МАНИПУЛИРУЕМЫЙ ЧЕЛОВЕК. СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ «МАССОВОГО ОБЩЕСТВА»

Доктрина «массового общества» возни­кает как социально-психологическая и социологиче­ская конструкция, задуманная прежде всего для опи­сания социальной структуры, которая низводит лич­ность до роли марионетки, где ее поведение полно­стью «запрограммировано», регламентировано, где она не является субъектом социальной активности, а, напротив, ощущает себя жертвой обезличенного со­циального процесса или — того хуже — даже не осо­знает утраты творческого, человеческого содержания в своей жизни, превращаясь в «веселого робота» из антиутопий О. Хаксли или Р. Бредбери. Эта конст­рукция возникает в ответ на потребность объяснения противоречивого положения личности в современном капиталистическом обществе. Культурный уровень, объем информации, техническая оснащенность чело­века резко возросли, он свободен от патриархальных уз, сковывавших личность, богаче набор его соци­альных ролей, его социальные связи стали много­граннее. Ho вместо самостоятельности личности за­падные социологи единодушно признают противопо­ложное явление — рост зависимости человека. B кон­цепциях «массового общества» это противоречие не разрешается, а лишь воспроизводится порой в ост­рой форме, осознается даже как трагедия личности. Развитие государственно-монополистического капи­тализма убедительно показало иллюзорность тради­ционно воспевавшихся индивидуалистических цен­ностей; это общество попирает право человека и даже

буржуа на автономное, самобытное существование, оно стремится к тотальному контролю над лично­стью, требует массового производства конформист­ских, поддающихся манипулятивному управлению людей.

Авторы доктрины сталкиваются с дилеммой, по­рожденной специфическими противоречиями совре­менного капитализма. Личность в «массовом общест­ве» порабощена социальными условиями, на кото­рые она не может воздействовать (во всяком случае, в одиночку, а это единственный способ действий бур­жуазного индивидуалиста), и выход видится в том, чтобы, приняв это общество, «плыть по течению» и, став конформистом, попытаться сделать карьеру внутри него. C одной стороны, возрастает потенци­альная возможность человека оказывать возрастаю­щее воздействие на социальный процесс (растет его научная и техническая вооруженность), с другой — эти возможности оказываются нереализованными и он в еще большей мере сковывается эксплуататор­скими отношениями. Он подчинен бездушному, обез­личенному социальному организму с его холодной рационалистичностью, он деталь социальной маши­ны, на которую не может воздействовать, и уже по­тому собственная деятельность представляется ему иррациональной.

Растущее манипулирование человеком, все более полная и жесткая регламентация его жизни как в сфере производства, так и материального и духовного потребления широко освещаются буржуазными со­циологами (но неизменно отрываются от социально- политической структуры, их породившей). Манипу­лируемая личность, бюрократизированный «человек Организации», «человек-масса», «массовый одиноч­ка», отчужденная, атомизированная личность, «на­правляемая другими»,— вот антигерой бестселлеров западной социологической литературы (популярность которых во многом объясняется тем, что среди интел­лигенции Запада растет протест против всех форм и видов манипулирования, грозящий перерасти в про­тест против самих манипуляторов). Вся «активность» человека массы, не вступающего на путь активной борьбы против капитализма, сводится к исполнению предписанных сверху функций. Неудивительно, что личность в этом обществе лишена возможностей гар­монического развития, обречена на одностороннее, ро­ботоподобное существование.

Ho может быть, система, обрекая на бесчеловеч­ное существование трудящегося, создает условия для гармонического развития личности капиталиста? Ф. Энгельс писал: «...не одни только рабочие, но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, также оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опусто­шенный буржуа порабощен своим собственным капи­талом и своей собственной страстью к прибыли...» (2, 20, 303—304). И западным социологам приходится признать, что современный капитализм редуцирует не только личность рабочего. He чувствует себя са­мостоятельной, автономной личностью и буржуа: мо­нополии, государственная бюрократия все более ско­вывают, парализуют предприимчивость, активность буржуа. Трагедия личности в «массовом обществе» оказывается тотальной.

Пытаясь объяснить положение личности в си­стеме государственно-монополистического капита­лизма, критики «массового общества» в духе концеп­ций конвергенции пишут о «массовизации, свойст­венной XX веку». При этом ответственность за обес- человечивание личности снимается с капитализма и возлагается на «фатальные следствия» индустриали­зации, на «человека-массу». Антагонизмы умираю­щего строя изображаются как противоречие между личностью и массой, и это не просто фальсификация: подобным иллюзорным образом конфликты совре­менного капиталистического общества отражаются в буржуазном сознании. Как отмечал В. И. Ленин, ме­щанину вообще свойственно сваливать на массу то, что сделал капитализм. Аргентинский марксист Э. Агости справедливо замечает, что «при социологи­ческом анализе, вынося суждения относительно осо­бенностей «массового общества», забывают о классо­вых отношениях и поэтому обычно искажают факти­ческие данные проблемы» (34, 50). Так что само по себе выражение «массовое общество» всего лишь эв­фемизм для обозначения современного капитализма.

Условия Общим для всех вариантов доктри- и предпосылки _ны «_{массового} общества» высту- «массовизации» ^J

пает стремление как-то осмыслить включение масс в структуру производства, по­требления, политики, культуры современного бур­жуазного общества. (По С. Ьагу, в «массовом об­ществе» население «принимает активное участие в динамике национальных структур»; см. 34, 53.) При этом определения «массового общества» нарочито широки, под них стремятся подвести и капиталисти­ческие, и социалистические страны. Ho ведь народ­ные массы по-разному «включаются» в структуру производства, потребления, культуры в условияхка- питализма и социализма. При капитализме «вклю­чение» масс носит такой характер, что львиная доля национального продукта, политических прерогатив, социального престижа, достижений культуры оказы­вается в руках ничтожного меньшинства.

Описание социально-экономических предпосылок «массовизации» обычно начинается с указания на де­мографический взрыв последних ста лет^[21]. Призна­ется, однако, что сам по себе рост населения не может привести к возникновению «массового общест­ва». Как отмечает Корнхаузер, «большое народонасе­ление само по себе еще не создает массовых отноше­ний, хотя массовые отношения менее вероятны при небольшом населении... если общество состоит из ты­сяч деревень, это еще не массовое общество, ибо че­ловеческие отношения концентрируются на уровне деревни и поддерживают интегральность деревни» (88, vol. 10, 58). B «массовом обществе» основной уро­вень социальных отношений — государственный.

B экономической области «массовизацию» запад­ные социологи связывают с индустриализацией и ур­банизацией. «Массовизация» рассматривается как продукт «индустриальной цивилизации», в которой техницизм глубоко проник в сознание людей, а наука

и техника превратились в культ, в новую форму ре­лигии. Техническое мышление, отмечает западногер­манский врач и социолог И. Бодамер, стало всеобъем­лющей формой духовного самовыражения: «массо­вый» человек уклоняется от всех задач, которые не укладываются в привычные ему технические кате­гории. Отмечая негативные стороны технического прогресса, критики «массового общества» видят зло в самой технике, а не в ее капиталистическом приме­нении; «массовизация» рассматривается как фаталь­ное следствие современной научно-технической ре­волюции.

