощить”. Подобно тому как дорогая ткань “расшита множеством шелков и прекрасна”, так и князь “честен и славен по всем странам множеством слуг”. Князь — единственный и настоящий глава своих людей, только им и держится город.

“Славно со смельчаком коней пасти, так и с хорошим князем в бой идти. Часто из-за беспорядка полки погибают. Видел я: огромен зверь, а головы нет; так же и множество полков без мудрого князя”. “Гусли ведь настраиваются перстами, — говорится в другом изречении. — A тело скрепляется жилами; дуб удерживается множеством корней; так же и град наш — твоею властью”. Из всего этого (особенно во второй редакции) вытекает праведный образ князя, источающего обильные блага: “Княже мой, господине! Дай же мне лицезреть тебя, ибо голос твой сладок и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и послание твое — как сад с плодами”.

Итак, в обеих редакциях (подчас даже в сходных выражениях) превозносится могучее государство и возвеличивается фигура князя — всеобщего защитника и радетеля, являющегося воплощением тишины, правды и порядка. Однако его приближенные — тиуны скрывают от народа “княжую правду”, безобразничают и своевольничают. Поэтому князь не должен доверять своим тиунам, его обязанность — самому вникать во, все дела, самому единолично возглавлять все управление. Только таким путем можно избежать “беспорядка” в государстве, от которого, по выражению Даниила Заточника, “полки погибают”. Первая редакция содержит резкий выпад против тиунов — слуг князя, разоряющих и угнетающих народ: “Не имей себе двора близ царева двора и не держи села близ княжьего села: тиун его как огонь, на осине разложенный, и рядовичи его как искры. Если от огня убережешься, то от искр не сможешь уберечься и прожжешь одежду . Предостережение это, вероятно, читалось еще в более древнем, чем первая редакция, архетипе “Слова” Даниила Заточника или заимствовано из источника, восходящего к XI веку, когда шел энергичный процесс феодализации и безжалостные тиуны жестоко обходились со свободным населением, имевшим несчастье оказаться по соседству с владениями князя.

Bo второй редакции этого места уже нет: в XIII веке феодальные отношения пронизывали собой всю жизнь, захваты свободных земель уже не производили прежнего ошеломляющего впечатления, и вопрос о JHHX потерял свою злободневность. Зато во второй редакции появились новые мотивы, вызванные некоторыми переменами в самом господствующем классе.

Наряду с горожанами, которые повсюду на Руси поддерживали княжескую власть против крупных бояр — феодалов, к ней льнули дворяне, находившиеся в непосредственной зависимости от князя и видевшие в нем свою надежную опору. B описываемое время крупные бояре-землевладельцы были заинтересованы в непрерывных удельных раздорах, в результате которых они рассчитывали расширять свои владения. Дворяне, находившиеся в вассальной зависимости от крупных землевладельцев, не играли в этих раздорах самостоятельной роли, их обходили при дележе земельной добычи, и, следовательно, они не могли проявлять такую же заинтересованность в междоусобных драках, как крупные землевладельцы. Последние, кроме того, были достаточно сильны и обладали необходимой вооруженной силой, чтобы держать в повиновении крестьянство. Дворяне этим не обладали и для обуздания эксплуатируемого населения нуждались в сильном государстве. Именно княжеская власть могла обеспечить какой-то порядок и спокойствие в стране, все более необходимые членам так называемой “младшей дружины” по мере того, как они обзаводились крестьянами.

B первой редакции окружающие князя “думцы” подразделяются на добрых и лихих; первые приносят пользу, а вторые — зло. Bo второй редакции автор послания выступает против “думцев” вообще, независимо от того, добрые ли они или лихие, и выдвигает ставшую впоследствии, в XVI веке, столь излюбленной идею о том, чтО князь сам должен владеть государством: “Не корабль топит человеки, но ветр; тако же и ты, княже, не сам владеешй, в печаль введут тя думцы твои”.

Добиваясь снова службы у князя, Заточник не ссылается на знатность своего происхождения, которой он похвастать не может, а, напротив, в нескольких местах (во второй редакции) подчеркивает, что он раб князя и сын рабы его. Эти слова не следует понимать буквально, и не только потому, что, будучи заимствованы из Псалтири, они являлись распространенным литературным выражением, а еще и потому, что этими словами автор послания как бы отмежевывался от спесивых вельмож, стремившихся захватить должности лишь в силу своей знатности. Даниил, добиваясь службы, выдвигал на первый план только свои личные достоинства — начитанность и разум. Автор послания признает даже, что он не очень храбр и его нельзя использовать как воина, зато он “в словесех крепок” и может быть полезен своими советами.

