Глава V Защита природы: политическое обоснование
Второй разговор ведет почти единолично Политик. Поскольку речь идет о политике и события рассматриваются во всех подробностях, этот разговор в большей степени, чем первый, сосредоточен на конкретных обстоятельствах.
Многие эпизоды европейской политики подвергаются здесь строгой критике. Начинается разговор с общего рассуждения — похвалы вежливости. Высшая нравственность совершенно игнорирует единственно необходимую добродетель — вежливость. Можно отлично жить в обществе, где не встретишь ни одного целомудренного, ни одного бескорыстного, ни одного самоотверженного человека; но если есть вежливость, как существует она в правильной повседневной жизни цивилизованных людей, то общественная жизнь уже возможна. И нет никакой необходимости ни в высшей добродетели, ни в христианстве...B русском контексте это заявление Политика звучит провокацией. Первый признак, по которому узнают молодого человека, приобщившегося к высшей нравственности интеллигенции, — это приобретенные им дурные манеры. Грубость в словах и поступках означает, что он порвал с пустыми общественными условностями, возвысился над буржуазией и мещанством, что он солидарен с высшими интересами человечества и страждущего русского народа. Старый Тургенев, русский писатель, который был образцом учтивости, широко развивает эту тему в «Отцах и детях», а Достоевский (который сам был неучтив, но по другим причинам), разгадавший смысл такой невежливости, с пронзительной иронией анализирует ее во всех своих романах.
Политик держится традиции «aufklarer»* Российского государства: прогресс проявляется в развитии цивилизации. Культурное, а значит, воодушевленное рациональным планом Государство направляет Россию (быть может, немного сурово) на путь цивилизации, где Европа ее несколько опередила.
Войну следует оценивать как главный способ создания и упрочения Государства. Между тем, в противоположность утопическим утверждениям Князя, без установления Государства человеческое общество немыслимо. Ho разве сегодня Государство, а следовательно, и война не выполнили до конца свою историческую задачу? «Военный период истории кончился». «Я твердо уверен, — продолжает Политик, — что ни мы, ни наши дети больших войн — настоящих европейских войн не увидим». Вопрос о смысле войны может иметь лишь относительное решение. Наши святые воители жили в средние века. Александр Невский, бивший ливонцев и шведов в тринадцатом веке, — святой, а Александр Суворов, бивший турок и французов в восемнадцатом, — не святой. Дело в том, что ему не были вручены спасение и судьба России, а потому он — всего лишь военная знаменитость. Война 1812 года не была вызвана необходимостью. Следствием ее стал тридцатилетний ограниченный милитаристский режим, приведший к севастопольскому разгрому. Крымская война была бессмысленной. Наш Генерал вспоминает о подвиге 1877 г. Ho в 1895 г. из-за этой войны турки в качестве меры предосторожности систематически истребляют уже не сотни, а около полумиллиона армян руками тех же башибузуков. Надо ли уничтожить Турецкую империю? Ho тогда христиане в Святой земле немедленно перережут друг друга. Стоит России вмешаться, как вся Европа восстанет против нее, и мы получим Севастополь в больших масштабах.
B конце концов Иван Грозный тоже поджаривал своих врагов на медленном огне или сажал их на кол. Ho из-за этого Российская империя не была разрушена; она стала цивилизованной, что гораздо лучше. И у нас были собственные «турецкие зверства». Справедливым ответом была не война, а отмена крепостного права и шпицрутенов. Точно так же, выгоднее сохранить Турецкую империю, полезную во многих отношениях, и поддержать немцев, которые постепенно ее цивилизуют. Наша общая задача — европеизировать турок, и настало время исполь-AufkIarer (нем.) — просветительский.
зовать для этого мирные средства. Да и войны-то вести теперь уже разучились. Человечество в целом живет по законам человеческого тела, и бесполезные органы атрофируются. Нет больше надобности в военной доблести, и она пропадает. Мы европейцы с XVIII века, потому что мы захотели ими быть, и ни дикость народных масс в России, ни химеры славянофилов нисколько не изменят этого «свершившегося факта». Пусть Россия занимает свое место в Европе. Пусть она вступает в соглашения, в частности, с Англией, чтобы держать на почтительном расстоянии азиатские народы.
