<<
>>

Μ. Μ. Карпович ДВА ТИПА РУССКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА Маклаков и Милюков[115]

Слабость русского либерализма в дореволюционной России обычно принималась в исторической литературе как нечто общеизвестное и само собою разумеющееся. Такая характеристика русского либерализма считалась результатом общей слабости среднего класса в России, что в свою очередь также принималось скорее a priori, без особых доказательств.

Кроме того, надо указать еще на другое общее допущение, а именно — на существование якобы органической связи между либерализмом и средними классами, как будто для этих последних было вполне естественно способствовать политике какого-то среднего направления. Таким образом устанавливалась как бы определенная тенденция к отождествлению среднего класса с тем, что называется «буржуазией» в марксистском понимании этого термина. B действительности же все эти допущения трудно принять «на веру». Отнесение какой-либо общественной группы к роли «среднего класса» только указывает на ее центральное положение в данном обществе, но природа «среднего класса» может изменяться в разных странах в зависимости от общей социальной структуры.

Так можно оспаривать, как это было оспариваемо и в отношении польской шляхты, что по существу масса русского дворянства была «средним классом», отличным от «земельной аристократии». Ho гораздо существеннее другое положение, а именно то, что при таком понимании как бы постулируется наличие связи между «средним классом» и либерализмом.

Из исторического опыта мы знаем, что при известных условиях группы «среднего класса» иногда могут поддерживать весьма крайние политические течения, как это было в итальянском фашизме и германском нацизме, или частично отступать со своих либеральных позиций, как это было во Франции в период Третьей империи или в Германии Бисмарка.

C другой стороны, история европейского либерализма отнюдь не может быть сведена только к истории «деловой цивилизации», как это пытался сделать Гарольд Ласки1. При таком подходе совершенно игнорируется важность других элементов, что убедительно показал Гвидо де Руджиеро2, указав на глубокую важность религиозных расхождений и на защиту «традиционных свобод» привилегированным сословием феодального происхождения. Я не имею ни надобности, ни возможности обсуждать в моей статье эти общие вопросы. Bce мои замечания имели своей целью только указать на сложность рассматриваемой проблемы и на необходимость ее дальнейшей разработки. Жаль, что история русского либерализма была у нас в пренебрежении. Для многих предвзятое мнение о слабости русского либерализма вполне подтверждалось развитием событий в России с момента революции. Зачем придавать большое значение политическому течению, которое оказалось неспособным дать какие-нибудь положительные результаты и потерпело столь решительное поражение?

Ответ на этот вопрос двояк. Во-первых, исторический процесс не знает никаких «последних» результатов, никаких «окончательных» побед или поражений. A во-вторых, важность исторических явлений должна оцениваться во времени их возникновения, а не в освещении их историком post factum. Конечно,— «горе побежденным!» — но этому девизу никогда не может следовать историк.

Как и везде, либерализм в России не был однородным движением. Он шел из разных общественных групп, и разнообразные мотивы руководили людьми, присоединявшимися к либеральному движению. Это отсутствие однородности ясно отразилось в создании конституционно-демократической партии в России в октябре 1905 г.

He раз уже указывалось на то, что эта партия зародилась как результат слияния двух сил: с одной стороны — земские либералы, с другой — либерально настроенные группы свободных профессий. Конечно, B этом есть некоторое упрощение. B этой новой партии мы найдем и другие элементы, строго говоря, не принадлежащие ни к одной из двух основных групп и содержащие в себе значительное разнообразие политических оттенков. Ho в общем мы должны признать правильной вышеуказанную характеристику двух главных составных частей конституционно-демократической партии, и именно в свете такого разделения я буду в дальнейшем говорить о двух типах русского либерализма, представленных Милюковым и Маклаковым.

Василий Алексеевич Маклаков, родившийся в 1869 r., был на десять лет моложе Павла Николаевича Милюкова. И если я начну свой обзор именно с Маклакова, то только потому, что именно в нем особенно ярко представлены характерные черты земского либерализма, которые исторически предшествовали таким же чертам в представителях свободных профессий. Так случилось не потому, что Маклаков сам был земским деятелем, а потому что все его политическое воспитание прошло под влиянием земских либеральных традиций. B своих воспоминаниях он говорит о своем отце и об окружавших его людях как об убежденных сторонниках Великих Реформ 1860-х гг., проникнутых желанием продолжения и расширения их, но остававшихся безразличными к политике. Он рисует их как решительных противников террористической деятельности «Народной воли».

