<<
>>

§1. ПРОСТИТУЦИЯ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.

Сама по себе, проституция не явилась следствием буржуазных реформ XIX в. Достоверно известно, что государство активно боролось с ней ещё в XVII в.[86]. «Красной нитью» проходит борьба с «непотребством» сквозь XVIII - первую половину XIX

вв.: «Устав благочиния» (1782 г.) содержал ряд статей, предусматривавших ответственность за «непотребство» и содействие ему[87]; «Устав о предупреждении и пресечении преступлений» (1832 г.) запрещал явное «непотребство», под которым мыслилось содержание притонов[88]; «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» (1845 г.) преследовало занятие проституцией (ст. 1282 гласила о денежном штрафе в отношении содержателей притонов; ст. 1286 предусматривала наказание за посещение притонов в виде штрафа; ст. 1287 подразумевала арест проституток на срок от 7 дней до 3 месяцев)[89]. Однако эти и последующие попытки государства бороться с проституцией особого успеха не имели, и власть изменила тактику. Теперь задачей ставилось взять проституцию под государственный контроль, в первую очередь для того, чтобы остановить распространение сифилиса и других венерических заболеваний. Завершились эти старания изданием указа 1843 г., узаконивавшего проституцию.

До 1843 г. надзор за проституцией в Петербурге находился в ведении участковой полиции. В 1843 г. в целях ограничения распространения сифилиса в столице при медицинском департаменте Министерства внутренних дел впервые в России был образован врачебно-полицейский комитет[90]. В июне 1844 г. подобный комитет был учрежден и в Москве. С этого момента полиция стала выдавать разрешения для открытия легальных публичных домов, находящихся под медицинским государственным контролем. Врачебно-полицейские комитеты представляли собой самостоятельные коллегиальные органы, осуществлявшие деятельность по надзору за проститутками под руководством главы местной полиции. По мнению В.В.Лысенко, организацию надзора за проституцией в городах можно подразделить на три категории. К первой относились города, где функционировали врачебнополицейские комитеты; ко второй - города, где надзором занимались городские санитарные комитеты или другие учреждения, действующие самостоятельно, не входя в штат полиции; к третьей категории относились города, где надзор фактически находился в руках исполнительной полиции[91] [92]. Деятельность столичного и местных комитетов была напрямую связана с государственной политикой в отношении проституции. Если в начале своей деятельности они в основном осуществляли мероприятия, нацеленные на борьбу с «любострастными болезнями» и преследовали женщин, промышлявших развратом, то затем они постепенно перешли от репрессий к регламентации . Функции комитета обозначены в циркуляре министра внутренних дел от 26 октября 1851 г.: 1) «составление списков публичных женщин»; 2) «врачебное освидетельствование этих женщин»; 3) «лечение выявленных больных»; 4) «выяснение у больных мужчин, где заразились»; 5) осмотр «на предмет болезней всех задержанных полицией представителей низших классов»[93] [94]. Служащих комитета общественное сознание приравнивало к филерам. Общественность сосредотачивала свое внимание на административно-розыскных функциях организации. Немаловажную роль сыграли в этом и прогрессивные российские писатели. С каким презрением писал А.И. Куприн в «Яме» о враче Клименко! По его характеристике, это «старый, опустившийся, грязноватый, ко всем равнодушный человек...», который никогда не думает, что перед ним живые люди, а «он является последним и самым главным звеном той самой странной цепи, которая называется узаконенной проституцией» .

Пренебрежение такого рода близко к свойственному российскому городскому менталитету негативному восприятию всех административных структур, деятельность которых носит регламентирующий характер. Однако оснований для подобного отношения не было. Из числа служащих Врачебно-полицейского комитета вышли крупные исследователи-практики, осветившие проблему проституции в России - А.И. Федоров, П.Е. Обозненко, К.Л. Штюрмер. Они делали огромное и важное дело - налаживали систему надзора за распространением венерических заболеваний в городе. О том, с чем и с кем им приходилось работать, мы поведём наш разговор.

В России второй половины XIX - начала XX вв. существовало несколько категорий проституток, между тем подконтрольными государству являлись две из них - «билетные» и «бланковые». К ним относились жрицы любви, зарегистрированные в полиции.

«Билетные» проститутки проживали в публичных домах и были обязаны два раза в неделю проходить процедуру врачебного осмотра на предмет выявления венерических болезней. Паспортов у них не было: его приходилось оставлять в полиции, получая вместо него «медицинский билет» - документ в виде карточки, где указывались фамилия, имя, отчество, социальное происхождение, приметы проститутки, а также ставилась отметка о месте жительства и медицинском освидетельствовании. В просторечии «медицинский билет» получит устойчивое наименование - «желтый билет»[95].

«Бланковые» проститутки отличались от «билетных» наличием съемной квартиры. Выдаваемое им удостоверение личности - «бланк» - походило на «жёлтый билет», но разрешало его обладательницам искать клиентов на городских улицах и являться на медосмотр только один раз в неделю.