При этом особое место отводится массовому про­изводству. «Массовая продукция — символ «массово­го общества»»,— пишет Мартиндейл (102, 48, 49). При этом массовое производство связывается с манипули­рованием вкусами людей^[22]. Капитализм свободной конкуренции исходил из суверенитета потребителя. Монополии не могут пустить на «самотек» потребле­ние и берут его под жесткий контроль, «уравнивая» вкусы потребителей. Как пишет Дж. Гэлбрейт, «фир­ма — изготовитель продукции распространяет свой контроль на рынки и за их пределы, то есть она уп­равляет рыночным поведением и формирует соци­альные установки тех, кого она предположительно обслуживает» (38, 260). B «критических» вариантах рассматриваемой доктрины массовое производство — источник зла, в «позитивном» варианте — ключ к благоденствию.

B социальном отношении «массовизацию» связы­вают с отрывом населения от патриархально-общин­ных и иных типов докапиталистических отношений, с переносом центра деятельности общества на госу­дарственный уровень. Эти процессы, по мнению бур­жуазных социологов, приводят к тому, что человек становится одиноким, отчужденным от природы и других людей. «Потеряв свое прочное место в замк­нутом мирке, человек перестает находить ответ о смысле жизни, начинает испытывать сомнения в себе самом» (42, 493—494). Конфликт между стрем­лением обрести индивидуальность и требованиями общества приводит к «разорванности сознания», воз­никает «человек массы», социально отчужденный, неустойчивый, несамостоятельный, ориентирующий­ся на других, обезличенный, подверженный пропа­гандистским лозунгам.

«Массовое общество» обычно рассматривают как модель определенных типов социальных отношений, доминирующих в обществе, при которых социальные институты организованы таким образом, что «имеют дело с народом в агрегате» (88, vol. 10, 58), а сходство индивидуумов считается более важным, чем разли­чие. Индустриализация и урбанизация разрушили «промежуточные» структуры, в которых функцио­нировал индивид,— общину, ремесленный цех, сосло­вие. Их место заняли гигантские бюрократические организации, господствующие в политике, экономике, культуре капиталистических стран. Под «массовым обществом» подразумевают систему социальных свя­зей, внутри которой личность соотносится с социаль­ным целым лишь как элемент массы — механической совокупности индивидов, подчиняющихся системе принудительных норм и правил, заданных элитой.

B политической области критики «массовизации» утверждают, что «массовая демократия», опираю­щаяся на всеобщее избирательное право, ведет к «вторжению неквалифицированных» в сферу управ­ления, следствием чёго является упадок политиче­ского лидерства, подрыв позиций элиты. Вместе с тем левые критики «массового общества» указывают на монополизацию власти элитой, которая манипу­лирует людьми, превращая их в «политически инерт­ную массу» (Миллс).

B области духовной жизни это — общество «мас­совой культуры»; элитарная культура гибнет, мас­совые средства общения унифицируют и нивелируют «духовное потребление», снижают культурные стан­дарты. Духовное производство стало индустриаль­ным, подавляющим самостоятельность мышления; оно «подключает» индивида к чуждой его интересам социальной системе, превращая в послушного аген­та буржуазного псевдоколлектива, навязывая ему определенную систему символов потребления, пред­писывая социальные роли, ориентируя на принятие санкционированных элитой ценностей.

Теоретики «массового общества» не могут пройти мимо возрастающей роли народных масс в истори­ческом процессе, но даже левые среди них не верят в историческую миссию пролетариата и связывают свои надежды лишь с радикальной интеллигенцией. B целом же теории «массового общества» представ­ляют собой выражение классовой позиции господст­вующего класса, теряющего свои привилегии, но бе­шено цепляющегося за них, видящего в «нашествии масс» смертельную опасность для своего господства и рассматривающего возросшую роль народных масс как закат цивилизации. Теории эти опираются на определенные реальные процессы, учитывают за­кономерности деятельности больших масс людей, но дают им неадекватное, извращенное, субъекти­вистское объяснение.

B социально-психологическом и

Буржуазный идейном отношениях «массовое об- «группизм»

щество» (читаи государственно-мо­нополистический капитализм) характеризуется кри­зисом буржуазного индивидуализма, вытеснением его буржуазным псевдоколлективизмом и группиз- мом. Процесс концентрации и централизации капи­тала, монополизации бизнеса подорвал свободную конкуренцию, а вместе с тем и идеологию, основан­ную на вере человека в свои силы и возможности; он принес социальные болезни миллионам буржуазных индивидуалистов, осознавших свое поражение в бит­ве за успех (см. подробнее 25). «...Миллионы мелких, средних и даже часто крупных «хозяев» оказывают­ся на деле в полном порабощении у нескольких сотен миллионеров-финансистов» (3, т. 22, 185). По мере развития монополий, их огосударствления индиви­дуальный капиталист уступает место коллективному. Субъектом капиталистических отношений оказыва­ется уже не частный предприниматель, а гигантские объединения, диктующие рынку цены и общую по­литику. Процветание буржуазной личности зависит не столько от ее предприимчивости, сколько от при­надлежности к этим объединениям. B мире монопо­лий «человек не ощущает себя центром своего мира, автором своих собственных поступков» (Фромм, 99, 56).

Протест против «падения ответственности» B «массовом обществе» сопровождается романтизацией капитализма свободной конкуренции, якобы давав­шего простор для развития творческих потенций лич­ности. Романтическая «тоска» по прошлому дополня­ется критикой отношения к человеку как к средству, как к винтику монополистической организации. Борь­ба против регламентации личности с позиций индиви­дуализма неизбежно ограничена; критики «массового общества» не видят подлинную причину трагедии личности в капиталистическом мире, и их критика бьет мимо цели.

Среди буржуазных социологов мы видим как бы «разделение труда». Одни пропагандируют государ­ственно-монополистический «группизм». Другие — среди них и ультраправые, и прикрывающиеся либе­ральной и даже «леворадикальной» фразеологией — стремятся подчинить своему влиянию растущий про­тест масс против всевластия монополий, придать ему вид борьбы в защиту индивидуализма. B условиях монополистического капитализма происходит, писал

В. И. Ленин, «удушение монополистами тех, кто не подчиняется монополии, ее гнету, ее произволу» (3, т. 27, 321). И вместо того, чтобы указать метущемуся индивидуалисту его действительного врага — моно­полистический капитал, буржуазные теоретики, пре­тендующие на «защиту личности», указывают ему врага иллюзорного — организацию как таковую, кол­лективизм, а отсюда и коммунизм, поскольку он вы­ступает за коллективизм, против индивидуализма. При этом глубокое недовольство политически незре­лой массы «переводится» в русло антикоммунизма. Индивидуалистический протест против коллективиз­ма как «потери личности» оказывается глубоко реак­ционным: он направлен острием своим против проле­тарской солидарности, в нем явственно виден страх буржуазии перед народными массами, перед их ор­ганизацией.

Почти все современные буржуазные социальные психологи признают возросшую роль коллектива в жизни человека XX века. Ho каков характер влияния коллектива на личность? Ответ на этот вопрос обна­руживает наличие различных точек зрения, и среди них — антиколлективизм (Лебон, Ортега) и псевдо­коллективизм (Мэйо). Монополистическая буржуазия боится организации народных масс, их сплоченности, создания ими революционной партии, и ее идеологи проповедуют, что коллектив порабощает личность, что личность должна освободиться от этих угнетаю­щих ее зависимостей.

