<<
>>

1.14. Специфика уголовно-правовых и криминологических исследований

Юридическая наука России на всём протяжении её существования испытывала и испытывает коренные потрясения, до принципиальных методологических установок затрагивающие её устои. И хотя теоретические постулаты, образующие такую её часть, как «аналитическая юриспруденция», во многом развиваются по принципу преемственности, идейные основы, идеологические основания права и правовых исследований меняются от попыток построить что-то особенное и качественно иное (пролетарское государство, социалистическое право) до «повальной и безоглядной» рецепции времен Петра I и «необольшевиков» 90-х годов. Стоит отметить, что и проводящаяся с 2008-9-х годов реформа гражданского законодательства также построена на рецепции права, и мало связей имеет как с традиционным русским правом, так и с советскими конструкциями и институтами. Также и труды по цивилистике с дореволюционных времен и до сегодняшних дней пропитаны духом иностранного права, отлично объясняют постулаты римского пандектного права и европеизированного права России, но вообще не касаются собственно русской правовой традиции. Приятным исключением можно считать работу Н.Н. Алексеева «Собственность и социализм: Опыт обоснования социально-экономической программы евразийства», в которой автор рассматривает собственно русское право собственности, отношение русского народа к собственности на разного рода явления и т.п. Но эта работа у современных цивилистов не в чести, благополучно забыта по причине того, что не вписывается в общий контекст перманентной рецепции иностранного права.

Несколько иной пример развития науки дает уголовно-правовая доктрина России. Выше мы уже рассмотрели, что вершиной развития отечественной дореволюционной науки уголовного права и уголовно-правовой юриспруденции выступило Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года, которое в редакции 1885 г. действовало вплоть до Октябрьской революции 1917 г., поскольку принятое в 1903-м году Уголовное уложение Российской империи было теоретически возможно и совершенным (хотя это тоже спорный вопрос), но практически не применимым документом. Советская уголовно-правовая традиция хотя первоначально и пыталась изменить принципиальные начала подходов к преступности и наказуемости деяний, но в дальнейшем были признаны многие достижения дореволюционной науки, и вершиной синтеза двух ветвей российского уголовного права выступил УК РСФСР 1960 г., что видно на примере формально-материального определения преступления, которое с той поры становится неотъемлемой частью российской уголовно-правовой традиции, где формальный признак – наследие уголовного права Российской империи, а материальный – советского уголовного права. Именно их единство дает наиболее полное объяснение и описание сущности такого сложного социально-правового явления, как преступление.

Аналогичные закономерности можно проследить и при анализе специальных институтов уголовного права. Безусловно, пока мы оцениваем сугубо нормативный материал, но он есть отражение определенного уровня развития уголовно-правовой доктрины. Стоит, однако, сказать, что далеко не все выдающиеся доктринальные проекты в области уголовного права оказывались столь же успешными в практической сфере: так, удивительно сходная судьба у «заключительного аккорда» дореволюционной уголовно-правовой науки – Уголовного уложения Российской империи 1903 года (хотя ему «повезло» несколько больше – в определенной части его ввели в действие) и финального произведения советского уголовного правоведения – Основ уголовного законодательства Союза ССР и республик 1991 года, которые вообще не вступили в силу в связи с распадом Советского Союза.

Однако, эти эпизоды лишь подчеркивают общий тезис о том, что уголовно-правовая наука развивалась и развивается со значительно большим сегментом традиционности, преемственности и самобытности, в отличие от той же российской цивилистики.

После этих предварительных замечаний можно перейти непосредственно к анализу методологической ситуации в современной науке уголовного права. На сегодняшний день в науке уголовного права сложилась очень интересная ситуация: довольно немало исследований посвящено методологии уголовного права как отрасли права, методам уголовно-правового регулирования; что же касается методологии науки уголовного права, то едва ли найдётся что-то по серьёзнее научной статьи, или параграфа в учебнике по Общей части уголовного права, посвященного науке уголовного права и её методам. Можно назвать лишь пару дореволюционных работ – «Система и методы науки уголовного права» С.П. Мокринского и «Наука уголовного права и её составные элементы» М.П. Чубинского. Трудно объяснить такое положение вещей, видимо, наиболее вероятной будет точка зрения, согласно которой все вопросы методологии уголовного права как юридической науки были отданы на откуп общей теории права, при этом, ни о какой специфике собственно уголовно-правовой научной методологии речи не ведется.