И в гимназии, и в университете Маклаков нашел русскую молодежь, всецело разделявшую взгляды старшего поколения. Согласно наблюдениям Маклакова, даже студенческие беспорядки 1887 и 1890 гг., когда он был студентом Московского университета, не были «политическими». Значительное большинство студентов руководилось интересами академической свободы и чувством «студенческой солидарности». Эти студенты решительно отклоняли все попытки их более радикальных товарищей внести в студенческое движение общеполитические лозунги. Когда в 1890 г. московские студенты организовали общественную панихиду по Чернышевскому, умершему в 1889 r.,— это было опять- таки больше выражением их симпатий к человеку, который страдал за свои убеждения, чем политической манифестацией. B последнем томе своих мемуаров, говоря о себе в возрасте 20 лет, Маклаков пишет, что все его симпатии были «с теми представителями духа Великих Реформ, кто хотели продолжения улучшения Русского Государства на основах законности, свободы и справедливости, исходя из всего того, что уже существовало в действительности».

Характерно, что путешествие Маклакова во Францию в 1889 г. было для него «уроком консерватизма». То, что наиболее поразило его в этом путешествии, так это картина страны, где «права государства могли быть согласованы с правами человека» и где даже оппозиция «указывала на исторические причины, вызвавшие ее к жизни»... Столетие Французской революции побудило Маклакова читать текущую литературу, посвященную этому юбилею, и из этого чтения он извлек для себя «новое историческое понимание» революции, бывшее B полном противоречии с идеализированным и романтическим толкованием, столь популярным B то время B России среди русских радикалов. Очень характерно для Маклакова, что из всех лидеров Французской революции его любимым был Мирабо. Будучи в Париже, Маклаков встречался с некоторыми лидерами французских студенческих организаций преимущественно профессионального, а не политического характера. Такие знакомства в значительной степени воодушевляли Маклакова в той работе, которую он начал по возвращении в Россию,— попытке развить неполитические студенческие организации в Московском университете (общество взаимопомощи и другие), действовавшие тогда в узких пределах легальных возможностей. Таким образом Маклаков стал одним из первых создателей того, что впоследствии называлось «академизмом» (термин пренебрежительного смысла в устах радикальных студентов). Здесь Маклаков проявлял в действии свой либерализм, шедший не в оппозиции, но в согласии с общей программой «улучшения Русского Государства», начиная с того, что уже «существует в действительности».

B те годы Маклаков был под сильным влиянием кружка Любенкова, известного московского юриста, где собирались общественные деятели, главным образом из числа земцев. Через десять лет Маклаков стал секретарем такого же кружка «Беседа», возглавлявшегося Д. H. Шиповым3, впоследствии одним из основателей Партии 17 октября4. K «Беседе» принадлежали и такие земцы-политики, как H. А. Хомяков5 и M. А. Стахо- вич6. Любенков и Шипов были определенно славянофильского толка. Хотя они и не следовали строго славянофильской доктрине, ЯВНО ОТКЛОНЯЯСЬ OT ее почти анархических тенденций, характерных, например, для политической теории К. Аксакова. Тем не менее они тесно примыкали к славянофилам и в их как бы ослабленной антигосударственной позиции, и в их подчеркнутой склонности к «общему делу», явно отличной, если не враждебной, по отношению к политической активности, и в их относительном безразличии к формам правления, и к строго определенным конституционным формулам, и в их традиционализме... He может быть никакого сомнения в том, что именно влияние таких людей оставило свои следы на либерализме Маклакова. Ho был один пункт, в котором Маклаков существенно отличался от славянофилов: он был убежденный сторонник необходимости правовых гарантий для охраны прав человека и его свободы.

После нескольких лет усердного изучения истории, приведшего Маклакова к мысли об избрании чисто академической карьеры, он все-таки перешел к изучению юриспруденции и решил стать адвокатом. Это решение было принято не по причинам интеллектуального или практического характера, но в соответствии с чувством гражданского долга. Вот как сам Маклаков говорит об этом: «...Мой непродолжительный жизненный опыт показал мне, что главное зло русской жизни было в торжестве произвола, всегда безнаказанного, в беспомощности индивидуума перед административным решением и в полном отсутствии законных оснований

для самозащиты... B защите индивидуума от беззакония, т. e. в защите самого закона, и было существо общественного служения адвокатской профессии». Ho и эта защита индивидуума отнюдь не должна была быть выражаема в духе острой партийности, и долг адвоката всегда требовал поисков какого-то синтеза прав государства, с одной стороны, и прав индивидуума — с другой. B этом вкратце и заключена вся философия компромисса, которая была характерна для Маклакова-политика.

Значение юридической карьеры Маклакова в развитии его либеральных воззрений идет далеко за пределы чисто биографического интереса. Это имеет более широкое значение, поскольку указывает на другой важный элемент в развитии русского либерализма — этого двойника германской идеи «Правового Государства», которая хотя и не обязательно была связана с политическим либерализмом, но все же вела своих последователей к борьбе за упразднение самодержавия и установление конституционного режима.

