<<
>>

Глава VI Защита природы: религиозное самозванство

Князь верит в нравственный прогресс: он ошибается. Политик верит в материальный прогресс, и он прав. Ho в какой-то мере он ве­рит и в умеренный нравственный прогресс, называя его цивилиза­цией. Здесь он ошибается: «...заметный, ускоренный прогресс есть всегда симптом конца».

Исторический прогресс идет ускоренно и «приближается к своей развязке». «К концу света, не так ли?» — спрашивает Дама по-французски. И тогда Князь произносит: «Веро­ятно, вы и антихриста не оставите без внимания?», на что г-н Z. от­вечает: «Конечно, — ему первое место». Когда враг, таким образом, назван по имени, Князь, почувствовавший себя плохо, просит разре­шения отправиться к себе. Позже он появится снова.

Крик души Политика: «только с условием, чтобы религии бы­ло поменьше... ради Бога, поменьше!» — вызывает одобрение Со­ловьева. Он ничего не имеет против агностицизма и позитивизма. Напротив, он даже написал большую статью «в защиту Огюста Конта». Он одобряет агностицизм Политика по отношению к на­метившейся апокалиптической битве, потому что антихрист — не агностик и даже не атеист: это фигура религиозная. «To антихрис­тианство, которое по библейскому воззрению — и ветхозаветному, и новозаветному — обозначает собой последний акт исторической трагедии... будет не простое неверие, или отрицание христианства, или материализм и тому подобное, а... это будет религиозное само­званство, когда имя Христово присвоят себе такие силы в челове­честве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его».

Это оригинальное утверждение. C тех пор, как получила рас­пространение просветительская философия, представленная в Германии поколением Фейербаха и Маркса, в России — их эпиго­нами, казалось, что главная битва происходит между религией и антирелигиозным мировоззрением. Ho в конце века эта борьба те­ряет остроту, конфликт смещается. Как верующие, так и неверую­щие представители XIX века согласны в том, что догматику следу­ет заключить в скобки. B области религии можно быть сентимен­тальным или практичным. Верить во что-то, верить горячо, быть благочестивым, самоотверженным, находить отраду в высших чувствах, презирать мирские удовольствия — вот что составляет сущность религии для большинства верующих, а неверующие не видят во всем этом ничего такого, что мешало бы прийти к согла­сию или соревноваться. Для неверующих религия — достойная уважения иллюзия. C точки зрения общественной и даже личной, для большинства религия в целом лучше, чем атеизм. K примеру, Ренан или Анатоль Франс полагают себя выше христианства, но оказываются на его стороне, защищая тонкость и достоинства ре­лигиозных чувств. B России происходит то же самое.

Соловьев, однако, призывает к разрушению союзов. Он не пита­ет уважения ни к приблизительному христианству, ни, соответствен­но, к фило-христианству. C другой стороны, по его мнению, общая почва для верующих и неверующих существует: это истина. Истина иерархична: высшая ступень ее доступна по откровению. Следствие же этого утверждения в том, что высшую степень лжи представляет собой религиозная ложь. Знаменитые слова Достоевского: «...если б кто мне доказал, что Христос вне истины... то мне лучше было бы ос­таваться со Христом, нежели с истиной» — слова, оставившие глу­бокий след в русском спиритуализме, Соловьеву кажутся ужасными.

Заявление Философа о религиозном самозванстве вызывает от­клик в сердцах присутствующих. «Я боюсь, однако, как бы все хри­стиане не оказались самозванцами и, значит, по-вашему, антихрис­тами», говорит Политик. «Исключение составят разве только бес­сознательные народные массы, насколько такие еще существуют в христианском мире... A уж во всяком случае к «антихристам» следу­ет отнести тех людей — и здесь, во Франции, и у нас, — что особен­но хлопочут о христианстве, делают... из христианского имени ка- кую-то свою монополию или привилегию». Есть два разряда таких христиан, продолжает Политик: «живодеры» (намек на позицию ка­толиков в деле Дрейфуса) или «новые постники и безбрачники, что открыли добродетель и совесть, как Америку какую-то, а при этом потеряли внутреннюю правдивость и всякий здравый смысл».

Генерал же заявляет по-солдатски лаконично: «И в давние вре­мена христианство кому было непонятно, кому ненавистно; но сделать его отвратительным... — это лишь теперь удалось».

Итак, не религия с антирелигией столкнутся в решающей бит­ве. Полем битвы станет сама религия, ибо только здесь истина до­стигает таких высот, где искажение ее по-настоящему страшно и смертоносно. Если лучшие люди — христиане, то, с еще большей очевидностью, и худшие — также христиане. По каким же крите­риям отличить подлинное христианство, поскольку все заявляют о своей принадлежности к нему?

Критерий — керигма, первая проповедь апостолов, возглас православной Пасхи «Христос воскрес!». Ho предварительно, в порядке подготовки, Соловьев поднимает несколько вопросов.