Доля истины в такого рода подходе, конечно же, есть. Действительно, уголовное право – наука юридическая, наука отраслевая, методологическую функцию по отношению к которой выполняет общая теория права, и дублирование знаний, исследований в этом случае вряд ли было бы уместным. Вместе с тем, определенная специфика всё-таки должна присутствовать (и не только должна, а она есть и на самом деле), а значит и требуются самостоятельные научные изыскания в области методологии уголовно-правовых научных юридических исследований. В рамках настоящего параграфа мы ограничимся, помимо общих тезисов, рассмотрением того, как всё-таки рассматривается наука уголовного права в современной отраслевой уголовно-правовой литературе, а также выскажем несколько замечаний по поводу своеобразия уголовно-правовых исследований на основе собственного научного опыта изысканий в области проблематики назначения наказания за преступление, совершенное в соучастии.

Довольно обстоятельно тема «наука уголовного права» изложена в Курсе российского уголовного права, подготовленном институтом государства и права РАН в 2001 году под редакцией В.Н. Кудрявцева и А.В. Наумова[166]. «Уголовно-правовая наука – это составная часть юридической науки. Она представляет собой систему уголовно-правовых взглядов, идей, представлений об уголовном законе, об его социальной обусловленности и эффективности, закономерностях и тенденциях его развития и совершенствования, о принципах уголовного права, об истории уголовного права и о его перспективах, о зарубежном уголовном праве. Эти взгляды и идеи составляют предмет науки уголовного права, который шире предмета уголовного права как отрасли права»[167]. Далее авторы рассматривают методологию науки уголовного права по схеме, вполне соответствующей общетеоретическим принципам изложения этого вопроса. Особое внимание уделяется школам уголовного права, в Курсе названы просветительско-гуманистическое направление, классическая школа, антропологическая школа, социологическая школа[168].

Подробно рассмотрены школы уголовного права также в обновленном учебнике, подготовленном кафедрой уголовного права МГУ под редакцией В.С. Комиссарова, Н.Е. Крыловой и И.М. Тяжковой. Помимо названных традиционных они также освещают новые направления в науке уголовного права. В качестве таковых они называют либеральное (гуманитарное) направление, уголовно-правовой аболиционизм, восстановительное правосудие, новая социальная защита, социалистическое направление. «Весьма популярным стало такое либеральное течение, как уголовно-правовой аболиционизм. Осуществление борьбы с преступностью эти юристы во многом связывают с проведением гуманной уголовной политики, направленной на отказ от уголовной репрессии как средства противодействия преступности. По мнению аболиционистов, наказание не оправдывает себя и подлежит замене общественным контролем и мерами общественного воздействия… В России популяризатором аболиционизма выступает известный криминолог Я.И. Гилинский. Слабая сторона этого направления заключается в определенном «криминологическом романтизме», отсутствии практически реализуемых предположений, касающихся воздействия на опасных преступников»[169].

Наверное, нельзя считать названные школы парадигмами науки уголовного права. По крайней мере, на сегодняшний день нет оснований говорить о том, что в уголовном праве России доминирует какая-то одна из них. Имеются элементы всех школ, как традиционных, так и современных, решающее значение среди них имеют те, которые доминировали в России в определенные исторические промежутки существования, развития и функционирования её правовой системы – классическая, социологическая, присутствуют также некоторые элементы, вытекающие из постулатов антропологической и гуманистической школ. Видимо, современное право не может однобоко решать проблемы уголовных наказаний за преступления, для большей легитимации уголовного права требуется сочетание всех теорий, обосновывающих и оправдывающих право государства и общества на наказание социально опасных личностей, причиняющих вред человеку, социуму или государству[170].

То же самое можно сказать и по поводу отдельных институтов современного уголовного права России: практически в каждом из них мы наблюдаем некий компромисс между различными школами с признанием доминирования какой-либо из них. Например, УК РФ предусматривает формально-материальное понятие преступления за доминированием материального признака (общественная опасность); институт вины основан в большей своей части на психологической теории вины; принцип законности говорит о сегментах классической школы, но принцип гуманизма вкупе с требованием экономии уголовно-правовой репрессии выступает наследием гуманистического направления; учет характера и степени общественной опасности при назначении наказания – наследие социологической школы, учет особенностей личности виновного – антропологической. Этого рода список можно продолжать до бесконечности, он подтверждает тезис о сочетании различных теорий в рамках отечественного уголовного права.