Подчеркивая важное значение для князя разумных слуг, Даниил Заточник в то же время советует князю привлекать к себе возможно больше храбрых слуг, или воинников. Такие советы мы находим и в первой редакции, где, между прочим, приводится известный библеискии рассказ о похвальбе царя Иезекии перед послами вавилонскими, и во второй редакции, где также повторяется рассказ об этом, но идеи проводятся гораздо более последовательно. Призывы к щедрости,

довольно расплывчатые в первой редакции, во второй редакции определенно связаны с необходимостью привлекать этим со всех сторон возможно большее количество воинов.

B первой редакции автор советует князю раздавать свое золото и серебро “людям”, но для какой цели — неизвестно. Судя по духу и содержанию первой редакции, речь идет об обычной милостыне, которую князь должен раздавать щедрой рукой. He то во второй редакции: здесь автор призывает употребить княжескую щедрость уже на определенную цель — на привлечение храбрых и сильных воинов, составляющих опору княжеской власти. Характерно, что во второй редакции говорится уже не просто о слуге — рыбе, удерживаемой неводом князя, а о множестве рыб — слуг. Зтим как бы подчеркивается необходимость для князя собрать возможно больше воинов. Для этой цели автор ‘ Моления” советует князю не ограничиваться собиранием слуг из своей области, а привлекать их и из чужих областей.

Князь силен и грозен именно множеством воинов, B первой редакции о княжеской “грозе” говорится там, где Даниил Заточник жалуется, что все его обижают, поскольку он не огражден “страхом грозы” княжеской. Ho здесь этот термин применен как синоним княжеской власти, и ничего не говорится о том, какая же сила придает этой власти характер “грозы”. Такую конкретизацию мы находим во второй редакции. “Орел птица царь над всеми птицами, — пишет автор “Моления”, — а осетр над рыбами, а лев над зверми, а ты, князь, над переславцами. Лев рыкнет, кто не устрашится; а ты, княже, скажешь, кто не убоится. Так же как змей страшен свистанием своим, так и ты, княже наш, грозен множеством воинов” (курсив мой. — H.A.).

Приведенные наблюдения над текстом дают основание характеризовать это произведение (во второй редакции) как памятник ранней дворянской направленности, где в зачаточной форме встречаются уже те требования, которые позднее, политически окрепнув, дворянство заявило полным голосом. Кстати, автор второй редакции прямо причисляет себя к дворянам, которым, по его мнению, больше всего подобает пользоваться княжеской милостью, например: “Всякому дворянину иметь честь и милость у князя”. Он предпочитает служить у КНЯЗЯ B дерюге, чем в пурпурном платье у боярина.

Итак, сильная княжеская власть — стержень всего произведения. Князь должен управлять крепко и справедливо, иметь при себе “думцев” и опираться в своей деятельности на их совет. Задача заключается в правильном подборе людей. Советники князя должны быть умны, мудры, не допускать в своих действиях беззакония. Необязательно брать старых и опытных, ибо дело не в опыте, а в уме. Князю необходимо хорошее и многочисленное войско, чтобы не допустить покорения своей собственной земли, одним своим существованием оно будет действовать устрашающе на завоевателей. Это войско должно быть руководимо мудрыми людьми, ибо только полки мудрых сильны. Полки безумных храбры, HO не храбростью, а умом достигаеѣря победа.

Силовые методы в деятельности князя Даниил величает “царскою грозою”. Они должны быть направлены на укрепление суверенитета государства, стабильности публично-правовой жизни, внутреннего порядка и внешней безопасности. Грозная власть восстанавливает нарушенную справедливость и пресекает' беззаконие.

Даниил сохраняет древнерусскую ориентацию на тишину и мир. Для него мир и мудрая политика предпочтительнее храбрости, возможности решать все дела силой. Среди качеств праведного князя выделяются забота о подданных, обеспечение условий для их благосостояния: “Земля дает обильный урожай, деревья фрукты, а ты нам, князь, богатство и радость”.

B “Молении” осуждается боярское самоуправство, которое незаконно и несправедливо порождает в стране неурядицы. Князь должен быть гарантом безопасности и сохранности имущества подданных от произвола княжеских слуг, бояр. Боярское засилье ведет к ослаблению государства. Поддержка сильной великокняжеской власти, осуждение своеволия боярства призваны были способствовать объединению земель в едином государстве. Главное же, князь — защитник Родины от внешних врагов, и не случайно “Моление” заканчивается похвалой князю, соединенной с мольбой к Богу о защите Руси от врагов: “...силу князю нашему укрепи; ленивости лиши; вложи ярость боязливому в сердце. He дай же, Господи, в плен землю нашу тем, кто не знает Бога, да не придут чужеземцы: “Где их Бог?” Бог же наш на небеси и на земли. Подай же князю, Господи, Самсонову силу, храбрость Александрову, Иосифа разум, Соломона мудрость, Давидову хитрость, умножь людей, подвластных под его державою, и прославит тебя вся страна и всякая душа человеческая”.