K сожалению, у нас нет данных, чтобы так же подробно проследить развитие политических взглядов П. H. Милюкова. Его мемуары все еще не опубликованы[116], а рукописи все еще недоступны для исследователей. Несколько глав политических воспоминаний Милюкова, опубликованных в эмигрантских журналах (1938-1939 гг.) в Париже, относятся к очень короткому периоду 1904-1906 гг. и значительно уступают в яркости и своеобразии мемуарам Маклакова. To же следует сказать и о других политических работах Милюкова. У нас нет и полной биографии Милюкова. Таким образом, мы вынуждены ограничиться только указанием тех черт в обрисовке политической фигуры Милюкова, которые ясно отличают его от Маклакова. От самого Милюкова мы знаем, что в юности он был под влиянием Спенсера и Конта и в студенческие годы серьезно изучал сочинения Маркса. Его умственные запросы были приблизительно одинаковы с запросами всех более или менее радикально настроенных студентов того времени. И в этом отношении отличались OT взглядов Маклакова с его умеренным уклоном в сторону славянофилов. Хотя Милюков принадлежал к умеренному крылу студенческого движения, тем не менее OH C симпатией следил за борьбой «Народной воли» с самодержавием, усматривая в ее террористической деятельности «одно из средств политической борьбы». B этом сказывается значительное различие между умонастроениями Милюкова и безоговорочным осуждением политического террора Маклакова. Если Маклаков отражал в себе воззрения умеренного земского большинства, то Милюков явно шел вместе с более радикальным меньшинством ранних земских либералов. Один из таких либералов И. И. Петрункевич7, пытавшийся создать нечто вроде рабочего союза с революционерами, впоследствии оказался главным политическим наставником Милюкова.

B сборнике очерков, посвященных семидесятилетию Милюкова, С. А. Смирнов указывает на 1891 г. как на начало активной политической деятельности Милюкова, хотя В. А. Оболенский8 утверждает, что Милюков был «убежденным демократом и либералом» ко времени окончания им университета. Bo всяком случае вполне несомненно, что Милюков-политик созревал гораздо медленнее, чем Милюков-ученый. B течение многих лет по окончании университета Милюков был всецело погружен в изучение и преподавание истории. За период 1892-1902 гг. в печати появились самые важные работы Милюкова, начиная с «Национального хозяйства России и реформ Петра Великого» и кончая третьим томом «Очерков по истории русской культуры». Усиленная научная работа Милюкова продолжалась и после того, как его академическая карьера была резко оборвана его удалением из Московского университета на основании явно вымышленных обвинений чисто политического характера. Хочется даже сказать, что активным политическим деятелем Милюков сделался явно вопреки собственной воле.

Настоящая политическая деятельность Милюкова началась в первые годы XX века одновременно с общим оживлением оппозиционных настроений в России и в особенности в связи с образованием «Союза Освобождения»9. B противоположность Маклакову Милюков принял участие в «Союзе Освобождения» с самого начала его деятельности, тогда как Маклаков, по его собственному признанию, оставался на периферии вплоть до установления в стране конституционного режима. Такое различие, конечно, было не случайно. Милюков присоединился к движению с желанием вынудить земские элементы к более радикальным действиям и к более близкому единению с интеллигентами левого течения. Для Маклакова такое положение было источником серьезных сомнений и осложнений. Исходную силу освободительного движения он видит в его первоисточнике — в земском движении, органически связанном с «Эпохой Великих Реформ» и живущем традициями общественной работы местного самоуправления. Таким образом, первоначальная сила движения скорее ослаблялась от ее связи с другими общественными элементами, у которых не было никакого практического политического опыта. Эти новые союзники отличались от большинства земских деятелей не только по их конечным целям, но, что важнее, по выбору средств для достижения этих целей. Под этим влиянием «освободительное движение сделалось явно безразличным к той пограничной черте, которая разделяет эволюцию государства от бедствий революции».

Некоторые критики обвиняли Маклакова в том, что он рассматривает прошлое в свете его более позднего опыта, вынесенного из последующих исторических событий. Ho если даже такое возражение в известной степени справедливо, у нас все же имеется достаточно свидетельств, чтобы видеть, что в большей части суждения Маклакова отражают в себе именно те его мнения, которых он придерживался в момент, когда производил оценку этих событий. Это вполне подтверждается его отдалением от освободительного движения. И тем как бы случайным участием его в кадетской партии и его избранием в центральный комитет партии. Сам Маклаков искренно признается, что он не был хорошим членом кадетской партии. Кроме того, бывали случаи, когда в важных вопросах он был в полном несогласии с большинством партии и с ее лидерами. B свою очередь и партия, весьма ценя исключительное ораторское дарование и юридическую эрудицию Маклакова, не видела в нем вполне надежного члена партии.

Совершенно невозможно в рамках этой статьи проследить всю полемику между Милюковым и Маклаковым в различных ее стадиях.