Отмечу, что законодательно право замены билета на паспорт разрешено не было. По этому поводу российский врач Б.И. Бен- товин, писал: «Всякий знает, как важен для каждого русского гражданина этот своеобразный habeas corpus. Человек беспаспортный, по народному воззрению, в сущности, даже не человек. Таким образом, для проститутки нравственное значение этой меры как самого отвержения от гражданской жизни очень важно...»[96]. Дело заключалось не только в нравственной составляющей, но и в дискриминации в гражданских правах. «Обилечен- ная» проститутка не могла скрыть своего занятия от окружающих, изменить место жительства и, потому не имела реальной возможности бросить своё профессиональное занятие. Профессор Московского университета А.И. Елистратов, известный юрист, доктор полицейского права, отмечал, что «желтый билет», закрывает продажной девице вход в «чистую семью»[97] [98].

Особняком стояли категории «камелий» и «авлетрид», не состоявшие на учёте во Врачебно-полицейском комитете.

«Камелиями» женщин называли по ассоциации с вышедшим в свет в 1848 г. романом А. Дюма-сына «Дама с камелиями». Известно, что «камелии» вели такую же жизнь, как и аристократы, в обществе которых они вращались. «Встают они поздно, - отмечал в 1868 г. анонимный автор «Очерка проституции в Петербурге», - катаются по Невскому в каретах и, наконец, выставляют себя напоказ во французском театре» . Любопытные факты, иллюстрирующие жизнь и нравы петербургских «камелий», можно найти в художественной литературе и публицистике. Вот что писал, известный писатель-демократ С.С. Шашков в своей книге «Исторические судьбы женщин, детоубийство и проституция» (1871 г.): «Во главе аристократической проституции стоят «камелии», эти гетеры современного мира, не обладающие, впрочем, ни умом, ни образованностью, ни доблестями, которыми славились их древнейшие представительницы»[99]. Фактически «камелии» заполняли улицы, на которые, согласно «Положению о врачебнополицейском надзоре», не допускались обычные «бланковые» девицы.

История «авлетрид» восходит корнями к Греции, где так именовали флейтисток и танцовщиц, тайно торговавших своим телом. В России это название закрепилось за женщинами, принадлежавшие к низшим слоям мира театральных подмостков. К этой категории относили цыганок, выступающих совместно с цыганским хором. В 50-70-х гг. XIX в. брать на содержание цыганок считалось хорошим тоном даже в аристократических кругах. На Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. был с вниманием выслушан специальный доклад врача Р.А. Шихмана о тайной проституции, в котором особое внимание уделялось именно «авлетридам» как контингенту, стоящему на грани профессиональной торговли телом.

На Первом съезде по борьбе с сифилисом в 1897 г. приводились данные о количественном росте проституток в России. Так, если в 1889 г. их насчитывалось 42 тыс., из которых 11 тыс. занимались тайной проституцией, то в 1893 г. уже 49 тыс., среди которых неоформленные составляли 14 тыс. соответственно[100] [101]. Значительный рост численности проституток - на 16% за год - свидетельствует о масштабах проблемы, не нужно забывать о том, что это данные официальной статистики.

Ряды женщин свободной профессии пополнялись главным образом из крестьянок (47% от общего количества проституток) и мещанок (36%) . По наблюдениям доктора П.Е. Обозненко, в конце XIX в. в проститутки из-за нужды шли около 40% женщин, 18% - делали это сознательно по собственному желанию, 8% - из лени, около 7% - следовали примеру подруг и лишь 0,5% оказались в числе «продажных особ» по принуждению[102]. Данные наблюдения подтверждаются официальными статистическими дан- ными[103].

По конфессиональному признаку первенство удерживали православные, затем шли католички, далее протестантки. В 1868 г. в журнале «Архив судебной медицины и общественной гигиены» отмечалась религиозность публичных женщин, выражавшаяся в отказе принимать клиентов на Пасху и уточнении у клиента «есть ли у тех крест»[104]. Правила для содержателей борделей 1844 г. предписывали закрывать заведение для посетителей в воскресенье и в праздник до обедни.

Публичные дома делились на три категории. В первой час любовных утех стоил от 3 до 5 руб., ночь - от 10 до 25 руб. В домах второй категории - 1-2 и 2-5 руб. соответственно. Притоны третьего класса были самыми дешевыми и предназначались для фабричных и разнорабочих: за час здесь оставляли 30-50 коп., за ночь 1-2 руб. [серебряный рубль XK в. по своей покупательной способности примерно равен современной тысяче рублей - С.К.][105].

Рабочий день в публичных домах начинался с пяти часов вечера. Все принимались за прихорашивание: белила, румяна, сурьма. Все это щедро накладывалось на лицо, зачастую превращая девицу в матрешку - сказывалось деревенское представление о красоте - «что красно, то красиво»[106].

Класс борделя зависел от уровня сервиса: числа дам «в соку» (от 18 до 22 лет), наличие «экзотики» («грузинских княжон», «маркиз времен Людовика XIV», «турчанок»). Само собой разумеется, что в зависимости от класса отличались мебель, женские наряды, вина и закуски. В борделях первой категории комнаты утопали в шелках, а на работницах сверкали кольца и браслеты, в публичных домах третьего разряда на кровати был лишь соломенный матрас, жесткая подушка и застиранное одеяло[107].