Политик думает не только о сегодняшних задачах управления. У него есть идеал — идеал политически-рациональный. Это сплоченная, мирная, благоустроенная Европа, где каждая нация занимает полагающееся ей по рангу место. Сегодня великие европейские нации: романские, германские, славянские — эти «избранные нации» сложились, окрепли. Им уже «нечего бояться, кроме междоусобных раздоров». «Теперь наступает эпоха мира и мирного распространения европейской культуры повсюду. Bce должны стать европейцами. Понятие европейца должно совпадать с понятием человека, и понятие европейского культурного мира — с понятием человечества. B этом смысл истории». Понятие европейца есть мера понятия культуры. Вначале только греки были представителями европейской идеи, затем римляне, затем западные народы, потом русские и американцы. Теперь наступает очередь индийцев, китайцев и турок. «Европеец — это понятие с определенным содержанием и с расширяющимся объемом». Однако мы придем не к эгалитарной безразличности, а к гармоничному разнообразию. Для каждого найдется обитель во «всеобъемлющем царстве высшей культуры», как и в Царстве небесном.
Может быть, будут еще новые шекспиры и ньютоны, но в культуре есть и нравственно-практический аспект, и это как раз то, что в частной жизни мы именуем вежливостью или учтивостью. Это некнй минимум, наименьший общий знаменатель. «Вежливость есть культурность а l’usage de tout Ie monde»[33].
Хозяйка резюмирует мысль Политика: «Вы ведь хотели сказать, что времена переменились, что прежде был Бог и война, а теперь вместо Бога культура и мир».
B этом втором разговоре г-н Z. (или Соловьев) следует за Политиком, не вступая с ним в спор в той области, которой он владеет, — в области искусства политики. Начиная с Петра Великого, Россия вошла в состав Европы. Соловьев в своих сочинениях неоднократно хвалит Петра за то, что он вырвал Россию из византий- ско-азиатской отсталости и — пусть насильственно — ввел ее в живую зону истории, а тем самым и в лоно Вселенской Церкви. Соловьев давно отказался от национализма славянофилов и Достоевского. «Поклонение своему народу как преимущественному носителю вселенской правды; затем, поклонение ему как стихийной силе, независимо от вселенской правды; наконец, поклонение тем национальным односторонностям и историческим аномалиям, которые отделяют народ от образованного человечества, поклонение своему народу с прямым отрицанием самой идеи вселенской правды — вот три постепенные фазы нашего национализма, последовательно представляемые славянофилами, Катковым (журналистом из поколения Достоевского — А. Б.) и новейшими обскурантами»[34]. B «Трех разговорах», как мы увидим, он отвергает грандиозные планы переустройства мира, которые так долго лелеял. Теперь он одобряет минималистскую позицию Политика, поступательное движение шаг за шагом, что близко к общей позиции Сергея Соловьева, отца философа: насаждение в России цивилизации правовым Государством и расширение базы этого Государства по мере того, как получают образование и цивилизуются все классы общества. Он переносит эту политику на Европу, на ее дикие окраины. Действие происходит непосредственно после Гаагской конференции, где выдающийся русский юрист Ф. Ф. Мартенс был одним из самых активных сторонников создания кодекса международного права и системы межнационального арбитража, с тем, чтобы (как можно было надеяться) избегать в большинстве случаев военных конфликтов. Политик охотно ссылается на Мартенса. Соловьев всю жизнь призывал Россию порвать с этноцентризмом: в европействе Политика нет ничего, что могло бы его шокировать, как и в стремлении соблюдать приличия, столь сильном в русском обществе XIX века. Вся Восточная Европа стремится к «культуре» в том смысле, который имеет в виду Политик. Культура заключается главным образом не в том, чтобы восхищаться великими произведениями, а в том, чтобы мыть руки, соблюдать гигиену, знать законы правильного образа жизни, манеры поведения за столом, — и все это с серьезностью и тщательностью, которые революционная интеллигенция поднимает на смех, но которые тем не менее оправданны и достойны уважения.