Ho это вовсе и не необходимо для темы этой статьи. То, что нам нужно,— это указание на основные расхождения двух исключительных представителей русского либерализма, указание на разность их основных воззрений и на разность общего характера их политической деятельности.

B этом случае, как и во многих других русских политических течениях, революция 1905 г. как бы играла роль катализатора. Для Маклакова, при его отталкивании от всякой революции вообще, революция 1905 г. только усилила его боязнь и укрепила его убеждение, что революционные методы не только нежелательны, но в конце концов бесполезны. Маклаков рассчитывал на процесс эволюции, который в своем ходе должен изменить данный режим как бы «под давлением самой жизни». По его мнению, гораздо полезнее было способствовать ходу мирной эволюции режима, чем способствовать его полному разгрому. «Историческая мощь государства» имеет на своей стороне одно решительное преимущество: народы всегда одержимы привычкой повиновения государству. Именно эта инерция повиновения разрушается революцией, а вместе с ней уходит и та законная преемственность, которая так нужна для нормального роста нации. Результаты можно предвидеть на основе исторического опыта: новое правительство, вышедшее из революции, или будет так слабо, что не сможет удержаться у власти, или же будет вынуждено превратиться в безжалостную диктатуру.

У Маклакова не было иллюзий относительно природы русского режима того времени, но он все-таки думал, что этот режим поддастся давлению организованного общественного мнения, если либералы будут стараться использовать всякую возможность достижения соглашения в программе постепенно вводимых реформ. B этом и была историческая задача русского либерализма. Маклаков чувствовал, что либералы теряют возможность своего участия в мирной эволюции России, поддерживая бескомпромиссное, враждебное отношение к режиму и, таким образом, ставя себя в среду разрушительных революционных сил страны. Этот призыв к Ахерону (символ «подземного мира» в греческой и римской поэзии) обрекал либералов: их дело должно было погибнуть и при победе революции и при ее решительном поражении.

C точки зрения Маклакова, неудача русских либералов была в их доктринерском подходе к политической цели, что сделалось очевидным после провозглашения конституционного режима. Октябрьский манифест 1905 г. открыл действительную возможность к мирному решению назревших вопросов, и, таким образом, для кадетской партии был открыт путь к ее руководящей деятельности. Для этого прежде всего была необходима как бы психологическая демобилизация. Ho, к сожалению, партия не могла отделаться от «психологии войны» и вместо поиска устойчивого мира с ,правительством, основанного на неизбежном компромиссе, партия настаивала на продолжении борьбы «до окончательной победы». По этому поводу Маклаков цитирует слова Милюкова, сказанные им немедленно по прочтении Октябрьского манифеста: «...ничто не изменилось, война продолжается». Это вызвало безжалостную критику Маклаковым политики кадетской партии за время 1905-1907 гг. Главные пункты его обвинений могут быть сформулированы так:

1. Максимализм программных требований партии, в особенности созыв Учредительного собрания, что не могло быть осуществлено без полной капитуляции царского правительства.

2. Бескомпромиссное отношение партии к Витте10 и Столыпину11, которые — по Маклакову — могли и должны были быть использованы как союзники, а не отброшены как враги.

3. Безоговорочное отрицание лидерами партии самой идеи участия кадетов в правительствах Витте и Столыпина.

4. Тенденция партии использовать Государственную Думу не для конструктивной законодательной работы, а как трибуну противоправительственной агитации.

5. Догматические требования немедленного пересмотра Основных законов, имея в виду всеобщее избирательное право, ограничение компетенции Государственного Совета и ответственность министров.

6. Наконец, опубликование Выборгского воззвания было мерою явно революционного характера, так как и роспуск Государственной Думы и назначение новых выборов не противоречили конституции.

Маклаков соглашается, что те или иные кадетские лидеры не хотели революции и не рассчитывали на ее окончательный успех. Ho он чувствует, что в противоположность ему они не боялись революции, как боялся ее он,— одни не верили в ее победу, другие — полагали, что революция будет остановлена в ее начальной фазе. Bo всяком случае они рассчитывали, что «сама угроза революции могла бы побудить правительство к уступкам, и поэтому они продолжали свои ставки именно на эту картину, не сознавая, что они играли с огнем».

Я хочу еще раз подчеркнуть, что на основании доступных мне материалов я не могу изложить взгляды Милюкова так же систематически и полно, как это было сделано в отношении Маклакова. Два тома, в которых Милюков собрал свои статьи, напечатанные за время 1905-1906 гг., содержали именно то, что указано в из заглавиях, а именно — комментарии публициста на текущие политические события, а его позднейшие статьи (эмигрантского периода) также не дают материала для характеристики его либеральной установки. Даже две статьи, написанные в ответ Маклакову на его критику кадетской политики, представляются ad hoc написанными возражениями, касающимися только отдельных противоречий и подробностей.