Особую опасность представляла неофициальная детская проституция. Из материалов Первого съезда по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. стало известно о случаях «ночной работы» детей с 7 лет[108]. Ошеломляющие данные привел врач Б.И. Бенто- вин. По его подсчетам, в числе тайных проституток Петербурга дети 10-12 лет составляли более 10%[109]. Основной контингент несовершеннолетних публичных девиц, судя по наблюдениям врачей и юристов, составляли дети низшей рабочей среды, безродные, дочери проституток[110] [111].

Пополнение рядов детской проституции часто происходило по инициативе родителей, «продававших» девочек. А.Ф. Кони вспоминал, что в начале своей служебной карьеры в Петербурге - в 70-е гг. XIX в. - ему пришлось столкнуться с «темным делом». Речь шла о продаже 19-ти летней дочери неким чиновником «К.» богатому банкиру, «который среди петербургских развратников

слыл за особого любителя и ценителя молодых девушек, сохра-

6

нивших признаки девства» .

Проблема детской проституции стояла достаточно остро и вызывала общественный резонанс. До нас дошли сведения о том,

что в 1913 г. члены «Общества защиты женщин» организовали суд над неким генералом «Н.», имевшим постоянные контакты с известной полиции «сводней», поставлявшей ему для развлечений девочек в возрасте от 10 до 12 лет[112].

С проституцией была сопряжена проблема роста женской преступности. По информации газеты «Новое время», в Санкт- Петербурге 1904 г. посетителей борделей нередко обкрадывали[113]. В марте 1913 г. в Петербургском суде рассматривалось дело молодой красивой крестьянки, приехавшей в город для работы в модной мастерской. Заработок там составлял всего 18 руб. в месяц. Отцу девушки этого показалось мало. Он не только заставил ее торговать собой, но и склонил к воровству. У первого же клиента она украла 500 руб., за что и была приговорена к 5 годам каторги[114]. Такие примеры не единичны.

Большой общественный резонанс вызвало «дело Ольги Па- лем», в судебном разбирательстве которого принимали участие такие видные юристы, как Н.Л. Карабчевский, Н.С. Таганцев, А.Ф. Кони. Палем обвинялась в преднамеренном убийстве в мае 1894 г. в номере гостиницы «Европа» своего сожителя А. Довна- тора. В ходе разбирательства стало известно, что бывшая продавщица табачного магазина до встречи с убитым два года находилась на содержании у пожилого женатого человека, то есть фактически была «падшей женщиной» - содержанкой, что стало отягчающим вину обстоятельством.

Острейшей проблемой, сопряженной с проституцией, был рост венерических заболеваний. Если в 1910 г. среди проституток сифилитички составляли 52,7%, то в 1914 г. этот показатель возрос до 76,1%[115]. Из-за отсутствия антибиотиков сифилис был неизлечим, врачи умели лишь тормозить его развитие[116].

Доктор Санкт-Петербургского врачебно-полицейского комитета Константин Штюрмер подчёркивал «выдающуюся роль» проституции в распространении венерических заболеваний в городах[117]. Эта точка зрения была подтверждена статистическими сведениями на съезде по проблемам сифилиса 1897 г.[118]. В российской деревне, где в период модернизации так же наметился рост венерических заболеваний причины состояли в низком уровне бытовой культуры. Известный врач 1 ригорий 1 ерценштейн заметил, что в российской деревне «болезнь распространяется не путем половых сношений, а передается при повседневных общежитейских отношениях здоровых и больных членов семьи, соседей и захожих людей. Общая миска, ложка, невинный поцелуй ребенка распространяли заразу все дальше и дальше, а не разврат, не тайная проститутка, как это наблюдается в больших городах»[119]. Практикующие земские врачи возлагали вину в распространении сифилиса на нищету, невежество и обычаи. Они именовали сифилис «бытовой болезнью русского народа». Слово «бытовой» имело два значения в этом определении: «повсеместный, привычный», то есть широко распространенный, и «домашний», то есть являющийся результатом повседневного образа жизни. Крестьяне сами причиняли себе зло - не за счет необдуманных действий, а по незнанию, из-за слепой приверженности «вековым народным привычкам»[120]. «Крестьянство, - писал Штюрмер, - совершенно бессознательно само себе главный враг»[121]. Низкий уровень культуры крестьян характеризуют такие привычки - как плевки в глаз для излечения ячменя, пережёвывание пищи для младенцев во рту матери. Земский врач Михаил Уваров отмечал, что правда жизни состояла в том, что патриархальная семья с ее строгими нравами не могла защитить своих членов от венерических заболеваний. «Маленькие деревушки, где все население иногда имеет одну и ту же фамилию и находится между собой в близких родственных отношениях, сильнее поражаются сифилисом, нежели

большие селения»[122]. Крестьяне заболевали из-за отсутствия гигиенических норм - они ели из общей миски, спали в одной постели, принимали в доме бродячих нищих. Но и здесь основными носителями заболеваний, передающихся половым путём были женщины, причём зачастую они передавали инфекцию еще не родившемуся или грудному ребенку[123]. Земские врачи выдвигали предположения о повышенной сексуальной активности крестьянок, характерной черте традиционного общества в котором женщине отводилась лишь функция деторождения[124]. При этом, деревенские женщины, в основной характеризовались как образцы добродетели, а проституция определялась как городская проблема. Санкт-Петербургский врач Александр Введенский уверял на съезде по проблемам сифилиса, что, «будучи явлением совершенно чуждым патриархальному быту нашего крестьянина, проституция разросшаяся в селах и деревнях несомненно искоренится лишь в том случае, если коренным образом изменяются условия деревенской жизни. С проведением железной дороги, с развитием торговли или какого-нибудь промышленного фабричного или заводского предприятия, с расквартированием в местности войск - деревня уже теряет свой первоначальный характер: в нее вносятся отличительные черты городской жизни» . Тогда, сожалел Введенский, невинные прежде обычаи создавали почву для полового разврата; местные девушки продавали свое тело ради простого развлечения; крестьяне, сосредоточенные на табачных плантациях и рыбных промыслах, утрачивали всякую нравственную устойчивость[125].