Однако, это не значит, что науку уголовного права не определяет ни какая парадигма со стороны общеправовой теории. Думается, что речь идет о доминировании в уголовном праве юридико-позитивистской парадигмы в теории и её сочетанием с сильными социологическими и даже антропологическими началами на практике. Социологические начала здесь заключаются в том, что в практической деятельности активно используются пи Постановления Пленума ВС РФ, и судебная практика высших судов, начиная от уровня суда субъекта, используются пусть и как вспомогательные, но полноценные источники права. Иначе и быть не может: жизнь гораздо разнообразнее, нежели способен предположить уголовный закон. Конечно, полностью новых составов преступлений практика создать не может, но толкование имеющихся составов и их признаков может принципиально расходиться с подходом к ним законодателя. И потом, если мы так боимся судебных ошибок, то почему не можем даже предположить ошибку законодателя? Тем более, что субъекты правотворчества (Государственная Дума) на сегодняшний день представлены не профессиональными юристами, в отличие от судей, а совершенно случайными людьми, и полагать, что издаваемые ими законы, подобно Скрижалям Завета, совершенны, как-то немного странно. Кроме того, многие выдающиеся теоретики уголовного права допускают применение его норм по аналогии и очерчивают пределы такого применения[171], что также является одним из аспектов социологического понимания права как живого организма, а не как мертвой застывшей буквы. Антропологические начала также активно внедряются в уголовное право через расширение института учета особенностей личности преступника при определении ему вида и меры уголовного наказания (ответственности).

О собственно уголовно-правовых парадигмах пишет А.Э. Жалинский в своей очень оригинальной по содержанию и форме работе «Уголовное право в ожидании перемен: теоретико-инструментальный анализ». При определении таких парадигм он предлагает отталкиваться от следующих исходных положений:

1) уголовное право – отрасль права, способная оказывать и реально оказывающая более сильное воздействие на развитое общество, чем это принято считать; оно с различной степенью аргументированности легитимирует самые острые формы насилия по отношению к личности, устанавливая его основания и ограничения; уголовное право – это ресурс власти, требующий огромных социальных затрат и способный как ускорить, так и замедлить социальное развитие, влияя на закрепление поведенческих норм и институтов (охранительная функция), на отбор новых видов поведения (регулятивная функция), на состояние правовой мысли (правоустанавливающая функция), на распределение власти (политическая функция) и пр.; в этом качестве оно выступает постоянно меняющимся исторически обусловленным продуктом интеллектуальной деятельности общества, зависящим от материальных условий общественного развития, в само сильной степени определяемым общественным сознанием, его установками, представлениями, традициями, состоянием науки;

2) исходя из трактовки понятия «парадигма» в философии науки, «под парадигмой уголовного права будет пониматься такое предпонимание, воплощенное или неосознанно проявляющееся в наиболее общих суждениях о природе и предназначенности уголовного права, которое так или иначе воздействует на уголовно-правовую науку, а также осознание и формирование уголовной политики, уголовного законодательства, практики правоприменения и проявляется в определении этих явлений»; в частности, это означает, что уголовно-правовые парадигмы могут реально существовать и действовать до определенной степени неосознанно, не получив вербального развернутого воплощения, но выражаясь в тематизации уголовно-правовых проблем, в языке, в оценке состояния дел и предложениях, вместе с тем, уголовно-правовые парадигмы имеют весьма отдаленное сходство с весьма абстрактными нормативно-правовыми предписаниями, характеризуясь некоторыми индивидуализирующими их признаками – объектом, целями, сферой, интенсивностью действия и пр.[172].

В качестве таковых парадигм А.Э. Жалинский называет следующие: символическая парадигма уголовного права; парадигма уголовно-правового подавления; парадигма бюрократического присвоения уголовного права (бизнес-парадигма); парадигма рационального использования уголовного закона как социального инструмента[173]. Таким образом, на сегодняшний день работа А.Э. Жалинского выступает приятным исключением, на страницах которой автор довольно обстоятельно рассматривает в т.ч. и методологические проблемы уголовно-правовой науки России.

Необходимо сказать также несколько слов о современной научно-исследовательской ситуации в уголовном праве России и смежных научных дисциплинах. Она представляется весьма специфичной по отношению к концу 90-х – началу 2000-х гг., поскольку действующий уголовный кодекс принят достаточно давно, и в рамках юридико-позитивистской парадигмы исчерпаны практически все возможности для серьёзных (докторских) научных исследований: главы и разделы прокомментированы, концептуальные работы написаны, и предложить что-то новое, «не сходя» с названой парадигмы практически невозможно. Ввиду этого особую актуальность приобретают междисциплинарные, и в особенности, межпарадигмальные исследования, когда ученый либо восходит «ввысь» до уровня общей теории права, философии права, философии, метафизики, и с этих позиций рассматривает тот или иной уголовно-правовой вопрос[174], либо «спускается на землю», другими словами, на уровень конкретно-прикладных исследований, принципиально более трудоемких, но при этом имеющих концептуальное значение не только для теории уголовного права, но и для практики[175].