Милюков начинает свою защиту кадетской партии с чисто фактических ссылок на те условия, в которых партия должна была формулировать свою программу и предпринимать политические решения. Он напоминает Маклакову, что партия «живет не абстрактными и кабинетными разговорами». Положение партии все время меняется то вправо, то влево «вместе с жизнью русского общества». B другом месте он ссылается на психологию того времени, на тот взрыв эмоций после событий 1905 r., от которого ряды партии не были застрахованы. Он указывает на то, что лидеры партии, пытаясь удержать среднюю позицию, бывали нередко вынуждены делать уступки более нетерпеливому настроению членов партии. Bo всяком случае он настаивает на том, что хотя кадетская программа и была «радикальной», но она не была утопической. Точный смысл выражения «радикальный» указывается ссылкой Милюкова на «неолиберализм» как на подобное же настроение в Западной Европе. Раньше, в октябре 1905 r., в его речи, открывавшей собрание конституционно-демократической партии, Милюков сделал то же сравнение в несколько иных выражениях: «Наша партия стоит ближе всего к тем группам западной интеллигенции, которые известны под именем “социальных реформаторов”, и наша программа, несомненно, является наиболее “левой” среди всех программ, выдвинутых подобными политическими группами Западной Европы».

B другом месте Милюков обвиняет Маклакова в использовании тактики в ущерб программе, в придании более важного значения средствам, чем целям. Милюков утверждает, что при известных условиях даже либерал может сделаться революционером и что, таким образом, отнюдь нельзя отождествлять либерализм с строго легальным путем политического действия. Столь же ошибочно смешивать защиту законности вообще с защитой данного положительного закона, как это старается сделать Маклаков. He менее ошибочно приписывать столь важную роль сохранению юридической преемственности при переходе от одного политического порядка к другому.

Если в этих последних рассуждениях Милюков противопоставляет свой исторический релятивизм традиционализму Маклакова, то в других случаях, говоря о подходе к политическим задачам, Милюков осуждает Маклакова именно за его слишком релятивистскую точку зрения. Главный недостаток Маклакова-политика Милюков видит в его попытке переносить в сферу политики психологию и методы адвоката. Всякий адвокат совершенно неизбежно приобретает профессиональную привычку «видеть часть правды у своего оппонента и часть ошибочности в самом себе». Тогда как политик не может позволить себе роскоши подобного безразличия и «объективности» цо отношению к «содержанию правды». B этом пункте Милюков наносит сильный удар по самой сути «философии компромисса» Маклакова. Кроме чисто теоретического расхождения, в этом споре выясняется резкое различие в интерпретации самих политических событий. Милюков ни в малейшей степени не разделяет оптимистической оценки Маклаковым тех возможностей, которые якобы существовали для мирной эволюции России после провозглашения конституционного режима. Выше я цитировал мнение Милюкова о том, что в опубликовании Октябрьского манифеста он не видел наличия никаких перемен, которые могли бы побудить его к прекращению борьбы с правительством. И двадцать пять лет спустя Милюков утверждал правильность своего первоначального диагноза. Ссылаясь на слова Николая II, что после пересмотра Основных законов «самодержавие осталось таким же, каким оно было до этого», Милюков утверждал, что царь был ближе к правде, чем Маклаков, «даже с формальной точки зрения». Так же настойчиво Милюков утверждал, что кадетские лидеры были совершенно правы, отвергая заигрывания и Витте, и Столыпина, ибо не видели в них никакой искренности. Лидерам к. д. было ясно, что, приняв участие в правительстве на тех условиях, которые им предлагались, они вовлекли бы самих себя в ловушку: не имея возможности оказать решительное влияние на правительственную политику, они в то же время скомпрометировали бы себя в глазах народа.

Как эти соображения отражались на тактике Милюкова в 1905-1906 гг., хорошо видно из некоторых его выступлений в качестве лидера кадетской партии. Так, при открытии первого собрания партии он сказал: «В нашей борьбе за наше дело мы не можем рассчитывать ни на полное соглашение, ни на компромиссы с правительством, и мы должны высоко поднять наше знамя, уже развернутое в начале всеобщего Русского Освободительного Движения, поставившего целью созыв Учредительного собрания»... Эти слова были сказаны за несколько дней до опубликования Октябрьского манифеста. И на следующий день после объявления Манифеста собрание кадетской партии приняло резолюцию (несомненно, редактируемую Милюковым), в которой было сказано: «...так как Государственная Дума не может быть признана как полномочный орган народного представительства, то цель конституционно-демократической партии остается тою же самой, как раньше,— а именно — созыв Учредительного собрания»... «Что же касается Государственной Думы — она может служить для кадетской партии только как одно из средств достижения вышеупомянутой цели при поддержании постоянного и близкого контакта с общим ходом освободительного движения вне Думы»... Последняя фраза ясно указывает на согласование усилий кадетской партии с деятельностью левых партий. Эта теза была представлена Милюковым на первом собрании в таких выражениях: «...между нами и нашими союзниками (не противниками) слева (как я предпочитаю их называть) существует некоторая пограничная черта, но это разграничение совсем другого сорта, нежели наше разграничение с теми, кто справа от нас. Таким образом мы стоим в том же левом крыле русского политического движения. Мы не присоединяемся к левым B их требованиях демократической республики и национализации средств производства. Для некоторых из нас такие требования вообще неприемлемы, для других эти требования лежат вне практической политики, но поскольку при различных мотивах мы можем идти вместе к нашей общей цели, обе группы в нашей партии будут действовать как одно целое»...