Немногие разделяли убеждение Введенского в том, что сельские нравы настолько изменились к худшему. Большинство врачей по-прежнему придерживалось представления о целомудренности простого народа, даже когда причиной распространения болезни явно были беспорядочные половые сношения. Вместо того чтобы подчеркивать риск полового контакта, врачи концентрировали внимание на опасностях окружающей среды или на последствиях чисто социального характера. Проститутки, которые собирались в местных трактирах, говорил доктор Михаил Уваров на съезде по проблемам сифилиса, представляли меньшую угрозу для здоровья, чем грязные столы, немытые стаканы и душные непроветриваемые помещения, в которых посетители заражают друг друга. «Есть указания на деревенские трактиры, как на притоны разгула и разврата, - говорил Уваров, - но при совершенном отсутствии санитарного надзора в них встречается такая неряшливость и грязь, что они, несомненно, в еще большей степени служат для внеполового заражения»[126]. Врачи были более обеспокоены влиянием половых инфекций на детскую смертность[127].

Нежелание российских врачей интерпретировать распространение сифилиса среди сельского населения как результат внебрачной сексуальной активности побудило их вывести аналогичное заключение и о крестьянах, переехавших в города. Город и деревня, в глазах медицины, представляли две разные социальные и эпидемиологические модели. Крестьянский сифилис был болезнью общины; городской сифилис был обратным случаем и рассматривался как болезнь индивидуумов. Городская жизнь, культура, образование являлись силами, подрывавшими традиционные общинные структуры, где сексуальное поведение не было ни делом выбора, ни средством личного удовлетворения, а являлось обязательством, репродуктивной функцией. Но город и деревня представляли собой не просто ступени в культурном развитии; они были географическими пунктами на карте. В деревне мужчин и женщин объединял один и тот же статус на одном полюсе классово-половой сетки: они считались носителями репродуктивной функции, которые повиновались традиционным общинным нормам и были лишены личной самостоятельности и отсюда - способности к независимой сексуальной жизни. На другом конце шкалы находились образованные городские мужчины, несшие полную моральную ответственность за свою сексуальную деятельность. Женщины того же класса, хотя и приобщившиеся к

городской культуре, в сексуальном отношении подпадали под ту же пассивную, нравственно безукоризненную категорию, как и крестьянки. Как матери и домашние хозяйки, они вместе с маленькими детьми считались символом типичных жертв syphilis insontium [сифилиса невинных - С.К]. Но у каждой из них, тем не менее, вместе с родственниками мужского пола и в отличие от жертв общинной болезни из низших классов, могли быть и свои собственные личные беды и трагедии.

Сексуально-эпидемиологическая классификация рабочих мужского и женского пола, напротив, отражала их промежуточное положение в классовой иерархии. Как недавно приехавшие в город, они все еще считались обладающими нравственным иммунитетом сельских жителей. Но при некоторых обстоятельствах эти мужчины и женщины могли заслуживать и моральное порицание: обычный солдат, отходник и проститутка, как и мужчины из образованных слоев, признавались способными вести активную сексуальную жизнь и поэтому ответственными за распространение половых заболеваний. Это противоречивое восприятие

мужчин и женщин из рабочего класса давало, таким образом,

1

ключ к загадке взаимодействия города и деревни .

Крестьяне, покинувшие деревню ради работы на фабрике или в артели, могли часто посещать проституток, сожительствовать с работницей или с поварихой из общежития. «[Молодые - С.К.] же рабочие и солдаты, оторванные от семьи в пору наибольшего полового развития и попадая в непривычную им городскую обстановку..., заражаются сифилисом и приносят этот печальный продукт «цивилизации» в свою родную глушь»[128] [129]. Как справедливо отмечает Лора Энгельстейн, невозможно отстаивать нравственную чистоту деревни и демонстрировать испорченность города. Большинство проституток, даже в крупных городах, происходили из крестьян. В качестве проституток женская прислуга, действительно, могла распространять заразу через публичные половые контакты, но болезнь сама могла быть также привнесена из деревни как обычный результат ежедневной домашней жизни.

Зараженная, возможно, соседским ребенком, женщина приезжала в город, находясь в инфекционном периоде, и заражала своего партнера. Конечно, могла быть правдой и обратная ситуация: такая женщина могла также легко начать заниматься проституцией, будучи здоровой, и позднее перенести болезнь своего клиента в родную деревню, где это послужило бы началом для распространения сифилиса в невенерической форме. Прислуга или продавщицы часто зарабатывали дополнительные деньги за счет половых связей, и многие из них проводили летнее время или праздники с семьями в деревне. Но большинство врачей настаивало на рассмотрении нравственных или сексуальных привычек как результата действия не личности, а места. Считалось, что женщины, сбившиеся с пути под влиянием города, вернутся на стезю добродетели по возвращении домой. «Те же самые простые женщины, которые составляют наибольшую часть проституток в городах, - писал доктор Константин Г ончаров, - редко обращаются в проституток в сельской местности»[130].