Особое место среди исследований уголовно-правовой направленности занимают криминологические исследования. Очень тонко подмечает специфику такого рода исследований В.В. Лунеев. «В нашей стране на данный момент издано более 300 заметных криминологических работ, а также два десятка учебников разного уровня и объёма. Освоить и «переварить» весь этот массив студенту, аспиранту, соискателю и даже кандидату наук трудно. Другое дело – догматический аспект права. Там есть кодексы, есть судебная практика, есть комментарии и похожие друг на друга учебники. Их похожесть обусловлена не ограниченностью авторов, а более или менее надежной базой, построенной на законодательных актах. Необходимо их знание и обоснованное толкование – и этого вполне достаточно»[176]. Иллюстрируя данный тезис, ученый приводит следующий пример из своей научно-педагогической практики, который наглядно подчеркивает разницу между исследованиями в уголовном праве и в криминологии. Приведем его полностью: «Когда я преподавал криминологию на военно-юридическом факультете Военно-политической академии, старостой научного кружка по криминологии был один из слушателей. Он делал доклады и успешно руководил кружком. По окончании академии он занялся следственной работой, поддерживал со мною связь, затем поступил к нам на кафедру в адъюнктуру. Предполагалось, что он будет заниматься военной криминологией. Выбирали тему для исследования. Но через некоторое время я понял, что он больше склоняется к уголовному праву. Я прямо спросил его. Он поколебался и признался, что ему советуют заняться уголовным правом. И я тогда сказал ему, что по уголовному праву написать и защитить диссертацию намного проще, чем по криминологии: выбрал статью кодекса, рассмотрел её со всех сторон на основе имеющихся литературных источников и судебной практики – и всё. По криминологии прочной правовой базы нет. Надо изучать не только чужие книжки, но и криминологические реалии в войсках. Это труднее. Выбирайте. Я мешать не буду. Он подготовил диссертацию по уголовному праву, защитился, преподавал, а потом по этому же праву защитил и докторскую диссертацию. Я не знаю, удовлетворён ли он собой. Но, на мой взгляд, он поступил правильно и рационально в условиях, когда криминология не влекла его или, как ему могло казаться, была ему не по зубам. Работать над тем, что его научно или карьерно удовлетворяет, - право каждого пишущего. Не надо насиловать себя. Свобода в науке - главное»[177].

Трудно сказать лучше выдающегося криминолога России. Однако, думается что на сегодняшний день потенциал догматических исследований по уголовному праву исчерпан. Конечно, остается немало частных проблем для кандидатского исследования, однако если вести речь о докторской диссертации, то не обойтись без междисциплинарной её направленности, что, разумеется, в современных бюрократических реалиях существенно усложняет саму процедуру защиты. Но качественный продукт иным путём не получить. Формально-юридический метод научного познания в начале XXI века вообще себя уже исчерпал, особенно в российских реалиях, где очень высока доля действия в обществе неформального права[178]. Нужно признать, что по настоящему дисертабельными выступают только междисциплинарные исследования, или хотя бы исследования со значительным привлечением данных неюридических наук, философии права, антропологии права, социологии права, криминологии и т.п., и не чинить препятствий для защиты такого рода работ.

В завершение параграфа хотелось бы разобрать феномен коррупции с точки зрения методологии уголовно-правовой и криминологической науки. Проблема коррупции выступает в ряду практически «вечных» проблем человечества со времени появления первых государств и появления возможности использования государственного и общественного положения в угоду личным или семейным интересам. В России на протяжении долгого времени (приблизительно, с начала XVIII века) указанная проблема осложняется рядом специфических, характерных именно для нашей страны обстоятельств, причин, условий, многие из которых так и не преодолены по сегодняшнее время.

Немаловажную роль в успешной организации противодействия коррупции играет понимание сущности этого явления, его характерных черт, а также особенностей юридического выражения в деликтном, и, прежде всего, в уголовном законодательстве. На сегодняшний день российское законодательство в специальном законе о противодействии коррупции предлагает следующий вариант определения данного понятия: «коррупция – это злоупотребление служебным положением, дача взятки, получение взятки, злоупотребление полномочиями, коммерческий подкуп либо иное незаконное использование физическим лицом своего должностного положения вопреки законным интересам общества и государства в целях получения выгоды в виде денег, ценностей, иного имущества или услуг имущественного характера, иных имущественных прав для себя или для третьих лиц либо незаконное предоставление такой выгоды указанному лицу другими физическими лицами; совершение указанных деяний от имени или в интересах юридического лица»[179].