Вместе с тем традиционный буржуазный индиви­дуализм уступает место буржуазному «группизму», более отвечающему потребностям государственно- монополистического капитализма. И в этом случае речь идет отнюдь не об академическом интересе: со­циальные психологи подчас выполняют прямые за­казы монополий, стремящихся создать видимость «коллектива» на своих предприятиях, внушить рабо­чим и служащим мысль об их принадлежности к «группе», создать в ней оптимальный психологиче­ский климат, чтобы, с одной стороны, поднять произ­водительность труда, с другой — привить рабочим и служащим буржуазную идеологию, заменить клас­совую солидарность рабочих «солидарностью» с ка­питалистическим предприятием.

Капитализм создает большие объединения людей как инструмент получения прибыли; К. Маркс назы­вал их «псевдоколлективами». Это карикатура на подлинно человеческий коллектив, здесь нивелиру­ется, обесчеловечивается личность. Такого рода ил­люзорная коллективность представляет собой для угнетенного класса лишь «новые оковы» (2, т. 3, 75) и выступает как чуждая ему сила. Этому «суррогату коллективности», где подлинно человеческие отно­шения заменены отчужденными отношениями гос­подства и подчинения, Маркс противопоставлял подлинную коллективность, ту добровольную ассо­циацию, которая основана на активности, самодея­тельности людей.

B условиях «массового общества» вырабатывает­ся и соответствующая этика, которая, как отмечает У. Уайт, оправдывает принудительную духовную манипуляцию людьми ссылками на «интересы де­ла», «интересы предприятия» (120, 6—7). C ее по­мощью пытаются заставить массы поверить в псев- доколлективистские ценности, принять их в качестве норм своей жизни. Анализу поведения бюрократизи­рованной личности, стремящейся сделать карьеру, добиться видного положения в бюрократической иерархии, посвящены такие социологические бест­селлеры, как «Искатели статуса» Паккарда или «Че­ловек Организации» Уайта.

Конкуренция, а вместе с ней индивидуализм и эгоизм — характерные черты капитализма; но в со­временных условиях их формы изменяются. Уайт убедительно показывает, что воздействие гигантских организаций (монополистических объединений, по­слушных им правительственных учреждений) по­рождает тип личности, характеризуемой такими чер­тами, как стереотипное мышление, несамостоятель­ность, приспособленчество, лицемерие.

Бюрократизация — неизбежный ^Б^^ас^ового^{ЦИЯ П}Р°ДУ^КТ государственно-монополи- общества» стического капитализма (см. 25); не

и личность случайно она рассматривается как

характернейшая черта «массового общества». Фромм называет американское общество «всеобъемлющим бюрократизированным индустриа­лизмом», где «человек умер», а живы организации и машины, поработившие человека. Признавая, что бю­рократизированное «массовое общество» несет угрозу личности, большинство западных социологов объяв­ляют бюрократизм фатальным следствием техниче­ского прогресса, современного разделения труда, не могут связать его с конкретными социальными структурами. Принимается созданная Вебером тео­рия бюрократии как идеального типа организации деятельности массовидного субъекта, в которой ра­циональность и обезличенность достигают высшей степени. Бюрократия в этой концепции — наиболее эффективный способ управления высокодифферен­цированным обществом, из которого изгоняются лич­ностные, эмоциональные отношения. Она включает: централизацию власти, расчленение деятельности на элементарные операции и жесткое закрепление их в правилах, безличность отношений управления, иерархичность, подчинение бюрократическому «ав­торитету», формальную дисциплину и регламента­цию. « Бюрократия,— пишет Танненбаум,— система закона в большей мере, чем система людей» (115, 7). A распространенное понимание бюрократии как из­вращений в работе государственного аппарата — за­тягивание дел, рутинерство и т. д.— рассматривается как вульгарное.

Насколько «эффективна» бюрократия? Можно признать, что бюрократическое управление оказы­вается не только «эффективным», но и единственно возможным в определенных социальных условиях. Весь вопрос в том, что понимать под «эффективно­стью», какова ее социальная природа. Бюрократиза­ция «эффективна» лишь с позиций манипулятивного управления, оторванного от народных масс и проти­вопоставленного им. Именно бюрократия обеспечи­вает «беспрепятственную» эксплуатацию масс, соз­дает видимость компетенции, беспристрастности, даже «таинственности» управления, а институтизи- рованные процедуры — впечатление фатальности, не­отвратимости.

Однако положение об эффективности бюрократии неверно и по отношению к структуре самого управле­ния: формализм, тщательно соблюдаемая суборди­нация, формализованный ритуал, косность, ориента­ция на ожидание «руководящих указаний» со сто­роны не самых компетентных, но самых высокопо­ставленных, подавление инициативы снизу далеко не «рациональны» с точки зрения даже буржуазной теории менеджмента. Становится все более явным, что бюрократические формы приходят в противоре­чие с содержательными функциями управления, тре­бующими гибкой структуры управленческих орга­нов ^[23].

Ho наиболее глубокие противоречия бюрократии заключаются в ее отношении к объекту управления. Еще Вебер высказывал опасения по поводу гибели личностного начала из-за подчинения обесчеловечи­вающей регламентации. Исследователи бюрократии признают, что она ведет к «упадку демократии», к производству стандартизированных людей, создаеі систему казенщины, бездушного манипулирования людьми^[24].

Бюрократическая система управления, созданная монополиями, внешне выглядит как безличная, но на деле она маскирует отношения эксплуатации, обес­печивает манипулирование людьми, заставляя их де­лать то, что выгодно владельцу контрольного пакета акций корпорации. Так, путем осуществления над ними всеобъемлющего контроля глушится инициа­тива масс. Народные массы полностью исключаются из участия в управлении общественной жизнью, при­нятие решений рассматривается как прерогатива элиты. «Рядовой гражданин не в силах отстаивать свои взгляды перед людьми, делающими политику,— признает американский социолог Ф. Хантер.— Реше­ния принимаются в верхах, заседания, на которых вырабатывается политика, происходят негласно, кан­дидаты на общественные посты подбираются по со­ображениям личного характера и удобства для кор­порации» (84, 252). И все большая часть американ­ского народа, признает П. Блау, превращается в «вин­тики сложной машины бюрократических организа­ций» (66, 2).

Представители традиционного либерализма про­пагандировали невмешательство политической вла­сти в экономику и частную жизнь людей. Государст­венно-монополистический капитализм отказывается от «невмешательства» и, напротив, переходит к да­леко идущему «вторжению» в экономику, к тоталь­ному контролю за частной жизнью. Соответственно перестраиваются и буржуазные идеологи: «неолибе­рализм» признает необходимым государственное ре­гулирование экономики, рассматривая бюрократиче­ские учреждения как «надклассовые».

Еще одно последствие бюрократизации — даль­нейшее углубление социального неравенства или, как осторожно пишут буржуазные социологи, «противо­действие эгалитаризму» (97, 161). Бюрократическая организация ведет к усилению социальных перегоро­док, создает систему замкнутых каст и клик. JIaccy- элл признает, что «стандартизация положения в со­временных индустриальных обществах эквивалент­на рангу в феодально-аграрных системах» (93, 304). Бюрократическо-иерархическая система во многом напоминает феодальную иерархию. Современное ка­питалистическое общество становится, по существу, кастовым, это вынуждены признать даже его аполо­геты.