C течением времени различие между Милюковым и Маклаковым значительно утратило свою остроту — во всяком случае, поскольку это касалось «тактических задач». Ход событий привел к этому. B конце 1907 г. революционная волна спала, и не было признаков возможности ее восстановления. Правительство вернуло свой контроль над страной, и в Думу вошло консервативное большинство. Кадетам пришлось приспособляться к новой обстановке. «Сохранить Государственную Думу» — был теперь официальный лозунг, который призывал к тому, чтобы наилучшим образом использовать существующие обстоятельства, как бы ни были скромны проявления законодательной деятельности. По такому пути кадетская партия, все еще руководимая

Милюковым, двигалась вправо... в направлении Маклакова! Ho в партии наблюдалось и обратное течение, влекшее к себе умеренных членов типа Маклакова и даже тех, кто был правее его. Это течение не было исследовано историками, хотя оно, несомненно, существовало как медленный, но вполне явный уклон в жизни последних двух Государственных дум. По мере того как Государственная Дума укреплялась, даже ее консервативное большинство делалось все менее склонным примириться как с административным произволом, так и с взглядом на незначительность работы Думы. K концу этого периода дух оппозиции в Гос. думе чувствовался уже за пределами кадетской партии и ее левых спутников. Таким образом была подготовлена почва для создания прогрессивного блока в 1915 г. и Временного правительства.

Bce это, однако, не лишает значительного исторического интереса те противоречия (бывшие во время кризиса 1905-1906 гг.), когда два различных понимания либеральной политики оформились вполне отчетливо. По существу, русские либералы оказались перед той же задачей, которая стояла и перед социал-демократами того времени, а именно: какова была природа тех преобразований, которые произошли в России и каковы были их возможные пределы? Тесно связанным с этой задачей был и другой вопрос: какие силы страны могли привести эти преобразования к успешному концу? Маклаков видел историческую необходимость в продолжении и завершении Великих Реформ 1860 r., в установлении в России политического порядка, основанного на праве и самоуправлении. Он верил, что это и могло, и должно быть достигнуто мирным эволюционным путем, без каких-либо разрушений существующей общественной и политической структуры, которая не могла быть демократизирована немедленно. Для того времени устойчивые реформы могли бы быть осуществлены только под руководством тех элементов населения, которые были достаточно подготовлены их предшествовавшим практическим опытом в области общественных и правительственных работ. Вот почему либералы должны были сблизиться с теми группами, которые были правее их, но признавали необходимость реформ; вот почему нужно было искать сближения и согласия с правительством при всякой представлявшейся к тому возможности.

Маклаков преуменьшал опасность реакции, для нее он не видел достаточных оснований в наиболее ясно наметившихся течениях политической жизни страны. Для Маклакова главная опасность была слева, а не справа. Это была опасность хаотического и безвластного революционного взрыва, вызванного (если не спровоцированного) демагогической политикой.

Милюков ожидал от русского кризиса гораздо более положительных результатов, чем те, которые рисовались Маклакову. B представлении Милюкова введение в России настоящего парламентского режима было насущной необходимостью, а не программой какого-то более или менее отдаленного будущего. B противоположность Маклакову он рассматривал свою страну вполне созревшей для народоправства, и он чувствовал, что либералы должны бороться ради этой цели, пока к этому есть возможность. Будучи человеком гораздо более политически мыслящим, чем Маклаков, Милюков хотел, чтобы и конституционные гарантии были формулированы немедленно. Ta крайняя важность, какую Милюков придавал деятельности учреждений, что для его критиков было лишь выражением его формализма как ученого, на самом деле исходила из его глубокой веры в логику политических учреждений. Он, конечно, не игнорировал и общественные аспекты общерусской задачи, постоянно подчеркивая необходимость радикальной земельной реформы и настойчиво борясь за политическую демократию. Известно, что кадетский проект аграрной реформы, выработанный при непосредственном участии Милюкова, в тогдашней политической обстановке часто представлялся как бы в кривом зеркале. Ho фактически этот проект предлагал принудительное отчуждение частной собственности в таком масштабе, который вызвал бы революцию в любой из современных западных стран.

