Глава VI Защита природы: религиозное самозванство
Князь верит в нравственный прогресс: он ошибается. Политик верит в материальный прогресс, и он прав. Ho в какой-то мере он верит и в умеренный нравственный прогресс, называя его цивилизацией. Здесь он ошибается: «...заметный, ускоренный прогресс есть всегда симптом конца».
Исторический прогресс идет ускоренно и «приближается к своей развязке». «К концу света, не так ли?» — спрашивает Дама по-французски. И тогда Князь произносит: «Вероятно, вы и антихриста не оставите без внимания?», на что г-н Z. отвечает: «Конечно, — ему первое место». Когда враг, таким образом, назван по имени, Князь, почувствовавший себя плохо, просит разрешения отправиться к себе. Позже он появится снова.Крик души Политика: «только с условием, чтобы религии было поменьше... ради Бога, поменьше!» — вызывает одобрение Соловьева. Он ничего не имеет против агностицизма и позитивизма. Напротив, он даже написал большую статью «в защиту Огюста Конта». Он одобряет агностицизм Политика по отношению к наметившейся апокалиптической битве, потому что антихрист — не агностик и даже не атеист: это фигура религиозная. «To антихристианство, которое по библейскому воззрению — и ветхозаветному, и новозаветному — обозначает собой последний акт исторической трагедии... будет не простое неверие, или отрицание христианства, или материализм и тому подобное, а... это будет религиозное самозванство, когда имя Христово присвоят себе такие силы в человечестве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его».
Это оригинальное утверждение. C тех пор, как получила распространение просветительская философия, представленная в Германии поколением Фейербаха и Маркса, в России — их эпигонами, казалось, что главная битва происходит между религией и антирелигиозным мировоззрением. Ho в конце века эта борьба теряет остроту, конфликт смещается. Как верующие, так и неверующие представители XIX века согласны в том, что догматику следует заключить в скобки. B области религии можно быть сентиментальным или практичным. Верить во что-то, верить горячо, быть благочестивым, самоотверженным, находить отраду в высших чувствах, презирать мирские удовольствия — вот что составляет сущность религии для большинства верующих, а неверующие не видят во всем этом ничего такого, что мешало бы прийти к согласию или соревноваться. Для неверующих религия — достойная уважения иллюзия. C точки зрения общественной и даже личной, для большинства религия в целом лучше, чем атеизм. K примеру, Ренан или Анатоль Франс полагают себя выше христианства, но оказываются на его стороне, защищая тонкость и достоинства религиозных чувств. B России происходит то же самое.
Соловьев, однако, призывает к разрушению союзов. Он не питает уважения ни к приблизительному христианству, ни, соответственно, к фило-христианству. C другой стороны, по его мнению, общая почва для верующих и неверующих существует: это истина. Истина иерархична: высшая ступень ее доступна по откровению. Следствие же этого утверждения в том, что высшую степень лжи представляет собой религиозная ложь. Знаменитые слова Достоевского: «...если б кто мне доказал, что Христос вне истины... то мне лучше было бы оставаться со Христом, нежели с истиной» — слова, оставившие глубокий след в русском спиритуализме, Соловьеву кажутся ужасными.
Заявление Философа о религиозном самозванстве вызывает отклик в сердцах присутствующих. «Я боюсь, однако, как бы все христиане не оказались самозванцами и, значит, по-вашему, антихристами», говорит Политик. «Исключение составят разве только бессознательные народные массы, насколько такие еще существуют в христианском мире... A уж во всяком случае к «антихристам» следует отнести тех людей — и здесь, во Франции, и у нас, — что особенно хлопочут о христианстве, делают... из христианского имени ка- кую-то свою монополию или привилегию». Есть два разряда таких христиан, продолжает Политик: «живодеры» (намек на позицию католиков в деле Дрейфуса) или «новые постники и безбрачники, что открыли добродетель и совесть, как Америку какую-то, а при этом потеряли внутреннюю правдивость и всякий здравый смысл».
Генерал же заявляет по-солдатски лаконично: «И в давние времена христианство кому было непонятно, кому ненавистно; но сделать его отвратительным... — это лишь теперь удалось».
Итак, не религия с антирелигией столкнутся в решающей битве. Полем битвы станет сама религия, ибо только здесь истина достигает таких высот, где искажение ее по-настоящему страшно и смертоносно. Если лучшие люди — христиане, то, с еще большей очевидностью, и худшие — также христиане. По каким же критериям отличить подлинное христианство, поскольку все заявляют о своей принадлежности к нему?
Критерий — керигма, первая проповедь апостолов, возглас православной Пасхи «Христос воскрес!». Ho предварительно, в порядке подготовки, Соловьев поднимает несколько вопросов.