Вениамин Тарновский занял позицию, не нашедшую широкой поддержки в среде врачей. Следуя итальянской школе криминальной антропологии, он отнес всех проституток к патологическому типу. «Предрасположенность к пороку», - писал он, - «является генетической чертой, обеспечивающей органическую почву для роста числа проституток: «Ошибочно думать также, что город с его жизнью исключительно играет роль развратителя того многочисленного пришлого женского населения, которое стекается в него из сел и деревень. Нет! Известная часть сельских девушек, порочно предрасположенных, дефлорированных уже на родине, является в большие города и представляет готовый материал для пополнения проституционного класса»[131]. Врожденная проститутка, считал он, может появиться в любой социальной среде: «Порочно предрасположенная девушка, к какому бы классу общества ни принадлежала, всегда, как только ее половая жизнь вступает в свои права, находит возможным пасть и затем уж более или менее постепенно перейти в состав деятельной проституции». Факт преобладания крестьянок в среде проституток он объяснял не экономической нуждой, а низким уровнем нравственности в этой среде. Лишь сильное влияние образа семейной жизни средних и высших слоев общества, воспитание и умственное развитие могли предотвратить предрасположенную к пороку девушку от удовлетворения ее биологических потребностей.

В основе патологии проституток, по мнению Тарновского, лежала их сексуальная агрессивность. Аболиционисты[132], говорил он, требуют рассматривать этих женщин как жертв нужды, обстоятельств и мужского насилия. В действительности проститутки сами ответственны за совращение и нравственное падение многих невинных мужчин. «Проститутка постоянно, повторно, ежедневно возобновляет эту продажу, - писал он, - и совершает ее не под гнетом покупателя, а, напротив, сама отыскивая и вовлекая покупателя в сделку». В том смысле, что проститутка была жертвой своей собственной патологической конституции, считал 1 арновский, она не была хозяйкой своей судьбы, но то, что эта конституция наделила ее сексуальным желанием, даровало ей субъективность, которая у других женщин отсутствовала. Вина за занятие проституцией лежит не на женских плечах, а на государстве, не сумевшем преодолеть уничтожение института крестьянской общины.

Концепция Тарновского, с одной стороны, признавала сексуальную активность женщин, с другой - сохраняла традиционные представления о женской сексуальной пассивности. В этом отношении он не отличался от большинства своих коллег, для которых намного легче было представить себе крестьянских мужчин, свободных от семьи и семейных связей, чем крестьянских женщин, находящихся в том же положении. Вне крестьянской общины с ее строгими нравами мужчины считались способными к независимой сексуальной жизни[133]. Решение проблемы «лежало на поверхности» - анонимное лечение, но земские врачи усмотрели в организации подобных лечебниц попытку «ускользнуть» от статистики.

Несмотря на частую критику фактических данных о численности заражённых половыми инфекциями ведущие специалисты признавали, что из-за демографического воздействия проблема достигла масштаба «вопроса первой важности для государства» и определяли в качестве основной причины быстрых темпов её распространения такую форму девиантного поведения среди части российских женщин как проституция[134]. Мобилизация государственных ресурсов на войну медицины против сифилиса, считавшегося венерической болезнью, была важным элементом в системе регулирования проституции в Европе XIX в. Многие ведущие российские сторонники регулируемой проституции занимали посты в Военно-Медицинской Академии (Вениамин Тар- новский, Петр Г рацианский, Г ригорий Г ерценштейн) или во врачебно-полицейских комитетах (Александр Федоров, Константин Штюрмер). Критики бюрократического подхода к разрешению проблемы зачастую работали - постоянно или долгое время - в системе земской медицины (Павел Г оворков, Мария Покровская, Дмитрий Жбанков) или в городских управах (Александр Петровский)[135] [136]. Система регулирования проституции горячо обсуждалась в Европе XIX в., но в России даже ее самые энергичные сторонники оказались в затруднительном положении, когда дело дошло до необходимости принятия мер против распространения внеполового заражения сифилисом, в частности, в социальных условиях сельской местности и среди зарождающегося городского рабочего класса. Контроль за проституцией с самого начала был связан с наблюдением за миграцией населения и уголовными элементами из низших классов. Первоначальные инструкции 1843 г. призывали к медицинскому освидетельствованию фабричных рабочих мужского пола, отходников и «лиц низшего класса обоего пола, забираемых полицией за проступки против благочиния» . Встречались и более резкие высказывания о мерах борьбы с проявлениями девиантного поведения части российских женщин в виде проституции. Так, Тарновский, считал проституток патологическим элементом, соединяющим в себе черты врожденной преступности и душевной болезни. Ленивые, наглые и