1) Мир. Почему Христа называют Князем мира, почему, по Ero словам, миротворцы сынами Божиими нарекутся, и почему, с дру­гой стороны, Он же говорит, что не мир пришел Он принести на землю, но разделение? Потому, что Он пришел принести на землю истину, а истина, как и добро, прежде всего разделяет. Есть два ми­ра: мир христианский, основанный на том разделении, которое Христос принес на землю, то есть на разделении между добром и злом, между истиной и ложью; и есть мирской мир, дурной мир, основанный на смешении того, что внутренне враждует между со­бой. Хороший мир — тот, что заключают лишь тогда, когда цель войны достигнута. Мир — не отказ от войны, а победоносный ис­ход битвы, рукопашной схватки между добром и злом.

Почему Христос, при всей своей доброте, не может сделать ни­чего хорошего с душой Иуды или злого разбойника? У Князя на это готов ответ: потому, что «время было слишком темное», пото­му, что «очень немногие души стояли на той степени нравственно­го развития, на которой внутренняя сила истины может быть ощу­тительна». Между тем, по поводу утверждения о будто бы необо­римой силе истины Соловьев ссылается на одну басню Алексея

Толстого из сочинений Козьмы Пруткова (русского собрата фран­цуза Жозефа Прюдома) — историю о камергере Деларю. Этот ис­тинный толстовец учтиво благодарит убийцу, вонзившего в его сердце нож, и отдает ему свою дочь. Прикончив отца, убийца на­силует дочь; затем он становится губернатором и наконец сенато­ром, окруженным всеобщей любовью и уважением. Здесь высмеи­вается христианский мазохизм. Благодеяние увеличивает добро в добром и зло — в злом. Учтивость приручает зло, а доброта, раз­дражая его, пробуждает в нем самое худшее.

2) Прогресс. Можно ли полагаться на цивилизацию, на разви­тие науки, медицины? Только до известной степени. C точки зре­ния Философа, развитию добра сопутствует одновременное разви­тие зла: «в результате получается что-то близкое к нулю». И заслу­живает ли прогресс высокой оценки, если все равно конечным итогом оказывается всепобеждающая смерть?

3) Притча о виноградарях. Вот как толкует евангельскую прит­чу Князь. Виноградари считают, что сад, куда их поместил хозяин, создан для них. Их дело — наслаждаться жизнью, забыв о хозяине и его заповедях. Так же и сегодня люди думают, что «они сами хо­зяева своей жизни, что она дана им для их наслаждения». A ведь мы посланы сюда, чтобы исполнить волю нашего хозяина. Эта во­ля выражена в учении Христа: «только исполняй люди это учение, и на земле установится Царство Божие».

Политик удивлен: единственное, в чем мы можем быть увере­ны, — это то, что мы существуем на земле. Ho что касается «по- сланничества», у нас нет никаких доказательств того, что нам по­ставлена такая цель. Нужно служить Богу? Ho службы без жалова­нья не бывает, а если «жалованье тут всем одно — смерть», благодарю покорно! Уж лучше жить, пока живется, жить как мож­но умнее и приятнее, по возможности в условиях мирной культуры.

Г-н Z. ограничивается замечанием о том, что текст притчи о ви­ноградарях не содержит оснований для толкования Князя. Смысл ее совершенно ясен: виноградари-убийцы — это израильтяне, которые, избив пророков, отвергают и убивают посланного Отцом Мессию — наследника хозяина. Толкование Князя следует рассматривать как попытку на место буквы Евангелия поставить предполагаемый ее смысл, или, что то же самое, заменить дело, жизнь и личность Мес­сии приписываемым ему учением. To говорится, что дух христианст­ва заключен в Нагорной проповеди; то нам говорят, что нужно преж­де всего в поте лица заниматься земледелием. «To говорят, что нуж­но все раздать нищим, а то — никому ничего не давать, потому что деньги — зло»; то — «нужно только трудиться», а то — «ничего не делать»; то — родить как можно больше детей, а то — «совсем ни­чего такого не надо». To самое большое зло — есть мясо или пить водку, то главная беда, оказывается, заключена в военной службе. Всякий раз спасение человека видят в осуществлении идеи, которую считают главной, а не в деле Мессии, не в замысле Божием.

4) Торжество зла. Для толстовцев сущность христианства со­ставляет непротивление злу насилием. Зло держится только на­шим сопротивлением, теми мерами, которые мы принимаем про­тив него, но собственной силы оно не имеет. «Оно является толь­ко вследствие нашего ошибочного мнения, по которому мы полагаем, что зло есть, и начинаем действовать согласно этому предположению». Ho тогда как объяснить поразительную неудачу дела Христова в истории? Для толстовцев Христос умер и не вос­крес. Таким образом, из проповеди и подвига Христа и Ero учени­ков вышла только мучительная смерть, замечает Философ. «Из де­ла добра, из проповеди истины никогда ничего, кроме смерти, не выходило, не выходит и не обещает выйти».