1) Мир. Почему Христа называют Князем мира, почему, по Ero словам, миротворцы сынами Божиими нарекутся, и почему, с другой стороны, Он же говорит, что не мир пришел Он принести на землю, но разделение? Потому, что Он пришел принести на землю истину, а истина, как и добро, прежде всего разделяет. Есть два мира: мир христианский, основанный на том разделении, которое Христос принес на землю, то есть на разделении между добром и злом, между истиной и ложью; и есть мирской мир, дурной мир, основанный на смешении того, что внутренне враждует между собой. Хороший мир — тот, что заключают лишь тогда, когда цель войны достигнута. Мир — не отказ от войны, а победоносный исход битвы, рукопашной схватки между добром и злом.
Почему Христос, при всей своей доброте, не может сделать ничего хорошего с душой Иуды или злого разбойника? У Князя на это готов ответ: потому, что «время было слишком темное», потому, что «очень немногие души стояли на той степени нравственного развития, на которой внутренняя сила истины может быть ощутительна». Между тем, по поводу утверждения о будто бы необоримой силе истины Соловьев ссылается на одну басню Алексея
Толстого из сочинений Козьмы Пруткова (русского собрата француза Жозефа Прюдома) — историю о камергере Деларю. Этот истинный толстовец учтиво благодарит убийцу, вонзившего в его сердце нож, и отдает ему свою дочь. Прикончив отца, убийца насилует дочь; затем он становится губернатором и наконец сенатором, окруженным всеобщей любовью и уважением. Здесь высмеивается христианский мазохизм. Благодеяние увеличивает добро в добром и зло — в злом. Учтивость приручает зло, а доброта, раздражая его, пробуждает в нем самое худшее.
2) Прогресс. Можно ли полагаться на цивилизацию, на развитие науки, медицины? Только до известной степени. C точки зрения Философа, развитию добра сопутствует одновременное развитие зла: «в результате получается что-то близкое к нулю». И заслуживает ли прогресс высокой оценки, если все равно конечным итогом оказывается всепобеждающая смерть?
3) Притча о виноградарях. Вот как толкует евангельскую притчу Князь. Виноградари считают, что сад, куда их поместил хозяин, создан для них. Их дело — наслаждаться жизнью, забыв о хозяине и его заповедях. Так же и сегодня люди думают, что «они сами хозяева своей жизни, что она дана им для их наслаждения». A ведь мы посланы сюда, чтобы исполнить волю нашего хозяина. Эта воля выражена в учении Христа: «только исполняй люди это учение, и на земле установится Царство Божие».
Политик удивлен: единственное, в чем мы можем быть уверены, — это то, что мы существуем на земле. Ho что касается «по- сланничества», у нас нет никаких доказательств того, что нам поставлена такая цель. Нужно служить Богу? Ho службы без жалованья не бывает, а если «жалованье тут всем одно — смерть», благодарю покорно! Уж лучше жить, пока живется, жить как можно умнее и приятнее, по возможности в условиях мирной культуры.
Г-н Z. ограничивается замечанием о том, что текст притчи о виноградарях не содержит оснований для толкования Князя. Смысл ее совершенно ясен: виноградари-убийцы — это израильтяне, которые, избив пророков, отвергают и убивают посланного Отцом Мессию — наследника хозяина. Толкование Князя следует рассматривать как попытку на место буквы Евангелия поставить предполагаемый ее смысл, или, что то же самое, заменить дело, жизнь и личность Мессии приписываемым ему учением. To говорится, что дух христианства заключен в Нагорной проповеди; то нам говорят, что нужно прежде всего в поте лица заниматься земледелием. «To говорят, что нужно все раздать нищим, а то — никому ничего не давать, потому что деньги — зло»; то — «нужно только трудиться», а то — «ничего не делать»; то — родить как можно больше детей, а то — «совсем ничего такого не надо». To самое большое зло — есть мясо или пить водку, то главная беда, оказывается, заключена в военной службе. Всякий раз спасение человека видят в осуществлении идеи, которую считают главной, а не в деле Мессии, не в замысле Божием.
4) Торжество зла. Для толстовцев сущность христианства составляет непротивление злу насилием. Зло держится только нашим сопротивлением, теми мерами, которые мы принимаем против него, но собственной силы оно не имеет. «Оно является только вследствие нашего ошибочного мнения, по которому мы полагаем, что зло есть, и начинаем действовать согласно этому предположению». Ho тогда как объяснить поразительную неудачу дела Христова в истории? Для толстовцев Христос умер и не воскрес. Таким образом, из проповеди и подвига Христа и Ero учеников вышла только мучительная смерть, замечает Философ. «Из дела добра, из проповеди истины никогда ничего, кроме смерти, не выходило, не выходит и не обещает выйти».