лживые по природе, они сознательно распространяли порок и болезнь. Как патологические представители рода человеческого, проститутки, по его мнению, не заслуживали того, чтобы к ним относились как к нормальным людям. Общество, писал Тарнов- ский, «не может дать им свободу наносить вред остальным, здоровым, членам общества, ни во имя личной свободы проституток, понятие о которой применяется только к нормально развитому человеку, ни во имя нравственности, к восприятию которой они неспособны по их прирожденным свойствам». Вследствие их «привычной порочности», эти «нравственно порочные» и «физически анормальные» женщины «не могут пользоваться полною свободою личности, так как эта свобода двояко вредит обществу: с одной стороны, соблазном и провокациею к разврату; с другой - распространением сифилиса во всем народонаселении». По его мнению, нерегулируемая проституция, как и свободное предпринимательство, нуждалась в дисциплинирующем государственном контроле[137]. Аболиционисты могут думать, писал Тарновский, что регулирование увековечит систему продажного секса; в действительности же оно является важнейшим элементом на пути к уничтожению проституции. Проституция, убеждал он, должна действовать под таким же контролем, как и всякий другой бизнес: «Всякий признает за государством право наблюдать, чтобы фабрики и заводы были устроены удовлетворительно в гигиеническом отношении, чтобы они не отравляли почвы, воды, воздуха. Естественно, что на обязанности его лежит обезвредить и

147

опасный в санитарном отношении промысел проституции» .

Противники регулирования проституции также «целились мимо мишени» - использовали доводы, далеко выходившие за рамки обсуждаемых проблем. Многие из них осуждали эту систему как пережиток феодализма, несовместимый с принципами гражданских прав. Подобные выражения использовались также при критике предложений о принудительных медицинских осмотрах крестьянства. «Как-то поражает», - писал Ефимов, - «такая бесцеремонность по отношению к крестьянскому люду, имеющая своей исходной точкой старый крепостнический взгляд: будто бы это какая-то низшая порода, нежничать с кото-

рой нечего». Уважение к крестьянской частной жизни и личному достоинству, напротив, означало признание их индивидуальности, то есть человеческой ценности. «Личность, - писал он, - «обладает своим внутренним, недоступным никакому начальству, миром»[138]. Как грубое нарушение прав личности были отвергнуты и планы изоляции инфекционных больных в специальных колониях.

Были и иные мнения. Так, Обозненко приветствовал резолюцию большинства на международном конгрессе по проблемам сифилиса в Брюсселе в 1899 г., направленную на пересмотр законодательной системы регулирования проституции с целью упразднения карающей роли полиции. В России, говорил он, бюрократическая государственная машина до настоящего времени сохранила систему регулирования, пережиток крепостного права, в качестве заслона против социального и экономического прогресса. Наплыв крестьян в города привел к созданию из временно бездомной, безработной бедноты мигрирующего населения. Женщин из этой категории задерживала полиция по подозрению в безнравственном поведении; их заставляли легализовать свое положение, выдавая зарегистрированный «желтый билет» проститутки. Таким образом, власти наказывали женщину «за то, что она бедна, за то, что не нашла места, за то, что живет в грязном углу, а не в первоклассной гостинице»[139].

Врачи не всегда приходили к согласию по вопросам общественной политики, и съезд 1897 г. издал ряд противоречивых предложений. Одно рекомендовало принудительный осмотр всех без исключения женщин из низших классов; другое призывало приписать сифилитиков к специальным воинским подразделениям, которые могли быть мобилизованы на борьбу в военное время. Кроме того, съезд подчеркнул необходимость народного медицинского просвещения. «В чем мы нуждаемся», - говорил Дмитрий Жбанков, - «так это не в полицейских приказах, а в развитии общественного самосознания». Саморегулирование, по его мнению, было единственной эффективной формой регулирования, но невежественный, угнетаемый простой народ был неспособен вести себя просвещенным образом. Знание обеспечивало независимость, которая, в свою очередь, была ключом к общественному здоровью. «Что же касается до ограничения передачи заразы осмотренными больными, то в этом отношении уже не помогут ни запрещения, ни санитары-надзиратели, - говорил он. - .. .Без развития самосознания в населении и без ознакомления его с опасностью и свойствами болезни нельзя изменить житейских повседневных отношений, посредством которых именно и передается болезнь»[140].

Как бы то ни было, проституции принадлежит ведущая роль в распространении венерических заболеваний в Российской империи второй половины XIX - начала XX в. При этом, русское общество вполне терпимо относилась к проституции, в целом, и к проституткам, в частности.

Взгляд русских посетителей публичных домов на его обитателей был кардинально отличен от европейского: французы смотрели на куртизанок как на рабынь, русская интеллигенция превратила проституток в ещё один источник своего комплекса вины перед народом. Известный литературный критик Александр Воронский (1884 - 1937 гг.) резюмировал: «Образ проститутки как бы впитал в себя, в глазах интеллигента, все несправедливости, все насилия, совершенные в течение веков над человеческой личностью, и стал своего рода святыней. Один образ Сонечки Мармеладовой чего стоит! Ведь для русского интеллигента, если кто страдает - тот уже полусвятой.»[141]. Нравы публичного дома XIX в. ярко описаны в поэме А.И. Полежаева «Сашка».