В литературе дается следующая оценка данному определению: «При анализе юридического наполнения категории «коррупция» очевидны неточность законодательных формулировок, многозначность употребляемых в определении понятий, наличие коллизий с другими нормативными положениями уголовного закона, что чревато определенными сложностями в правоприменении и ошибками в уголовно-правовой оценке содеянного. Речь идет о терминологических недостатках нормы, которая в силу заимствования должностных составов из уголовного законодательства говорит об ограниченности базового понятия Закона. Законодатель свел понятие коррупции к простому перечислению посягательств, составляющих суть должностной преступности, казалось бы, конкретизирующих, а по сути подменяющих понятие коррупции. И первое, на что обращает внимание норма-дефиниция, - это отсутствие среди коррупционных преступлений составов превышения должностных полномочий, нецелевого расходования бюджетных средств, нецелевого расходования средств государственных внебюджетных фондов и незаконного участия в предпринимательской деятельности. Такая избирательность правотворца, признавшего коррупционными из всего многообразия должностных преступлений только три, наводит на мысль об отсутствии сколько-нибудь четкого представления о возможных формах проявления и разновидностях коррупционных актов. По общему правилу термины, наличие которых определяется уголовно-правовой нормой, учитывающей их важность для понимания преступного характера соответствующего поведения, должны иметь идентичное содержательное отражение в иных отраслях законодательства. При этом реформирование такого рода термина или понятия в процессе правотворческой деятельности в иной отрасли законодательства должно влечь соответствующие корректировки в норме Уголовного кодекса. К сожалению, как показывает законодательная практика, это соблюдается далеко не всегда. Непонятно, например, почему законодатель использует в определении коррупции словосочетание "злоупотребление служебным положением", хотя в УК РФ подразумеваемый состав звучит как "злоупотребление должностными полномочиями" (ст. 285 УК РФ)».[180]

Представляется необходимым согласиться с авторами указанного комментария к исследуемому закону. Законодатель не дает определения понятия «коррупция», поскольку определение – логическая операция, раскрывающая содержание понятия[181], а содержание понятия – это совокупность существенных признаков предмета, которая мыслится в данном понятии[182]. Законодатель пошел по пути раскрытия объёма понятия[183] через перечисление возможных предметов, охватываемых этим понятием. Однако, во-первых, и в этом тоже нужно согласиться с авторами комментария, далеко не все «предметы» (т.е., иначе говоря, составы преступлений коррупционного характера) были перечислены, а во-вторых, некоторые из этих «предметов» были указаны в иной, не соответствующей законодателю форме.

Но самое главное – задача определения понятия «коррупция», - в федеральном законе решена не была. Видимо законодатель, чтобы не порождать очередную череду бесконечных споров в теории по поводу «обоснованности» и «приглядности» возможного определения, вообще решил не давать какое-либо определение (поскольку, какое бы ни было дано определение коррупции в законе, оно всё равно вызовет критику сторонников иной точки зрения), а ограничился открытым перечнем возможных слагаемых юридического выражения этого сложного социально-правового явления. На самом деле трудно дать легальное определение тому феномену, который ещё не определен в науке должным образом.

Однако, для подтверждения последнего тезиса необходимо рассмотреть, как определяется коррупция в тех или иных научных юридических работах. А.И. Долгова отмечает, что «коррупция – подкуп, продажность государственных, иных служащих и на этой основе корыстное использование в личных либо узкогрупповых, корпоративных интересах официальных служебных полномочий подкупаемых лиц, связанных с ними авторитета и возможностей, а равно получение каких-либо ненадлежащих преимуществ субъектами подкупа»[184]. В данном определении ученый раскрывает криминологическую суть указанного явления, показывая характер личности преступника (причем, обеих «сторон» коррупционных отношений – и подкупающей, и продающейся), указывает на объективную сторону (подкуп) а также на субъективные признаки – цель подкупающего субъекта, круг интересов, для обеспечения которых осуществляется подкуп, а также корыстные побуждения продающегося субъекта. Такая характеристика раскрывает коррупцию как, своего рода, социально негативное отношение, с присущими ему субъектами, объектом (использование служебного положения) и содержанием – социально вредной связью между субъектами, причиняющей вред нормальному развитию общественных отношений. Для более глубокого анализа искомого понятия рассмотрим и другие подходы к его трактовке.