Сила зла царством смерти только подтверждается. Зло сильнее добра. Значит, правы манихеи: мир есть дело злого начала. Зло «выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном сопротивлении* и перевесе низших качеств над высшими во всех областях бытия»: есть зло индивидуальное, общественное, физическое и, наконец, всеобъемлющее «крайнее зло, называемое смертью». Зло есть воля к злу.
«Наша опора одна: действительное воскресение... Мы уже знаем в прошедшем одну победу доброго начала жизни — в личном воскресении Одного — и ждем будущих побед в собирательном воскресении всех». Без этой веры можно «только на словах говорить» о Царствии Божием, а на деле все сводится к царству смерти. Ваше Царство Божие на земле, — говорит г-н Z. Князю, — это эвфемизм для обозначения царства смерти. По мнению Князя, смерть — такой же безразличный факт, как дурная погода.
выделяет А. Безансон. B оригинальном тексте, далее: «крайнее зло».
«Смерть не в нашей воле и потому никакого нравственного значения для нас иметь не может». Толстовец, наследник Канта и Руссо принимает в расчет лишь благую волю, послушную голосу совести. Царство Божие — это сознательное исполнение нравственного долга. Чистое добро, чистая совесть не признают важности смерти.
Однако, — продолжает Философ, — для определения нравственности недостаточно совести. Совесть только запрещает. Нравственность нуждается в руководстве ума, осторожности и третьего начала — «вдохновения добра», содействия свыше, благодаря которому нравственность становится не просто «хорошим поведением», а жизнью в добре. Здесь мы подходим к самой сердцевине тайны: Царство Божие — это не царство предписаний, но божественная жизнь, добытая для людей Воплощением Слова, ставшая возможной благодаря победе над злом и воскресению — «действительной победе над злом в действительном воскресении». Бог Князя — далекий хозяин, требующий добра от других, но сам не делающий никакого добра; это бог бессильный, никогда не показывающийся на глаза: «бог века сего». Князь путает истинного Бога с самозванцем.
Нет ничего хуже такого самозванства. Явный противник христианства честен, прям, откровенен, и к нему можно испытывать лишь «искреннее расположение». Ревнитель лжехристианства — «предатель», которого уже ничто не исправит. «Я верю, — заключает Философ, — в Добро и в его собственную силу... признаю такую силу неограниченною, и ничто не препятствует мне верить B истину воскресения» и в то, что Христос есть воплощение сущности добра. Ho если совершенное изображение Христа — иными словами, добра — выше художественных возможностей человека, то же самое можно сказать и об антихристе, воплощении зла. Ero нельзя изобразить, а в церковной литературе мы находим только общие приметы, как в паспортной характеристике. Однако сегодня мы можем ощутить его присутствие. «А я вот с прошлого года стала тоже замечать, — говорит Дама, — и не только в воздухе, но и в душе: и здесь нет «полной ясности»... Bce какая-то тревога и как будто предчувствие какое-то зловещее...» Генерал же полагает, что «это черт своим хвостом туман на свет Божий намахивает. Тоже знамение антихриста!»
Еще по теме Глава VI Защита природы: религиозное самозванство:
- Глава IV Защита природы: война
- Глава V Защита природы: политическое обоснование
- каждое религиозное действие, каждый религиозный знак ориентированы на достижение метаэмпирической реальности.
- Человечество живет в глубоком кризисе религиозного сознания и, вероятно, находится на грани нового религиозного творчества.
- ПРОБЛЕМА РЕЛИГИОЗНОСТИ ЧЕЛОВЕКА И НОВЫЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ ДВИЖЕНИЯ ХХ СТОЛЕТИЯ
- Глава 3. Глубинная психология о религиозности человека
- Глава 6. Психологические аспекты рассмотрения религиозности человека в НРД
- Глава двадцать первая. Правосознание и религиозность
- Глава 1 ШАМАНИЗМ ТИПЫ АРХАИЧЕСКОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ
- Глава 1. Феномен религиозности в эмпирической традиции В. Джеймса
- Глава 5. Взгляды на религиозность человека в гуманистической традиции Э. Фромма, А. Маслоу, В. Франкла
- Тема. Структура и особенности современной религиозной жизни. Классификация современных религиозных систем.
- ГЛАВА X. КАТЕГОРИЯ “ЛИЧНОСТЬ” В РЕЛИГИОЗНОЙ ТРАДИЦИИ