Перед лицом растущей критики бюрократизации ее апологеты развернули спасательные работы. Пред­лагается различать «хорошую» и «плохую» бюрокра­тии. Бюрократия грубая, опирающаяся на насилие, отвергается как «устаревшее управление», ей проти­вопоставляется современная «рафинированная» бю­рократия. Парсонс утверждает, что она ныне стано­вится более демократичной, ссылаясь на то, что администратор считается с мнением эксперта \ Про­тестовать против послушания администрации бес­смысленно, поскольку она вырабатывает оптималь­ные решения (оптимальные для кого? для какого клас­са?— этот вопрос Парсонс благоразумно обходит), а радикалы типа Миллса, протестующие против бю­рократии, мыслят категориями прошлого века.

Теоретики государственно-монополистического капитализма стремятся учесть буржуазно-либераль­ную критику и замаскировать бездушие и казенщи­ну, свойственные этому типу управления, «гумани­зировать» его. «Модернизированная» бюрократия претендует на то, что она заботится о личности. Ho «внимание» к человеку оказывается на поверку поли­цейской слежкой за ним. Лозунг «принимать во вни­мание личность подчиненного» рассматривается как способ «улучшения» манипулирования людьми. Со­временный бюрократизм не удовлетворяется контро­лем за поведением людей, он стремится контролиро­вать их думы и помыслы; бюрократическая «забота о людях» вылилась в стремление дополнить обычный полицейский надзор духовной инспекцией.

Буржуазные социологи не могут раскрыть под­линную сущность и социальную роль бюрократии, ибо игнорируют ее классовый характер, изображают дело так, будто зло заключается в организации как таковой: век господства организаций подавляет лич­ность. Они не могут разглядеть, что манипулирова­ние человеком — продукт специфической формы, ко­торую государственная организация принимает в ус­ловиях капиталистической системы. Еще К. Маркс показал, что отделение управления от управляемых, превращение его в особую силу, отличную от насе­ления, в орудие классового господства эксплуатато­ров, порождает бюрократическое управление, ориен­тированное на пассивность масс (и порождает специ­фическую болезнь бюрократии, которая вырождается в машину, функционирующую прежде всего для себя самой). «...Чиновник, в случае явного для всех бед­ствия, большую часть вины возлагает на частных лиц, которые будто бы сами являются причиной сво­их невзгод,— не позволяя, с другой стороны, подвер­гать сомнению совершенство тех принципов управле­ния и тех установлений, которые сами представляют собой продукт бюрократического творчества... Тот же взгляд, будто начальство все лучше знает, и то же противопоставление администрации объекту ее уп­равления существуют и внутри самого бюрократи­ческого мира» (2, т. 1, 201). Именно с пониманием антинародного существа бюрократической государст­венной власти связано важнейшее положение мар­ксизма о том, что победившая социалистическая революция не может просто взять у буржуазии госу­дарственный аппарат, она должна его сломать и соз­дать новый, ориентированный на привлечение мил­лионных масс трудящихся к управлению обществом.

«Современная» капиталистическая бюрократия создала весьма совершенный механизм решения воп­росов социального управления в интересах господст­вующего класса. Ho и идеально отлаженная, она ос­тается по существу антинародной. Именно бюрокра­тия есть наиболее развитая форма отделения власти от народа. «Тот особый слой, в руках которого нахо­дится власть в современном обществе, это — бюро­кратия,— писал Ленин.— Непосредственная и тес­нейшая связь этого органа с господствующим в со­временном обществе классом буржуазии явствует и из истории... и из самых условий образования и ком­плектования этого класса...» (3, т. 1, 439).

Мы видели, что, вместо того чтобы

Отчужденная обрушиться на действительную личность. ^xrJ ^J

«Толпа одиноких» причину кризисного состояния за­падного общества, критики «массо- визации» нашли более доступную мишень—«чело- века-массу», продукт и жертву государственно-мо­нополистической организации. «Человек-масса», у которого место самостоятельного мышления заняли стереотипы и символы массовой буржуазной про­паганды, глубоко одинокий, отчужденный человек, заполняющий свою внутреннюю пустоту низкопроб­ной «массовой культурой», более всего боящийся осуждения конформистской массы и опасающийся остаться в меньшинстве (даже если речь идет о протесте против фашизма), представляет со­бой вырождение homo sapiens. Это уже не суверен­ная личность, это новый тип человека — homo insa- piens gregaris — стадный неразумный человек, под­верженный массовым психозам, манипулятивному управлению. «Человек-масса — это примитив, про­скользнувший через кулисы на сцену цивилизации» (108, 80), и тем более опасный, что «современный ди­карь» вооружен новейшей техникой.

Кризис буржуазного общества, буржуазной куль­туры трактуется теоретиками «массовизации» иллю­зорно, как конфликт между «человеком-личностью» и «человеком-массой». Тут все как бы перевернуто: социальные условия обрекают большинство на не­творческое существование, превращая творчество в привилегию избранных (которых Ортега считает но­сителями личностного начала); но «аристократиче­ские» критики делают из этого вывод, что большин­ство людей является нетворческим по своей биологи­ческой и психологической природе. Отсюда главное зло усматривается в «массовом человеке»; предлага­ется уничтожить следствие, сохранив причину, ибо причина — капитализм — «табу» для критики и борьба с «человеком-массой» выливается в аристо­кратизм Ортеги или культ гениев Ясперса.

He подлежит сомнению антикоммунистическая направленность концепций «массовизации». Их ав­торы обвиняют прежде всего социализм в «растворе­нии» личности, в превращении ее лишь в средство укрепления государства. Это — один из распростра- неннейших тезисов антикоммунизма, выдвигавшийся еще Ортегой и О. Хаксли, писавшим, что «цель ком­мунизма — лишить индивидуум малейших призна­ков личной свободы, превратить его в составную часть великого коллективного Человека». Можно было бы оставить в стороне эти вымыслы, если бы не один курьез. Психологический тип человека, придавлен­ного социальными условиями, стандартизированного, существует в действительности. Ho не по тому адре­су, который указывают антикоммунисты. Тип мани­пулируемого человека, порабощенного внешними си­лами, теряющего индивидуальность, модель которого разработана доктриной «массового общества», най­ден в современных странах Запада, этих, по увере­нию антикоммунистов, бастионов свободы. Видней­шие западные социологи показали, что процесс обез­личения человека, использования его как средства, порабощение бюрократическими институтами имеет место в современных капиталистических странах.

Тот глубокий кризис личности, который фиксиру­ет доктрина «массового общества», связывается чаще всего с понятием отчуждения, причем неадекватно интерпретируемым буржуазной социологией (рас­сматривая его неисторически, как антропологическое свойство человека или как фатальное следствие тех­нического прогресса, она тем самым, по существу, снимает вопрос об условиях снятия отчуждения^[25]). Это понятие охватывает факт отчуждения личности от управления обществом, превращения ее в простого исполнителя чужой воли, что порождает чувство со­циального и политического бессилия. У манипули­руемого человека, как показывает Рисмен, атрофи­руется даже потребность в социально-политической активности, он не активен, а реактивен; как конфор­мист, он участвует в социальных движениях, в том числе тоталитарных, поскольку это требует Органи­зация, интересы карьеры и т. д. Он связан с осталь­ными людьми не посредством решительного воле­вого акта, а в силу внешних обстоятельств, опреде­ляющих его поведение.

Э. Фромм пишет: «Отчуждение — вот участь от­дельного человека при капитализме. Под отчужде­нием я понимаю тип жизненного опыта, когда чело­век становится чужим самому себе. Он как бы «от­страняется», отдаляется от себя. Он перестает быть центром собственного мира, хозяином своих поступ­ков, наоборот,— эти поступки и их последствия под­чиняют его себе, он им повинуется и порой даже пре­вращает их в некий культ» (99, 56). Причем самым губительным следствием «духа отчуждения» Фромм считает отношение к своему собственному «я». «Че­ловек не только продает товары, он продает самого себя и начинает чувствовать себя товаром».