По мнению Е.И. Хромовой, коррупция в большинстве случаев характеризуется наличием: 1) четкой мотивационной составляющей деятельности субъектов коррупции, имеющих конкретную заинтересованность; 2) материальных и нематериальных благ, являющихся целью приложения коррупционных усилий; 3) деструктивной направленностью своего воздействия, проявляющегося в причинении определенного ущерба охраняемым законом правам и интересам[185]. Т.Я. Хабриева указывает на существование понимания коррупции в широком и в узком смысле: «В широком смысле это понятие охватывает негативное социальное явление, поразившее публичный аппарат управления и выражающееся в разложении власти, умышленном использовании государственными и муниципальными служащими, иными лицами, уполномоченными на выполнение государственных функций, своего служебного положения, статуса и авторитета занимаемой должности в корыстных целях для личного обогащения или в групповых интересах. В узком (собственно юридическом) смысле коррупция рассматривается как совокупность составов правонарушений, предусмотренных в законодательстве и отличающихся таким важным квалифицирующим признаком, как использование должностным лицом своего публичного статуса в корыстных целях для личного обогащения или в групповых интересах, должностное злоупотребление»[186]. При этом, сама она также предлагает весьма интересную трактовку коррупции. «Однозначная и завершенная легальная формулировка коррупции вряд ли возможна. Как показал анализ зарубежного законодательства, универсального определения коррупции, приемлемого для всех государств, не существует. Это объясняется многоликостью коррупции как социального явления. Полагаем возможным предложить дефиницию коррупции как противоправного использования должностным или иным лицом своего положения в целях получения ненадлежащей выгоды для себя или третьих лиц, предоставления другими лицами такой выгоды, а также посредничества и иных форм содействия в совершении указанных деяний. Это определение отражает широкий подход, имеет более универсальный характер, чем ранее известные, и может быть применено как в публичной, так и в частной сфере»[187].

Подход Т.Я. Хабриевой можно признать вполне удачным в той части, в которой она указывает на невозможность дать точное и раз и на всегда установленное определение такому сложному социально-правовому явлению, как коррупция. Именно в силу верности этого утверждения дифиницию коррупции, даваемую самой Т.Я. Хабриевой, также нельзя признать удачной уже в силу недостаточной определенности и однозначности выделяемых ею признаков этого явления. Вместе с тем, слово «коррупция» вряд ли есть основания считать категорией уже хотя бы потому, что оно не соответствует такому важному признаку категорий, как парность, да и другим свойствам категорий тоже[188].

Подобным же методологическим подходом пользуется и М.М. Шакирьянов, признавая несовершенство своего определения, но, тем не менее, предлагая его на суд читателей: «Под коррупцией следует понимать социально-правовое явление, представляющее собой подкуп (активный или пассивный) государственных, муниципальных или иных публичных служащих либо служащих коммерческих организаций (в том числе неимущественного характера)»[189]. Данное определение нам представляется очень интересным ещё и по причине того, что автор называет общий существенный признак коррупции – то, что оно называется социально-правовым явлением, поскольку именно таким явлением оно и выступает. Однако думается, что слово «подкуп» показывает акцент на односторонности указанного явления, на активной подкупающей стороне, при этом совершенно игнорируются продающиеся чиновники, а также не учитывается возможность вымогательства этого подкупа.

Я.А. Ардельянова пишет в своей статье, посвященной теоретико-методологическим подходам к понятию «коррупция», что исследователи традиционно выделяют три основных подхода к исследованию коррупции: 1) традиционный, идеалистически-философский, известный как морализаторский или конвенциональный; 2) подход ревизионистской школы исследования коррупции; 3) экономический, или рыночно-центристский, подход[190]. При этом, проанализировав существующие теоретико-методологические подходы к искомому понятию, она выделяет группы этих подходов: 1) коррупция как вид поведения, как форма социального обмена; 2) коррупция как вид социально-экономических отношений; 3) коррупция как состояние общества, как социальное явление; 4) коррупция как злоупотребление служебными полномочиями. И в целом, обобщая уже теперь эти подходы, указывает на то, что можно выделять два интегративных подхода к коррупции: функционально-бихевиористкий подход, в рамках которого коррупция рассматривается как вид поведения, форма социального обмена, в частности как злоупотребление служебным положением; во-вторых, институционально-интеракционистский подход, определяющий коррупцию как вид социально-экономических отношений, характерный для субъектов экономических и государственных институтов. «Таким образом, получается, что, с одной стороны, коррупцию можно рассматривать как конкретное поведение субъекта властных отношений, выполняющего определенную функцию. В то же время коррупцию определяют как систему социальных отношений, носящих характер институциональных».[191]