Сила зла царством смерти только подтверждается. Зло сильнее добра. Значит, правы манихеи: мир есть дело злого начала. Зло «выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном со­противлении* и перевесе низших качеств над высшими во всех об­ластях бытия»: есть зло индивидуальное, общественное, физичес­кое и, наконец, всеобъемлющее «крайнее зло, называемое смер­тью». Зло есть воля к злу.

«Наша опора одна: действительное воскресение... Мы уже знаем в прошедшем одну победу доброго начала жизни — в лич­ном воскресении Одного — и ждем будущих побед в собиратель­ном воскресении всех». Без этой веры можно «только на словах говорить» о Царствии Божием, а на деле все сводится к царству смерти. Ваше Царство Божие на земле, — говорит г-н Z. Кня­зю, — это эвфемизм для обозначения царства смерти. По мнению Князя, смерть — такой же безразличный факт, как дурная погода.

выделяет А. Безансон. B оригинальном тексте, далее: «крайнее зло».

«Смерть не в нашей воле и потому никакого нравственного значе­ния для нас иметь не может». Толстовец, наследник Канта и Рус­со принимает в расчет лишь благую волю, послушную голосу со­вести. Царство Божие — это сознательное исполнение нравствен­ного долга. Чистое добро, чистая совесть не признают важности смерти.

Однако, — продолжает Философ, — для определения нравст­венности недостаточно совести. Совесть только запрещает. Нрав­ственность нуждается в руководстве ума, осторожности и третье­го начала — «вдохновения добра», содействия свыше, благодаря которому нравственность становится не просто «хорошим поведе­нием», а жизнью в добре. Здесь мы подходим к самой сердцевине тайны: Царство Божие — это не царство предписаний, но божест­венная жизнь, добытая для людей Воплощением Слова, ставшая возможной благодаря победе над злом и воскресению — «действи­тельной победе над злом в действительном воскресении». Бог Князя — далекий хозяин, требующий добра от других, но сам не делающий никакого добра; это бог бессильный, никогда не пока­зывающийся на глаза: «бог века сего». Князь путает истинного Бо­га с самозванцем.

Нет ничего хуже такого самозванства. Явный противник хрис­тианства честен, прям, откровенен, и к нему можно испытывать лишь «искреннее расположение». Ревнитель лжехристианства — «предатель», которого уже ничто не исправит. «Я верю, — заклю­чает Философ, — в Добро и в его собственную силу... признаю та­кую силу неограниченною, и ничто не препятствует мне верить B истину воскресения» и в то, что Христос есть воплощение сущно­сти добра. Ho если совершенное изображение Христа — иными словами, добра — выше художественных возможностей человека, то же самое можно сказать и об антихристе, воплощении зла. Ero нельзя изобразить, а в церковной литературе мы находим только общие приметы, как в паспортной характеристике. Однако сегодня мы можем ощутить его присутствие. «А я вот с прошлого года ста­ла тоже замечать, — говорит Дама, — и не только в воздухе, но и в душе: и здесь нет «полной ясности»... Bce какая-то тревога и как будто предчувствие какое-то зловещее...» Генерал же полагает, что «это черт своим хвостом туман на свет Божий намахивает. Тоже знамение антихриста!»

<< | >>
Источник: Беэансон А.. Извращение добра. 2002

Еще по теме Глава VI Защита природы: религиозное самозванство:

  1. Глава IV Защита природы: война
  2. Глава V Защита природы: политическое обоснование
  3. каждое религиозное действие, каждый религиозный знак ориентированы на достижение метаэмпирической реальности.
  4. Человечество живет в глубоком кризисе религиозного сознания и, вероятно, находится на грани нового религиозного творчества.
  5. ПРОБЛЕМА РЕЛИГИОЗНОСТИ ЧЕЛОВЕКА И НОВЫЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ ДВИЖЕНИЯ ХХ СТОЛЕТИЯ
  6. Глава 3. Глубинная психология о религиозности человека
  7. Глава 6. Психологические аспекты рассмотрения религиозности человека в НРД
  8. Глава двадцать первая. Правосознание и религиозность
  9. Глава 1 ШАМАНИЗМ ТИПЫ АРХАИЧЕСКОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ
  10. Глава 1. Феномен религиозности в эмпирической традиции В. Джеймса
  11. Глава 5. Взгляды на религиозность человека в гуманистической традиции Э. Фромма, А. Маслоу, В. Франкла
  12. Тема. Структура и особенности современной религиозной жизни. Классификация современных религиозных систем.
  13. ГЛАВА X. КАТЕГОРИЯ “ЛИЧНОСТЬ” В РЕЛИГИОЗНОЙ ТРАДИЦИИ