Отчуждение характеризует не только объектив­ное положение человека в эксплуататорском общест­ве, но и отражение его в сознании — разлад сознания личности, не чувствующей себя творцом истории, а лишь объектом неподвластных ей сил. Человек ощу­щает свое бессилие, тщетность, бессмысленность своих действий и глубоко страдает. Он деперсонали­зируется, теряет ощущение своего «я», и это вызы­вает у него тревогу, страх и чувство вины перед со­бой за потерю индивидуальности. Огромная концент­рация капитала свела до минимума возможность личной инициативы, пишет Фромм. «Человек стал винтиком огромной машины — важным, если обла­дает большим капиталом, и неважным, если у него нет капитала» (79, 110). Эта машина навязывает ему свой темп, который он не может выдержать, он бес­конечно ничтожен по отношению к ней, отсюда — чувство неуверенности, бессилия, враждебности миру. Человек, «управляемый другими», не обла- даетпрочнымиубеждениями, его жизнь—«чередо­вание ролей и ситуаций», приводящее к тому, ЧТО OH «сомневается в том, кто он и куда идет» (110, 165).

Отметим склонность западных социологов сво­дить проблему отчуждения к состояниям сознания личности, оставляя в тени объективные причины яв­ления. Отсюда — иллюзия возможности избавиться от отчуждения посредством «терапии личности», не затрагивающей существующие социальные инсти­туты. Проблема отчуждения исследуется не для того, чтобы отвергнуть социальную систему, порождаю­щую ее, а для того, чтобы по возможности ослабить отчуждение во имя сохранения системы K

Отчужденный «человек-масса» рассматривается лишь как частичный человек. B капиталистическом обществе трудящийся включается в производство лишь как исполнитель предписанной роли, а не тво­рец, он лишь средство для присвоения прибавочной стоимости капиталистом. Подневольный труд, в про­цессе которого рабочий лишь подчиняется, не будучи в состоянии влиять на производство, труд на эксплуа­татора неизбежно оказывается отчужденным и вос­принимается рабочим как таковой ^!. Поэтому трудя­щийся ищет возможность реализации своей лично­сти вне сферы производства. Еще Маркс показал, что в условиях капитализма «рабочий только вне труда чувствует себя самим собой» (1, 563). Это еще более справедливо в наши дни. Американский социолог П. Бергер так характеризует позицию американского рабочего: «Я только работаю здесь, но если вы хотите знать, каков я на самом деле, приходите ко мне до­мой» (65, 217). Бергер пишет, что «жизнь в труде имеет тенденцию принимать характер псевдореаль­ности и псевдоценности для личности». Он справед­ливо полагает, что уход в частную жизнь означает обеднение личности, иллюзорный уход от отчужде­ния. Ведь и досуг «массовой одиночки» оказывается регламентированным владельцами средств массо­вого общения и другими «боссами».

Чтобы ослабить социальную напряженность, мо­нополистическая буржуазия поощряет приватиза­цию, снижение интереса к проблемам «большого ми­ра». Боясь организации трудящихся, она стремится изолировать их друг от друга, ограничить их круго­зор узкими рамками личного мирка. Миллс писал, что, если люди в буржуазном обществе не видят связи между своими действиями, своими нуждами и социальной структурой общества и причины непола­док ищут в самих себе, объясняя их собственными неудачами, результатом может быть апатия, равно­душие к общественным проблемам. И Миллс преду­преждает, что, если подобная позиция становится массовой, «люди массы» оказываются объектом ма- нипулятивного управления правящей капиталистиче­ской элиты.

Рост отчуждения и дезагрегации вызывает опасе­ния у буржуазных идеологов в том плане, что дезаг­регированный субъект может как-то уйти из-под контроля властвующей элиты. Неустойчивость от­чужденного индивида представляется критикам «массового общества» опасной для социальной си­стемы, ибо в своем отчаянии такой индивид спосо­бен поддержать антиправительственные выступле­ния. Западные социологи рекомендуют «занять» чем- то массы, направив их активность в нейтральное, безопасное для капитала русло. Индивидуум в «мас­совом обществе», пишет А. Стюарт, не может найти свое место в жизни. «Он чувствует себя беззащитным перед силами, которые не может ни контролировать, ни понять... Это ведет к отчуждению, к отказу OT вся­кой, кроме минимальной активности, к подвержен­ности тоталитарным движениям» (114, 23). Стремле­ние избежать гнетущего одиночества выступает как важнейшая потребность «человека-массы», являясь причиной его податливости тоталитарным движени­ям: состояние отчужденности становится невыноси­мым для человека, и он бежит от «свободы» бездуш­ного буржуазного мира (Фромм), готовый принять тот иллюзорный выход, который предлагает фашист­ский экстремизм ^[26].

Для критиков «массового общества» характерна абсолютизация противоречия между личностью и об­ществом. Фромм пишет о борьбе двух потребностей личности — в социализации, в коммуникации и в сво­боде, автономии, индивидуализации. Справедливо считая, что человек должен иметь как широкие со­циальные связи, так и свободу от ограничений, мешающих его индивидуализации (скажем иначе, нуждается в условиях, создающих простор для про­явления его индивидуальности), он говорит о невоз­можности такого сочетания. B отношении капитали­стического общества это реальная альтернатива. Ho мы уже отмечали склонность теоретиков «массового общества» оперировать тысячелетиями и «вечными» свойствами человеческой природы, хотя они описы­вают определенные отношения, присущие современ­ному капитализму. Они мыслят, так сказать, «не в масштабе». Противоречие, описываемое ими, разре­шается за пределами «массового», точнее, государст­венно-монополистического общества, в условиях коммунистической формации.

Категория отчуждения характеризует тот этап со­циального развития, на котором разделение труда принимает классово-антагонистический характер, деятельность человека и ее результаты противостоят ему, превращаясь в чуждую, враждебную силу, гос­подствующую над ним; жизнь человека лишается творческого содержания (это — отчуждение творче­ской сущности человека), и он выступает не как ак­тивный субъект социального процесса, но как его объ­ект, его жертва. Эта категория лишь в самой общей форме фиксирует противоречие антагонистического общества, в котором трудящиеся, лишенные средств производства, отчуждены от продуктов их собствен­ного труда, от управления социальной жизнью. От­чуждение достигает своего апогея в условиях капи­тализма, превращающего человека в товар, в сред­ство, используемое для извлечения прибыли. Актив­ная, волевая личность подавляется капиталистиче­ской системой с характерными для нее отношениями господства и подчинения, классовым разделением труда, требующим от индивида ограниченных функ­ций, предписанных данными производственными отношениями; падает престиж труда; бюрократиза­ция, ограничение буржуазно-демократических свобод способствует аполитичности масс; человек обезличи­вается, становясь податливым элементом чудовищ­ной социальной машины, интересы которой ему чуж­ды. Категория отчуждения и отражает несовпадение целей эксплуататорского общества с интересами тру­дящихся масс.