Поскольку в России границы между литературой и жизнью были весьма расплывчатыми, спасением падших женщин стали заниматься не только писатели, но и читатели. Чтобы вернуть проституток к нормальной жизни, романтически настроенные молодые люди на них женились. Такие браки можно считать своеобразной формой хождения в народ. Из филантропических соображений женился на проститутке лейтенант Петр Шмидт, возглавивший в 1905 г. восстание на крейсере «Очаков». В публичном доме «Под ключом» некоторое время трудилась вторая жена Некрасова Ф.А. Викторова. В мемуарной литературе можно найти рассказы о Ходасевиче и Белом, которые кормили в одном из петербургских ресторанов приставшую к ним на улице публичную женщину. Горький описал сцену, когда проститутка заснула на коленях у Блока, а тот долго оберегал ее сон.

Милость к падшим воспринималась в общественном сознании лишь как предоставление права возвращения женщины- блудницы к безгрешной жизни. Официальное признание проституции, подразумевающее трактовку этого занятия как определенного ремесла, профессионального промысла, заметно усложняло проблему. Возникал вопрос о духовном облике мужчины- христианина, покупавшего ласки «блудницы».

Очевидно, что проституция, порождавшая собой рост преступности и венерических заболеваний, способствующая дальнейшей девиантизации общества, не могла остаться не замеченной со стороны государства и общества. Именно во второй половине XIX в., в свете буржуазных реформ, в России зародилась концепция «ресоциализации» женщин, торгующих собственным телом. Государство и общество задумываются о необходимости оказания проституткам помощи в оставлении промысла, с последующей социальной адаптацией. Об этом стоит поговорить подробнее.

Ещё в начале 30-х гг. XIX в. было создано «Магдалинское убежище». Оно располагалось в Коломне и носило частный характер. За десять лет его существования здесь нашли себе приют более 400 женщин. С 40-х гг. XIX в. средства на содержание учреждения стала предоставлять великая княгиня Мария Николаевна. В 1844 г. «Магдалинское убежище» разделилось на два благотворительных приюта. Один из них был ориентирован на развитие в духе сестринской общины. Возглавляла его С.А. Биллер. Другой стал развиваться именно как дом милосердия для падших женщин. В 1863 г. учреждение получило в бесплатное пользование специальное помещение в районе Лесного института, в дальнейшем приобретенное в качестве собственности. С 1866 г. по инициативе княгини О.А. Голицыной и при материальной поддержке московского генерал-губернатора и обер-полицейского непосредственно в Москве начал действовать приют «Святой

Марии Магдалины»[142]. В приют принимались на добровольной основе проститутки в возрасте до 25 лет. Цель приюта состояла в предоставлении возможности «зарабатывать средства для жизни честным трудом». Методы воспитательной работы в учреждении нашли отражение в «Уставе» (1864 г.). Согласно уставу главная цель виделась «в приучении к честному труду как несовершеннолетних девушек, уже впавших или находящихся в явной опасности впасть в порок, вследствие нищеты или дурного сообщества, так и взрослых женщин, раскаивающихся в своей порочной жизни и желающих исправиться». Делать это предлагалось посредством религиозно-нравственных бесед, обучения Закону Божьему, церковному пению, ремеслу, домоводству, тяжелому физическому труду, обучению грамоте [143] [144].

В 1867 г. при приюте начало функционировать отделение для несовершеннолетних проституток. Девушки содержались в нем до 16 лет, а затем получали право самостоятельного определения.

За период деятельности убежища с 1866 по 1899 гг. прошли процедуру ресоциализации 539 женщин . Ряд женщин встали на путь исправления. В 1897 г. обер-полицмейстер предоставил руководству последнего право «ходатайствовать об освобождении от надзора полиции покинувших приют девушек хорошего пове- дения»[145].

К началу XX в. число добровольно поступавших в дом милосердия заметно сократилось. Так, в 1900 г. сами явились в дом милосердия лишь 3% его будущих обитательниц, в то время как почти 70% призреваемых в нем возвращались к прежнему занятию.

Причины неудач трудотерапии охарактеризовал П.И. Обоз- ненко: «В минуту умственного отрезвления они, по-видимому, вполне сознают весь ужас своего положения и являются в дом милосердия с твердым намерением покончить с прошлым и встать на честный путь, но укоренившаяся привычка к праздности и пьяным оргиям, отвращение к физическому труду заставляют их очертя голову снова бросаться на знакомый путь разврата, болезней и преждевременной смерти»[146]. Любые внушения в среде такого рода женщин, могли иметь временное воздействие.

Вместе с тем, открытие приютов не снизило процент женщин, занимающихся проституцией. Через какое-то время они оставляли благотворительные заведения и снова возвращались к испытанному способу добывания денег. Устраиваясь в приюты, проститутки преследовали основную цель - освобождение от долговых обязательств содержательницам домов терпимости, поскольку благотворительные заведения принимали на себя их уплату. После этого указанные лица оставляли приюты и возвращались к развратной жизни[147] [148].

Между тем данное обстоятельство повлекло за собой ответные меры со стороны правительства. Проституток, оставляющих приюты с целью возвращения в публичные дома, в течение двух недель содержали в полицейских домах и использовали на общественных работах . Представляется, эта мера была обусловлена, прежде всего, желанием правительства хоть частично возместить материальные расходы, потраченные на содержание проституток в благотворительных заведениях, и выплату их долгов.