Несмотря на такую глубокую научную проработанность проблемы, свою трактовку коррупции Я.А. Ардельянова формулирует весьма противоречиво: «При этом коррупцию будем понимать как сформировавшуюся систему коррупционных социальных норм. Другими словами, коррупция – это система институционализированных коррупционных отношений. Коррупция представляет собой институционализированные коррупционные отношения потому, что они постоянно воспроизводятся, присутствует система внутренних норм, и данная система норм регулирует отношения в сфере предоставления государственных услуг. Но коррупция однозначно дисфункциональна. Поэтому важно ставить вопрос о контроле коррупционных отношений с целью предотвращения их трансформации в коррупцию. Коррупционные отношения не обязательно могут перерастать в коррупцию»[192]. Если коррупция – это система институционализированных коррупционных отношений, то как тогда понимать, что коррупционные отношения не обязательно могут перерастать в коррупцию? Видимо для этого указанные отношения должны институционализироваться. При этом ученый хотя и раскрывает содержание признаков институционализации коррупционных отношений, но в этих признаках сложно найти специфику этого свойства коррупции: они носят, преимущественно, описательный характер.

Подобного рода критика ряда существующих на сегодняшний день в российской юридической науке подходов предполагает конструктивную часть работы, в которой необходимо сформулировать и собственное видение такого социально-правового явления, как коррупция. Думается, что точного определения данному понятию на сегодняшний день дать невозможно в силу его сложности и национальной специфичности, но можно очертить примерные границы, в рамках которых есть смысл осуществлять поиск дефиниции искомого понятия, характеризующего явление «коррупция». Итак, прежде всего это явление общественной жизни, затрагивающее такие её сферы, которые входят в предмет правового регулирования (сферы государственной и муниципальной власти и управления, а также корпоративной власти и корпоративного управления), т.е. это социально-правовое явление во властно-управленческой сфере. Далее, это явление однозначно общественно опасное, поскольку либо само по себе причиняет вред социально значимым благам (общественным отношениям), либо создает угрозу причинения такого вреда. Суть этого явления состоит в подкупе должностных лиц, лиц, осуществляющих управленческие функции в коммерческих организациях, лиц, занимающих государственные должности, государственных и муниципальных служащих, не являющихся должностными лицами, при условии принятия указанными лицами этого подкупа и изменения в связи с этим характера и содержания своей деятельности. Отмеченный подкуп преследует цель воспользоваться полномочиями названных лиц для достижения личных, групповых, корпоративных либо каких-либо иных интересов. Кроме того, на наш взгляд входит в содержание коррупции и деятельность, идущая вразрез с интересами службы, или выходящая за рамки служебной компетенции, не обусловленная каким либо подкупом, а совершаемая «субъектами власти» из личной корыстной и иной заинтересованности.

Общим показателем, общим свойством описанной выше деятельности будет выступать искажение коррупционером своей служебной функции в угоду личным или иным корыстным интересам. Таким образом, коррупция представляет собой социально-правовое общественно опасное явление в сфере властно-управленческих отношений, состоящее в искажении субъектом власти своей служебной функции в угоду личным или иным корыстным интересам, осуществляемом в силу подкупа, или без оного. Безусловно, данное определение характеризуется теми же недостатками, как и анализируемые нами выше подходы, но мы и не претендуем на его окончательность, а предлагаем такую трактовку на суд читателям.

В непосредственной научной близости с понятием коррупции состоят такие термины деликтологии и науки уголовного права, как «коррупционное правонарушение» и «коррупционное преступление». Б.В. Волженкин в фундаментальном исследовании преступлений против интересов службы употребляет термин «служебное преступление», анализируя историю становления законодательства о такого рода преступлениях, рассматривая разные варианты определения понятия «служба» и его слагаемых применительно к действующему российскому законодательству. Далее он анализирует отдельные виды такого рода преступлений, предусмотренные действующим УК РФ[193]. Думается, что понятие «служебные преступления», исходя из демонстрируемой Б.В. Волженкиным широкой трактовки понятия «служба», вполне способно выступить эквивалентом понятия «коррупционные преступления».

Необходимо, однако, для полноты обоснования выдвинутых тезисов рассмотреть ещё предлагаемые в криминологической литературе определения коррупционной преступности. «Коррупционная преступность – это совокупность преступлений, диспозиции уголовно-правовых норм которых содержат признаки коррупции. Коррупция – явление таких подкупа-продажности, когда один субъект, занимающий определенное служебное положение, наделенный определенными полномочиями, подкупается другим субъектом ради того, чтобы соответствующее служебное положение и полномочия были использованы в интересах подкупающей стороны»[194]. При всей удачности определения коррупции, такое определение коррупционной преступности вообще нет оснований считать определением. Это, скорее, вариант адаптированного понимания одного понятия через другого по принципу «ну вы всё сами понимаете».