Буржуазные социологи стремятся выхолостить социально-классовое содержание категории «отчуж­дение». Необходимо решительно возразить против «вневременного» подхода к ней, перенесения ее в об­ласть «внеклассовых» отношений, изображения от­чуждения как трагедии, причины которой заложены в самой сущности человека. Отчуждение не «вечное состояние», на которое «обречен» (пользуясь словами экзистенциалистов) человек, это атрибут именно экс­плуататорских отношений. «Если продукт труда не принадлежит рабочему, если он противостоит ему как чуждая сила, то это возможно лишь в резуль­тате того, что продукт принадлежит другому челове­ку, пе рабочему... He боги и не природа, а только сам человек может быть этой чуждой силой, властвую­щей над человеком» (1, 568). Именно там, где разде­ление труда связано с экономическим и внеэкономи­ческим принуждением, «собственная деятельность человека становится для него чуждой, противостоя­щей ему силой, которая угнетает его, вместо того чтобы он господствовал над ней» (2, т. 3, 31). Маркс боролся против игнорирования активности человека как агента преобразования мира и творения самого себя. Именно творческим трудом индивид реализует свою индивидуальность, связывается с социальным целым. Капитализм, дегуманизирующий труд, обре­кающий человека на нетворческое существование,— главный носитель отчужденных отношений; капита­листическая собственность разъединяет людей; от­сюда одиночество, моральная опустошенность лич­ности в этом обществе.

Было бы ошибкой считать, что капиталистическое общество состоит целиком из социально изолирован­ных, отчужденных людей с разорванным сознанием, страдающих от своей внутренней дисгармонии, или из «веселых роботов», которые не чувствуют цепей отчуждения и поэтому являются его добровольными рабами. B нем активно действуют, постоянно расши­ряя свои ряды, борцы против строя угнетения и экс­плуатации; именно борьба масс за социальный про­гресс превращает их в субъект истории. Эта борьба с неизбежностью приводит к социалистическому пре­образованию общества, к ликвидации частной собст­венности на средства производства, к освобождению общества от гнета и эксплуатации. Лишь на пути коммунистического строительства возможно полное преодоление отчуждения, порожденного антагони­стическим разделением труда, системой эксплуата­торских общественных отношений.

Критик «массового общества» не

Конформизм преминет заметить, что оно плодит в «массовом * , _тл * -

обществе» конформизм. Конформизм — судьба

человека «массового общества», ко- торсг требует для выполнения своих функций «хо­рошо обструганных», стандартизированных людей, ориентированных на выполнение предписанных им ролей K «Массовое общество» требует подчинения личности господствующим буржуазным стандартам; социализация личности в нем и означает впитывание ею этих стандартов, становящихся содержанием ее «я». Такой конформист более всего боится отойти от групповых стандартов, быть не таким, «как все», по­лучить неодобрение окружающих; все его поведение определяется экспектациями последних. Таков меха­низм социального контроля, социальных санкций в «массовом обществе», плодящем массу, ориентиро­ванную на буржуазные стандарты поведения.

Констатируя, что конформизм — неотъемлемая черта «массового общества», многие его критики ис­кажают причины этого явления, ища их в «массови- зации» как таковой, «психической неполноценно­сти» людей массы^[27]. Ho именно капитализм насаж­дает конформизм, бюрократизируя управление, об­рушивая санкции на «отклоняющееся» поведение. «Массовое общество», согласно Фромму, возводит в добродетель стремление жить как другие и считает грехом попытку отличиться от других^[28], предписывает конформисту проживать в определен­ном районе, соответствующем его положению, по­треблять то, что потребляют его «равновеликие» соседи. «Человек-масса» отвечает на вопрос «кто ты?» формулой «я как другие» (недаром у американ­цев в ходу фраза: «Как у Джонсов»). He отстать от соседа, но и не быть выскочкой — образец поведения «массового одиночки». «Соседи купили автомобиль последней марки, и нам следует сделать то же»,— описывает Паккард психологию американского обы­вателя. Здесь ценится не индивидуальность человека, а, напротив, его способность подгонять себя под тре­бования стандартов и предписаний. И продвижение «наверх», замечает Рисмен в «Одинокой толпе», «меньше зависит от того, чем кто-то является, чем от того, что о нем думают другие и насколько он мо­жет манипулировать другими и быть манипулируе­мым». Ключ к успеху в буржуазном обществе — про­извести благоприятное впечатление на окружающих и использовать его для продвижения «вверх» *. Од­нако следует иметь в виду, что, обличая процесс ро­ста конформности в условиях государственно-моно­полистического капитализма, буржуазные социологи рассматривают его абстрактно, вне конкретного со­циального контекста, пытаются заклеймить как «кон­формизм» и пролетарскую солидарность, участие в забастовках, демонстрациях и других коллективных действиях трудящихся.

Ряд западных социальных психологов призывают отказаться от идеала автономной личности, харак­терного для капитализма свободной конкуренции, и рассматривать ее как элемент социальной группы. Ставится задача помочь приспособить человека к выполнению социальных ролей и функций, нужных для поддержания системы (монополистического ка­питализма), способствовать укреплению механизма стандартизации форм поведения, способствовать пра­вящей элите в манипуляции массами для стабили­зации «системы». Как отмечает Липсет, для социоло­гических исследований характерен интерес к «усло­виям социальной стабильности» (42, 122). Парсонс видит путь «стабилизации системы» в такой социа­

^[1] Много лет бестселлером американской социально-пси­хологической литературы является книга Карнеги «Как за­воевать друзей и влиять на людей». Представляют интерес советы, которые дает автор: не критиковать, не обострять ни с кем отношений, делать людям, особенно стоящим выше на иерархической лестнице, приятное, но не льстить слишком грубо, интересоваться другими людьми, помнить их имена и чаще их произносить, больше улыбаться. Таковы правила для конформиста, желающего преуспеть в «массовом об­ществе».

Конформизм ведет к интеллектуальному шаблону, к оглядке на «начальство», на полицейские организации, соз­дает атмосферу травли инакомыслящих, благоприятствует экстремизму. «Почему мы позволили анонимности, безлико­сти, бюрократии заменить принципы индивидуальности и независимости?» (89, 145) — уныло размышляют буржуазные социологи, не понимая, что этого требует монополистический капитал, которому нужны слепая исполнительность, бюро­кратическая система управления, при которой разветвлен­ный аппарат надсмотрщиков руководит процессом получе­ния прибавочной стоимости.

лизации личности, которая представляет собой при­общение ее к санкционированным нормам поведения («образам социального действия»), а также в меха­низме социального контроля, используемого для удержания людей в «нужных обществу» (капитали­стическому) рамках поведения. Неудивительно, что при подобном подходе человек обрекается на кон­формизм: ему отрезают путь борьбы против суще­ствующей социальной системы и оставляют одно — «приспособление» к ней.

Описание конформизма есть отражение процес­сов, действительно происходящих в обществе. Како­ва же реакция на насаждение конформизма? Она может выражаться в принятии конформистских об­разцов поведения (человек стремится сделать карь­еру в сложившейся бюрократии, принимая ее ценно­сти) или в нонконформизме. Последний представляет собой весьма пеструю картину — от организованной борьбы против капитализма до индивидуалистиче­ского протеста против любой социальной органи­зации. Популярность «демократических» критиков «массового общества» во многом объясняется крити­кой ими конформизма. Ho это критика непоследова­тельная, ведущаяся с позиций индивидуалистиче­ского идеала капитализма свободной конкуренции; «массовизация» трактуется неисторически, в духе конфликта между рациональной организацией обще­ства и иррациональной природой человека.