Кроме того, приюты не пользовались популярностью среди тех, для кого они были предназначены. Согласно статистическим данным, в период с 1852 по 1869 гг. количество проституток, поступивших в приюты, составляло 0,77% от общего числа при 1,66% женщин, оставивших промысел по собственному желанию. Эти цифры подтверждают, что больше половины женщин, прекративших заниматься проституцией, не желали связывать свою дальнейшую жизнь с благотворительными учреждениями. По мнению дореволюционного исследователя Кузнецова, причиной отсутствия популярности приютов среди проституток являлась «несообразность занятий и вообще труда, которые возлагаются на женщин в приютах, с силами воспитанниц, способностями, и, наконец, прежнею жизнею этих женщин»[149].

К тому же в некоторых случаях полиция оказывала материальную помощь проституткам вне благотворительных заведений. Например, в Варшаве с этой целью полицейские органы собирали с содержательниц домов терпимости особый налог в размере 15 коп. на каждую проститутку, а также отчисляли штрафы, взысканные за нарушение врачебно-полицейских правил. Собранные средства использовались для выдачи пособий женщинам, оставляющим разврат.

Чрезвычайно интересной видится деятельность «Российского общества защиты женщин». В его работе активно участвовали члены царской фамилии - принцессы Е.М. Ольденбургская и Е.Г. Саксен-Альтенбургская. Общество появилось в ходе подготовки России к Всемирному конгрессу по вопросу о торге женщинами. Утвержденный в январе 1890 г. «Устав объединения» так характеризовал его задачи: содействие «предохранению девушек и женщин от опасности быть вовлеченными в разврат и возвращению уже падших женщин к честной жизни». Для достижения поставленных целей организаторы Общества считали необходимым наладить самый тесный контакт с Врачебно-полицейским комитетом и Министерством внутренних дел. Туда могли обратиться женщины, нуждавшиеся в личной защите, в том числе и от агентов Врачебно-полицейского комитета.

«Российское общество защиты женщин» нередко выступало организатором судебных процессов по иску о защите женской чести. В 1900 г. с просьбой о помощи такого рода поступило 13 заявлений, а в 1904 г. уже 566. Члены общества занимались вопросами материального обеспечения женщин, в частности их трудоустройством и предоставлением жилья. Огромную помощь в этом деле оказала А.П. Философова, организовавшая еще в 60-е гг. XIX в. «Общество дешевых квартир». Только за четыре года - с 1900 по 1905 гг. - жилье было предоставлено 3,5 тыс. женщин. Стоило оно недорого - 5 коп. в сутки, здесь же можно пообедать - всегда за 6-12 коп.

Заслуживает внимания и деятельность «Общества Пресвятой Богородицы» в Санкт-Петербурге. Там несколько лет подряд по пятницам и средам служил акафист Пресвятой Деве епископ Вениамин, впоследствии митрополит Вениамин, расстрелянный

большевиками в 1923 г. По словам очевидцев, он «всех заражал» молитвенным вдохновением, и в особенности падших женщин[150].

Между тем, меры по борьбе с проституцией не возымели действия. Рост численности женщин, видевших своей жизненной целью занятие древнейшей профессией, является явным доказательством несостоятельности государственных мер и концепций нравственного перерождения. Оборотными сторонами «сладкой» жизни рано или поздно становились болезни, нищета и, как следствие, занятие преступным промыслом.

<< | >>
Источник: Куликова С.Г.. Женская преступность как социальный фактор российской модернизации (вторая половина XIX - начало XX веков).2011. 2011

Еще по теме §1. ПРОСТИТУЦИЯ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.:

  1. §1. ДИНИМИКА И СТРУКТУРА ПРЕСТУПНОСТИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  2. ГЛАВА III. ЖЕНСКАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  3. § 2. НИЩЕНСТВО СРЕДИ РОССИЙСКИХ ЖЕНЩИН ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  4. §1. ОТНОШЕНИЕ ЮРИСТОВ-ПРОФЕССИОНАЛОВ К ДЕЛИНКВЕНТНЫМ ПРОЯВЛЕНИЯМ ДЕВИАНТНОГО ПОВЕДЕНИЯ СРЕДИ РОССИЙСКИХ ЖЕНЩИН ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ
  5. ГЛАВА II. МОДЕРНИЗАЦИЯ КАК ФАКТОР СОЦИАЛЬНЫХ ДЕВИАЦИЙ СРЕДИ РОССИЙСКИХ ЖЕНЩИН ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  6. § 4. ОТНОШЕНИЕ КРЕСТЬЯНСКОГО МИРА К ЖЕНЩИНАМ-ПРЕСТУПНИЦАМ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  7. § 2. ОТНОШЕНИЕ ЛИБЕРАЛЬНОГО ДВОРЯНСТВА К ПРОБЛЕМЕ ЖЕНСКОЙ ПРЕСТУПНОСТИ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  8. ГЛАВА IV. ОБЩЕСТВЕННОЕ ОТНОШЕНИЕ К ПРОБЛЕМЕ ЖЕНСКОЙ ПРЕСТУПНОСТИ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  9. § 3. ОТНОШЕНИЕ КОНСЕРВАТИВНООРИЕНТИРОВАННОГО ДВОРЯНСТВА К ПРОБЛЕМЕ ЖЕНСКОЙ ПРЕСТУПНОСТИ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ.
  10. ГЛАВА I. ЖЕНСКАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ: ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ ПРОБЛЕМЫ.