Милюков, конечно, хорошо знал, что его общественная и политическая программа не могла получить поддержку среди умеренных и быть основой для соглашения с правительством. Поэтому, преследуя свои задачи, он был вынужден искать союзников среди партий левой оппозиции, при всем его недоверии к их целям и методам. Если Маклаков смягчал опасность реакции, то Милюков, по-видимому, смягчал опасность революции. Для него настоящие враги были справа, а не слева.

B этой статье я не задаюсь целью дать оценку двух вышеописанных политических установок. Моя задача состоит в том, чтобы показать, что обе они были в прямой и тесной связи с реальностями дореволюционной жизни и имели свои корни в традициях русской жизни. Маклаков мог бы назвать своими предшественниками тех общественных деятелей и просвещенных бюрократов, кто в XIX веке, начиная со Сперанского12, трудились над внесением законности в деятельность русского правительства; защитников личной и гражданской свободы середины XIX века; создателей Великих Реформ и умеренных земцев-либералов.

Политическая же генеалогия Милюкова идет от декабристов, Герцена в некоторые его периоды, к радикальным земцам-конституционалистам типа Петрун- кевича и, наконец, к позднейшим революционерам XIX века, кто были готовы подчинить все другие цели одной немедленной необходимости установления конституционного режима в России. Ни Милюков, ни Маклаков отнюдь не были «без корней» больше, чем все либеральное движение в России, два различных типа которого они представляли. Очень много всегда говорилось об отсутствии в России общественной базы для лйберальной партии. Ho строго говоря, ни у одной политической партии в России не было устойчивой, надлежащим образом организованной политической базы. Если иногда революционные партии вырастали внезапно, как это случилось с социал-демократами и социал-революционерами в 1905 r., то сейчас же при спадении революционной волны эта неожиданная база йачинала распадаться, и очень скоро партийные организации оказывались в их прежнем, более чем скромном, положении. Ho и у либералов тоже были периоды их широкого влияния, в 1904 г. и в 1906 г. Можно предполагать, что потенциальная общественная база у революционных партий была шире, чем у кадетской партии. Это несомненно верно, если принять революционный переворот в царской России как неизбежность; но отсюда никак не следует, что у либералов вовсе не было в России общественной базы. И Милюков, и Маклаков признают, что кадетская партия встречала массовый отклик среди мелкого среднего класса горожан и что ее связи в этой среде росли. A так как эта среда численно никак не была меньше, например, числа фабричных рабочих, то ее никак нельзя расценивать как quantite negligeable[117]. По-видимому, часть этих кадетских избирателей устояла даже после революционного переворота 1917 r., потому что иначе нельзя понять, как могла бы кадетская партия получить около двух миллионов голосов на выборах в Учредительное собрание. Профессор Oliver H. Radkey в его превосходном обзоре этих выборов говорит, что кадеты были «вымыты начисто» из политической жизни России. Я же склонен думать иначе, ибо даже при наличии всех трудностей кадеты удержались на удивление успешно. Bo всяком случае никакого заключения о возможных силах либерализма в дореволюционной России нельзя делать, основываясь на поражении кадетской партии во время революции.

Русские либералы разделили историческую судьбу всех умеренных групп, захваченных революцией. И для объяснения этого явления совсем нет надобности искать причины в каких-то особенностях России. Это — один из конкретных примеров той политической поляризации, которую позднее мы наблюдали и во многих западных странах, где были гораздо более крепкие средние классы и гораздо более сильные либеральные традиции, чем в России, и в которых к тому же революция не достигала той агонии. Мне думается, что оценка исторической важности русского либерализма должна быть сделана на иных основаниях.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Карпович Михаил Михайлович (1888-1957) — историк русского либерализма, журналист. Родился в Тифлисе (Тбилиси) в интеллигентной дворянской семье. Мать его была родной сестрой известного историка профессора Преснякова. B гимназические годы в Тифлисе Карпович сблизился на короткое время с партией эсеров, а в более зрелые годы примкнул к кадетам, симпатизируя наиболее умеренным ее представителям. C 1908 по 1914 г. учился в Московском университете на историческом отделении, испытав наибольшее влияние со стороны M. M. Богословского и Д. M. Петрушевско- го. Встреча весной 1917 г. с другом семьи Б. А. Бахметьевым, назначенным вскоре русским послом в США, определила всю дальнейшую судьбу Михаила Михайловича. Заняв место секретаря посла, он перебирается в США, участвует в 1918-1919 гг. в работе Парижских мирных конференций, а с 1927 г. принимает приглашение от Гарвардского университета занять освободившуюся кафедру русской истории, которой заведовал до 1957 r., создав, по признанию его многочисленных учеников, особую школу русской историографии в США. «Прекрасный английский язык и изящество изложения,— вспоминает С. Зеньковский,— всегда производили сильнейшее впечатление на слушателей. Нередко приходилось удивляться необычайной стройности его лекций, умению блестяще сопоставлять проблематику философии истории с колоссальным количеством исторического материала»[118].