И все же г-н Z. не полностью солидарен с высказываниями Политика. По мнению Z., в них содержится, несмотря на очевидный реализм, некоторый элемент фантазии и утопии. Даже учтивость должна быть умеренной — от избытка вежливости можно умереть.
Тут г-н Z. критикует Политика на его же территории. Он не в восторге от союза России и Франции: «Ho со стороны собственно политической не кажется ли вам, что, присоединяясь к одному из двух враждебных лагерей на континенте Европы, мы теряем выгоду своего свободного положения как третьего беспристрастного судьи, или арбитра, между ними, теряем свою сверхпартийность. Пристав к одной стороне и тем уравновесив силы обеих, не создаем ли мы возможность вооруженного столкновения между ними?» Это точное замечание. Г-н Z. сомневается, что для русских возможна полная интеграция с Европой. Он опасается, что цивилизаторская помощь, оказываемая Европой народам мира, выродится в «бессмысленную вражду и недостойное соперничество». Он не верит в то, что человечество придет к пацифизму: «...ежели мирная политика есть только тень тени, то стоит ли об ней так много толковать?.. He лучше ли прямо сказать человечеству то, что отец Варсонофий говорил той благочестивой даме: «Ты стара, ты слаба и никогда лучше не будешь». Политическое объединение человечества противоречит тому, что мы знаем о человечестве. Всемирные выставки, рекламирующие этот проект, свидетельствуют о непростительном смешении, особенно когда они претендуют на то, чтобы соединить все религии человечества в какой-то непонятный синкретизм. Это антихристов проект.
Политик обнаруживает свою ограниченность, когда отказывается понять зло как таковое. Рационалистическое направление в философии Просвещения, конечно, лучше и плодотворнее, чем «мистическое», но в своем нравственном оптимизме оно уклоняется OT прямого пути разума, отдаляется от истины и близко к соглашательству с идеями Князя. B конечном счете, рациональная политика изменяет разуму, когда хочет, чтобы человечество порвало с собственной природой, и пытается навязать ему свою инженерию блага, руководствуясь «смыслом истории», которого она не может знать.
«Отлично... — заключает Дама, — если бы не наша «культурность», давно бы уже бросились в столовую». — Однако, — отвечает по-французски Политик, — «культура и кулинарное искусство прекрасно сочетаются». После этого сильного аргумента собеседники переходят к трапезе, и тем завершается второй разговор.
Еще по теме Глава V Защита природы: политическое обоснование:
- Глава IV Защита природы: война
- Глава VI Защита природы: религиозное самозванство
- 1.3. Обоснование природы и функций морали
- Глава пятая. Обоснование естественного права
- ГЛАВА IV. ФИЛОСОФСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ ЕВРАЗИЙСТВА
- Глава шестая. Обоснование положительного права
- Глава 2. Обоснование возложения ответственности на единоличный исполнительный орган ООО (GmbH) по законодательству России и Г ермании
- Глава 40. Природа памяти
- Глава третья. НРАВСТВЕННОЕ НАЧАЛО В ПРИРОДЕ*
- Плотин: критика платоновского учения о творении мира и о природе. Природа как иррациональная энергия мировой души
- Глава 5 ФОРМЫ ЗАЩИТЫ ПРАВ
- Глава IV. Правовое участие политических партий в избирательной кампании и порядок выдвижения кандидатов § 1. Правовой статус политических партий
- Глава 1. МОДЕЛИ ЗАЩИТЫ ГРАЖДАНСКИХ ПРАВ
- Глава 2. КОМПЕНСАЦИОННАЯ ЗАЩИТА ДОГОВОРНЫХ ПРАВ
- Глава одиннадцатая ПРИРОДА И ОБЩЕСТВО
- Глава 1. ЗАЧЕМ НУЖНА СУДЕБНАЯ ЗАЩИТА ДОГОВОРНЫХ ПРАВ?
- Глава 5 ФОРМЫ ЗАЩИТЫ ПРАВ § 17. Самоуправство
- ГЛАВА 2. СОВРЕМЕННЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ПРИРОДЕ СНОВИДЕНИЯ
- ГЛАВА 1. ПРАВОВАЯ ПРИРОДА ГРАЖДАНСКИХ ПРАВООТНОШЕНИЙ