B полном соответствии с обыденным сознанием буржуазии западные социологи рассматривают нон­конформистское поведение как невротическое. Фрей­дизм, фиксируя трудности приспособления индивида к социальной среде, предлагает соответствующую терапию. Социальный протест рассматривается как иррациональный и патологический. Бунт против «хозяина», лидера объясняется классическим фрей­дизмом прежде всего как следствие неудачи бунта против отца в детстве. Несколько по-иному подходят к проблеме неофрейдисты, и особенно Фромм. Моно­полистический капитализм рассматривается им как система, глубоко враждебная человеку. Подавляя мучительные чувства, связанные с бременем одино­чества, бессилия, негативной свободы («свободы» от связи с природой, от уз солидарности с другими людьми), человек вырабатывает защитные механиз­мы, среди которых наиболее типичны мазохизм-са­дизм и конформизм автомата. Характерное проявле­ние садистского механизма Фромм видит в жажде власти (79, 189), подчинения себе других людей. Ма­зохистский механизм заставляет человека искать лидера, которому он мог бы подчиняться, им движет желание отдаться во власть лидера авторитарного типа. Важнейшим механизмом бегства от чувства ничтожества и бессилия Фромм считает «конфор­мизм автомата»: индивид перестает быть самим со­бой, тонет в массе, становится неотличимым от дру­гих, полностью соответствующим стандартам «массо­вой культуры». Он с готовностью подчиняется властям, дающим ему безопасность и освобождение от сомнений, он уклоняется OT того, чтобы быть твор­ческим человеком, превращается в автомат. Подоб­ный конформист часто и не осознает утраты своего «я»: он принимает внушенные ему мысли за собст­венные. Bce эти виды невротического поведения, считает Фромм, направлены как бы на бегство от оди­ночества, но бегство это фиктивное: конформизм дает лишь временное ощущение «сопринадлежности», а затем еще более обостряет чувство одиночества и отчужденности.

_Л Противоположностью конформиз-

«Отклоняющееся ^г ^^{r г}

поведение» ^ма выступает так называемое «от-

и аномия клоняющееся поведение». Откло-

в «массовом няющееся поведение — весьма ши-

обществе» рокое и неопределенное понятие. И западные социологи не спешат уточнять его: им гораздо «удобнее» заклеймить отклоняющееся (де- виатное) поведение в целом как нарушение стабиль­ности социальной системы. При этом признается: «Трудно определить, где пролегает та грань (если она вообще существует), которая отделяет социаль­ную дезорганизацию от отклоняющегося поведения» (42, 537), а последнее — от аномии.

«Массовое общество» — агрегат социально отчуж­денных людей, подчиняющихся противостоящей им системе принудительных норм и правил, санкциони­рованных буржуазной элитой; приспособление к мнениям, вкусам и запросам социального окруже­ния — основа поведения личности. Это нередко трав­мирует личность и ведет к ее деградации. Поэтому «массовое общество» — рассадник социальной ано­мии, морального опустошения, порождающего ци­низм, преступность, коррупцию, неврозы, нравствен­ный распад личности ^[29] (см. 25).

Причиной «несанкционированного поведения» и аномии Р. Мертон считает противоречие между куль­турными целями и институциональными средствами социальной системы. Сама структура «массового об­щества» оказывается источником девиатного поведе­ния. B «нормальных условиях» социальная структу­ра должна выполнять две главные задачи: опреде­лять культурные цели и обеспечивать пути их достижения. Ho когда «система культурных ценно­стей выше всего превозносит цели успеха, в то время как социальная структура жестко ограничивает или полностью закрывает доступ к дозволенным спосо­бам достижения этих целей для значительной части населения, результатом будет отклонйющееся пове­дение в больших масштабах» (104, 63). Западные социологи признают противоречие между традицион­ными индивидуалистическими ценностями, препод­носимыми в оболочке буржуазной демократии, и реальным положением масс при капитализме. Си­стема ориентирует членов общества на цели, недо­стижимые для подавляющего большинства. Человек из народа осознает невозможность реализации навя­занных ему индивидуалистических целей, осознает иллюзорность мифов индивидуализма с их концеп­цией «равных возможностей». Отсюда — не только массовый цинизм и аморализм, о которых пишет Мертон, но и все большее понимание враждебности существующей системы интересам народных масс и организованная борьба против этой системы.

B этих условиях откровенный индивидуализм оказывается в известном смысле даже опасным для элиты, поскольку ведет к поиску «неинституциони- зированных» средств продвижения вперед, порож­дает социальные болезни разочарованных индиви­дуалистов K K массам элита обращается с «тера­пией смирения»: церковь пропагандирует долготер­пение, психоанализ рекомендует курс лечения по примирению с социальными условиями. Призыв к смирению, к приспособлению адресован именно мас­сам; монополистическая элита руководствуется «реальными» индивидуалистическими ценностями (только она и имеет возможности для их реализа­ции); впрочем, и она старается прикрыть их лице­мерной маской псевдоколлективизма.

Многие западные социологи констатируют пато­логию, аномию «массового общества», но рецепты, которые предлагает большинство из них,— отнюдь не переустройство общества, а, напротив, «лечение» личности, чтобы привести ее в соответствие с требо­ваниями государственно-монополистического капи­тализма, превратив ее в «нормального» конформиста.

Как подавить активность масс, oco- Манипулятивное бенно политическую, представляю-

^УП^ланы^И0# ЩУ^Ю непосредственную угрозу cy-

манипуляторов ществующему социальному строю, или направить ее в нужное (хотя бы в безопасное) для капитала русло, как контроли­ровать эту активность — вот проблема, оказываю­щаяся в центре внимания буржуазных социологов.

Возрастание роли народных масс в историческом процессе приводит к тому, что буржуазия не может управлять обществом, не создавая видимости массо­вой поддержки, не завербовывая на свою сторону определенную массу; поэтому она разрабатывает широкую систему воздействия на массы, манипули­рования ими. В. И. Ленин указывал, что без масс в эпоху парламентаризма не обойтись, а вести их за собой буржуазия не может без разветвленной, «проч­но оборудованной системы лести, лжи, мошенниче­ства, жонглерства модными и популярными словеч­ками, обещания направо и налево любых реформ и любых благ рабочим,— лишь бы они отказались от революционной борьбы за свержение буржуазии» (3, т. 30, 176).

B условиях государственно-монополистического капитализма манипулятивный тип управления до­стигает своего апогея, он охватывает все сферы со­циальной жизни. Личности негде укрыться от все­объемлющего, тотального контроля K

Выше мы говорили о росте протеста против ма- нипулятивного управления со стороны широких слоев населения капиталистических стран, в том числе со стороны интеллигенции (с особой силой OH проявился в студенческом движении последних лет). Ero можно рассматривать как проявление возросшей сознательности интеллигенции. Вместе с тем, если интеллигенция не стоит на позициях рабочего класса, марксизма, то ее протест подчас носит индивидуали­стический, полуанархистский, неконструктивный ха­рактер K Неприятие манипуляторства столь попу­лярно, что на нем пытается спекулировать ряд «ле­вых» теоретиков в целях, ничего общего не имеющих с борьбой против государственно-монополистиче­ского капитализма. Дезориентируя массы, они стре­мятся отвлечь их от борьбы против капитализма лозунгом борьбы против авторитаризма как такового. Тут власть смешивается с авторитаризмом, руковод­ство — с манипулированием; анархистско-индивиду­алистическое утверждение «личной свободы» в про­тивовес «низменной толпе», «левиафановскому госу­дарству» весьма напоминает лозунги М. Штирнера.