В литературе встречаются и существенно более адекватные подходы, в которых определяется не только коррупционная преступность, но и коррупционное правонарушение, и коррупционное преступление. Как отмечает В.С. Овчинский, «понятие коррупционной преступности не тождественно понятию коррупции, поскольку феномен коррупционной преступности есть часть явления коррупции вообще, хотя и наиболее опасная с точки зрения общественных интересов»[195]. Следующие его идеи очень интересны для настоящей работы. Так, он указывает на то, что коррупционные правонарушения в отличие от аморальных коррупционных проступков запрещены нормами права и предусматривают юридическую ответственность. «Выделяются четыре основных вида коррупционных правонарушений: 1) гражданско-правовые деликты; 2) дисциплинарные проступки; 3) административные правонарушения»[196]. К несомненным достоинствам такого подхода можно отнести его логичность, обоснованность, и самое главное – соответствие действующему законодательству. Действительно, названный В.С. Овчинским отличительный признак коррупционных правонарушений очевиден.

Дальше он дает определение коррупционному преступлению. «Коррупционные преступления – это предусмотренные УК РФ общественно опасные деяния, непосредственно посягающие на интересы государственной власти и публичной службы, выражающиеся в незаконном получении публичными лицами каких-либо благ (имущества, прав на него, услуг или льгот) либо в предоставлении последним таких благ»[197]. Таким образом, авторское понятие коррупции применяется по отношению к предметному полю науки уголовного права, формируя понятие «коррупционное преступление».

Итак, на сегодняшний день отечественная криминология предоставляет различные варианты определения понятий «коррупция», «коррупционное правонарушение», «коррупционное преступление». Так или иначе, но выделяются признаки этих явлений, позволяющие выделить их во всей массе социально вредного противоправного юридически значимого поведения, а это можно считать серьёзным достижением российской юридической науки. На определенные размышления наводит высказывание В.В. Лунеева о том, что «коррупция в нашей стране – это норма, а не исключение, в том числе среди политической, правящей и экономической элиты»[198]. Это высказывание, основанное на обстоятельном анализе состояния, структуры и динамики коррупционной преступности, становится понятным, если принять во внимание данные В.В. Бочарова, касающиеся действующего в стране неформального обычного права[199]. Возможный реальный выход из складывавшейся веками ситуации – это ориентирование позитивного права не на абстрактные, оторванные от реально жизни, идеологизированные институты и конструкции правового характера, к тому же заимствуемые практически без переработки из чужих правовых культур, из иного культурно-исторического типа, а на то обычное право, которое действует в России параллельно с государственным законодательством и независимо от него. Проблема коррупции и безуспешного ей противодействия наглядно иллюстрирует один из главных методологических просчётов современной науки российского уголовного права – ориентация на юридический позитивизм, аналитическую юриспруденцию, полное игнорирование данных юридической антропологии и снисходительно-пренебрежительное отношение к социально-правовым и криминологическим исследованиям. Наука уголовного права сможет ожить лишь тогда, когда она активно станет основываться на достижениях криминологии и других наук и покинет «старое доброе лоно» юридической догматики.

<< | >>
Источник: В.В. Сорокин. История и методология юридической науки: учебник для вузов /под ред. д-ра юрид. наук, профессора В.В. Сорокина. – Барнаул,2016. – 699 с.. 2016

Еще по теме 1.14. Специфика уголовно-правовых и криминологических исследований:

  1. Глава 4. Научный эколого-криминологический комплекс как направление криминологических исследований
  2. Понятие уголовного права. Особенности уголовных правонарушений. Предмет уголовного права. Метод уголовного права. Задачи уголовного права. Функции уголовного права. Принципы уголовного права, их закрепление в Уголовном кодексе Российской Федерации (далее - УК РФ)
  3. §5. Эмпирические криминологические исследования
  4. 4. Организация криминологического исследования
  5. 3. Методы криминологических исследований
  6. 3. Методы криминологических исследований
  7. § 5. Эмпирические криминологические исследования
  8. § 4.3. Методы эколого-криминологических исследований
  9. Криминологические идеи классической школы уголовного права
  10. 3. Экспериментальное исследование специфики и продуктивности решения мыслительных задач в зависимости от их включения в различно мотивированную деятельность
  11. § 3. Обстоятельства, подлежащие исследованию, их место и роль в методике уголовного преследования
  12. Можно констатировать, что по ряду вопросов Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года содержит позитивный самобытный опыт правового регулирования институтов уголовного права.
  13. Психологические аспекты исследования личности обвиняемого в уголовном процессе.
  14. 1. Специфика методов экономических исследований. Роль гипотезы и теории. Ограниченность экономического эксперимента. Хозяйственная практика – критерий истинности
  15. §2. Роль судебных экспертиз и исследований в расследовании уголовных дел, связанных с незаконным оборотом алкогольной продукции.