Пожалуй, наиболее яркий эскизный портрет Карповича как личности оставил его преемник на посту редактора «Нового журнала» Роман Гуль. «Если бы меня спросили,— пишет он,— как я коротко охарактеризовал бы M. M., я ответил, может быть, неожиданно для многих. Я думаю, по своему облику M. M. прежде всего был русский барин. Именно — барин. Ho, конечно, не в бытовом, “классовом”, а утонченном и духовном смысле этого понятия. Вот таким барином был Герцен... Разумеется, M. M. был и ярким представителем русской интеллигенции, да. Ho в характере M. M. не было ничего от разночинца. B его природе была духовная смесь барства и интеллигенции. И на мой вкус этот тип русского человека — самый обаятельный, самый притягивающий к себе духовно. K сожалению, он уже исчезает»[119].

Публикуемая статья принадлежит к лучшим историческим работам Карповича. «Метод и манера изложения Карповича, может быть, наиболее ярко проявились именно в этой отточенной и прекрасно написанной работе»[120]. B этой статье Карпович определил как «философию компромисса» высоко им ценимую политическую философию В. А. Маклакова, чьи взгляды и сама душевная структура были ему близки.

A. B. Соболев

ПРИМЕЧАНИЯ

Статья «Два типа русского либерализма» печатается по изд.: Новый журнал. Нью-Йорк, 1960. № 60. С. 265280.

1 Ласки ГарольдДжозеф (1893-1950) — английский социолог, один из теоретиков «демократического социализма».

2 Де Руджиеро Гвидо (1888-1948) — итальянский историк либерализма. Автор «Истории европейского либерализма» (1925).

3 ШиповД. H. (1851-1920) — общественный деятель, «поздний славянофил».

4 Партия 17 октября (Союз 17 октября) — партия крупных землевладельцев и торгово-промышленной буржуазии в России (1905-1917); лидеры — А. Гучков и M. Родзянко.

5 Хомяков H.A. (1841-1918) — председатель II Государственной думы.

6 Стахович M. A. (1861-?) — земский деятель, член партии мирного обновления, член I Государственной думы. После октябрьского переворота — эмигрант.

7 Петрункевич И. И. (1843-1928) — земский деятель. Председатель ЦК партии кадетов, издатель газеты «Речь».

8 Оболенский B. A. (1869-?) — депутат I Государственной думы.

9 «Союз Освобождения» — нелегальное политическое объединение буржуазно-либеральной интеллигенции в России в 1904-1905 гг.

10 Bumme С. iO. (1849-1915) — граф, русский государственный деятель.

11 Столыпин П. А. (1862-1911) — русский государственный деятель, реформатор. Министр внутренних дел и Председатель Совета министров (с 1906 r.).

12 Сперанский M. M. (1772-1839) — граф, воспитанник Петербургской духовной академии. C 1807 г.— статс-секретарь Александра I.

В. В. Леонтович

<< | >>
Источник: Опыт русского либерализма. Антология. 1997

Еще по теме Μ. Μ. Карпович ДВА ТИПА РУССКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА Маклаков и Милюков[115]:

  1. Μ. Μ. Ковалевский УЧЕНИЕ O ЛИЧНЫХ ПРАВАХ
  2. ЛЕКЦИЯ 4. Обзор русского либерализма начала XX века. П.Н. Милюков
  3. 2.1. Два основных типа ипотечных ценных бумаг
  4. Либерализм консерваторов умеренного типа был крайне ограниченным.
  5. Консерватизм и либерализм, как два основных направления правовой мысли России XIX века
  6. ЛЕКЦИЯ 7. Русский либерализм и его основные течения
  7. Опыт русского либерализма. Антология. 1997, 1997
  8. РУССКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ XIX BEKA
  9. Вступление Исторические источники либерализма.— Сущность либерализма.— Гражданский строй.— Административный строй.— Конституционный строй.— Политический радикализм.— Антиреволюционная сущность либерализма.
  10. Статья 115. Порядок взыскания исполнительского сбора и наложения штрафа
  11. § 115. Принятие на себя чужогодолга
  12. Умышленное причинение легкого вреда здоровью (ст. 115 УК РФ)
  13. Умышленное причинение легкого вреда здоровью (ст. 115 УК РФ)
  14. 115. Права и обязанности поставщика по договору поставки
  15. Н. А. Захаров. Система русской государственной власти. — М.: Москва 2002. — 400 с (Пути русского имперского сознания)., 2002
  16. Нужен ли перевод с русского на русский?
  17. Ленинизм как учение «нового» типа
  18. 14. Соотношение типа и формы государства
  19. 4.6. Понятие типа государства.