Ряд представителей анархиствующей интеллиген­ции (от Камю до Маркузе), выступая против мани­пулирования личностью, отождествляют с ним лю­бое управление; их позиция, мниморадикальная, играет объективно реакционную роль. Важно разли­чать, какой класс осуществляет социальное управле­ние, каков характер этого управления.

Содержание управления, его цели и принципы за­висят от господствующих в обществе социально-эко­номических отношений. B условиях антагонистиче­ских формаций управление противостоит трудящим­ся как враждебная сила, как власть чужой воли, подчиняющей их деятельность своим целям. B отно­шениях между руководителями и исполнителями отражаются объективные отношения между собст­венниками средств производства и производителями материальных благ. Управление превращается в прерогативу эксплуататорского меньшинства.

Господствующие социально-экономические, клас­совые отношения определяют и тип управления. B антагонистических формациях оно имеет целью обеспечить господство меньшинства над большинст­вом; в условиях коммунистической формации — реа­лизацию воли большинства, а затем и всего общества. Тип управления, таким образом, исторически обус­ловлен. Ho с ним органически связаны и методы, средства его осуществления. B условиях капитализма тип управления, при котором массами командуют вопреки их интересам, порождает соответствующие приемы и технику: необходимыми моментами упра­вления становятся организованное насилие над мас­сами, манипулирование их сознанием в целях навя­зывания им воли господствующего класса. B рамках концепций «массового общества» и «массовой культу­ры» и исследуются возможности и пути манипуля- тивного управления большими массами людей, утверждается вечность деления общества на субъект и объект управления. При этом обычны ссылки на то, что высокий профессионализм управления в со­временном обществе делает невозможным участие в нем народных масс. Ho подлинная причина отстране­ния масс от участия в политическом управлении капиталистических стран лежит не в технических трудностях этого участия, а в том, что интересы на­родных масс находятся в глубоком антагонистиче­ском противоречии с интересами монополистической буржуазии, в руках которой сосредоточены рычаги государственной власти."

Манипулятивный тип управления включает ряд форм, определяемых тем, как навязываются чело­веку способы поведения, выгодные элите, задаются цели деятельности. Можно выделить: 1) прямое

манипулирование, когда цели задаются директивным путем, а в виде санкций выступает преимущественно голое насилие; 2) скрытое манипулирование, связан­ное преимущественно с идеологическим воздейст­вием, с использованием экономических стимулов и приманок.

Продление своего господства монополистическая буржуазия во многом связывает с совершенствова­нием системы манипулятивного управления массами. Для этой цели привлекаются буржуазные социологи, психологи, медики, футурологи. Наряду с совершен­ствованием системы социально-психологического ма­нипулирования через массовые коммуникации изыс­киваются возможности дополнить ее более прямыми, эффективными ц «дешевыми» способами, прежде всего медицинскими стимуляторами, транквилизато­рами. И. Бодамер различает среди этих медикаментов болеутоляющие, стимулирующие и успокаивающие. Стимулирующие вещества повышают работоспособ­ность. Боль ставит под угрозу точность производст­венной операции, и она снимается. Успокаивающие средства оказываются необходимыми вследствие того, что «в индустриально-бюрократическом обще­стве работающий человек находится в состоянии хронического перевозбуждения». B результате скла­дывается тип «медикаментозного человека», который не может жить без лекарств и большей частью доб­ровольно принимает их, чтобы существовать в бес­человечном мире, чтобы приспособиться к нему. Приспособление — вот главный лозунг «массового общества», считает Бодамер, делая вывод, что подоб­ный «приспособленный человек» и есть квинтэссен­ция несамостоятельного человека.

Планы манипуляторов становятся все более зло­вещими. Фармакология уже сейчас накапливает средства для массового психологического воздейст­вия. Как пишет английский физиолог Д. Керч, «хи­мические вещества, введенные в систему водоснаб­жения, в пшцу или распыленные над землей, могут воздействовать на миллионы людей, причем жертвы такой обработки не будут иметь об этом ни малей­шего представления». Он признает, что в лаборато­риях Питтсбурга, Нью-Йорка, Беркли крысы, мыши, рыбы и обезьяны, получая порции химических пре­паратов, уже живут, полностью контролируемые их хозяевами. Следующим шагом будет человек *.

Американские футурологи единодушно прогнози­руют усиление психологического воздействия на массы, усовершенствование способов манипулирова­ния ими. «Постиндустриальное общество» характери­зуют «тотальным целенаправленным контролем» над личностью. Группа футурологов в книге «К 2018 го­ду» пишет, что статистические показатели, относя­щиеся к социально-психологической сфере, получат не меньшее распространение, чем экономические. Так, будет рассчитываться сводный индекс настрое­ний населения, а также отдельных групп его для «оптимального» манипулятивного управления (116). У силенно разрабатывает « усовершенствованные » методы этого управления известная «РЭНД корпо- рейшн». Ж. Марабини, описывая ее деятельность, пишет, что, по ее прогнозам, у рычагов управления «новым индустриальным обществом» должна стоять элита «ответственных лиц» и, если массы будут про­тестовать, их можно подавлять, пуская в ход газ, па­рализующий волю. Сотрудник этой корпорации Б. Хэйвен пишет в книге «Двухтысячный год», что возможности элиты манипуляторов колоссально воз­растут, они добьются «тотального манипулирования» личностью. Средства электронного контроля и под­слушивания исключат возможность неконтролируе­мого поведения масс. Широкое применение транкви­лизаторов, действующих на психику в направлении, нужном манипулятору, сделают массы удовлетво­ренными их образом жизни. Помимо транквилизато­ров Хэйвен считает, что к концу века можно будет посылать из центра сигналы, действующие на пси­хику человека, управляющие его поведением.

B модели общества 2000 г. Д. Белла правящая элита (меритократия) состоит помимо политиков из социологов и ученых-естественников, овладевших тайнами психологического воздействия на массы, искусством социального манипулирования. Она опи­рается на электронную технику, которая обнаружи­вает способности и склонности детей, определяет их на будущие «роли», анализирует и систематизирует мотивы поведения масс, определяет их потребитель­ский спрос, поведение на выборах, регулирует мигра­ционные потоки, задает им ритм и распорядок жизни (91). Итак, на помощь манипуляторам призывается новейшая техника, они обеспечиваются индустриаль­ной базой, для них разрабатывается «технология» управления. Нет сомнения в том, что опаснейшие планы манипуляторов могут быть и будут сорваны активной борьбой трудящихся масс за преобразова­ние общества на социалистических началах.

Буржуазные социологи вынуждены писать о тра­гедии личности в современном капиталистическом обществе, обесчеловечивающем ее, констатируют социальные болезни, моральную опустошенность. Такова реакция личности на манипуляторскую прак­тику. Человек со страхом обнаруживает, что соци­альная система превращает его в специализирован- ного идиота, предназначенного для выполнения определенных функций в бесчеловечной системе, и, если он не является сознательным борцом за соци­альный прогресс, его протест носит стихийный, ирра­циональный характер, принимая форму пассивного неучастия в общественной жизни, добровольной от­верженности или отчаянных антисоциальных дей­ствий. Отметим в заключение, что настойчивое стре­мление монополистической буржуазии искусственно сдержать участие широких народных масс в истори­ческом творчестве неизбежно приводит к застою, омертвлению капиталистического общества, к глубо­кому кризису его политики, экономики, культуры.