<<
>>

В. Гумбольдт О ЗАДАЧЕ ИСТОРИКА (1820 г.)

Задача историка состоит прежде всего в изображении совершившегося. Чем чище и полнее ему удалось такое изображение, тем совершеннее выполнена его задача. Это есть в то же время первое, неизбежное требование, которому должно следовать произведение историка, и вместе с тем высшее предназначение, какое он только в состоянии выполнить.

С этой стороны историк является не более как излагающим, воспроизводящим, но нисколько не самодеятельным; тут он лишен творческой силы.

Совершившееся только отчасти доступно нашему чувственному восприятию; еще многое остается к тому присоединить при помощи соображения, аналогии, догадки. Совершившийся факт является нам всегда

Вы видите, что в наших занятиях речь идет не об одном знании; в настоящее время интеллектуальное развитие не может и не должно оставаться изолированным явлением; мы обязаны извлекать из него для нашего отечества новые средства цивилизации, для себя же самих - нравственное возрождение. Конечно, знание - прекрасно, и само по себе стоит усилий человека, но оно в тысячу раз прекраснее, когда становится силой и порождает доблесть. Итак, вот что всякому предстоит сделать: открыть истину; и использовать это на пользу общества; обратить ее внутри нас в верование, способное вдохнуть в нас бескорыстную и нравственную энергию, составляющую силу и достоинство человека в этом мире; вот наша тройная задача, вот к чему должен клониться наш труд,- труд тяжелый и медленный, который вследствие успеха расширяется, вместо того, чтобы приходить к концу. Но, может быть, ни в чем не дано человеку достигать цели: идти к ней - вот его слава.

Истор. цивил. во Франц. I, 19.

в чем-то отрывочным, изолированным; то, что его связывает со всем остальным, что его представляет в истинном свете, придает ему вид целого,- все это ускользает от непосредственного наблюдения. Непосредственное наблюдение может подмечать обстоятельства, как они сопровождают одно другое, следуют друг за другом, но для него недоступна внутренняя причинная связь, на которой одной и покоится внутренняя правда. Когда желают изложить какое-нибудь ничтожное событие, но так, чтобы сказать о нем ровно столько, сколько на деле случится, то тотчас же замечают, как при отсутствии крайней осторожности в выборе выражений, начинают примешиваться отовсюду мимоходные дополнения относительно случившегося, из которых потом является ложь и неопределенность. Сам язык наш содействует такому обману: его выражения рождаются из определенного настроения и для определенного случая, а потому эти же самые выражения, употребленные для других случаев и при другом настроении, заключают в себе постороннюю примесь, то есть то, чего нет в самой вещи. Вот почему так редко встречается точный рассказ; такой рассказ служит лучшим доказательством здоровья, порядка, ясности головы и свободного, объективного настроения духа; оттого-то историческая правда в известном смысле походит на облака, которые принимают различные образы только тогда, когда они удалены от зрителя; оттого же самого и исторические факты, с своими единичными и вместе взятыми подробностями, являются как результаты предания и исследования, которые мы условились принимать за истину, потому что они по большей части правдоподобны и наилучшим образом соответствуют связи целого.

Но голое изложение действительно совершившегося едва составляет остов событий. То, что достигается подобным изложением, конечно, служит необходимой основой истории, материалом для нее; но это еще не сама история. Остановиться на этом - значило бы пожертвовать настоящей истиной, внутренней, основанной на отдаленном сцеплении событий, в пользу истины внешней, буквальной, кажущейся, и предпочесть известную ошибку, чтобы избежать неизвестной опасности ошибиться. Истина совершившегося требует присоединения к внешнему его изложению той вышеупомянутой, неосязаемой части каждого события; ее-то и должен отыскать историк. Рассматриваемая с этой стороны деятельность историка является самодеятельной и даже творческой, не в том смысле, что он вносит в факт то, чего в нем не было, но потому что он из себя добывает то, чего недоставало факту для внутренней его истины, и что не может быть непосредственно воспринято чувствами. Различным путем, но точно так же, как и поэт, историк обязан то, что является в действительности рассеянным и отрывочным, переработать в себе в одно целое.

Может показаться странным, что мы могли найти хотя что-нибудь общее между задачей историка и поэта. Но деятельность их обоих неопровержимо имеет некоторое родство. По вышесказанному, историк не иначе достигает истины в своем изложении совершившегося, как только через совокупление и пополнение того, что являлось перед непосредственным наблюдением как отрывочное и неполное, а для достижения такой цели историку, как и поэту, нужно

ВИЛЬГЕЛЬМ ГУМБОЛЬДТ (1767-1835). По окончании университетского образования в Геттингене, где он получил первое направление под руководством филолога Гейне, долгое время жил в блестящем кругу веймарского общества, в эпоху Шиллера и Гете; потом несколько лет путешествовал по Европе и, возвратившись в Берлин уже известным литератором, В. Гумбольдт вступил на дипломатическое поприще и был отправлен посланником в Рим (1802-1808 гг); по возвращении оттуда в Пруссию ему была предложена должность министра народного просвещения (1809-1810 гг), но вскоре он снова обратился к дипломатии, был посланником в Вене, участвовал в Венском конгрессе, но когда после того началась реакция, Гумбольдт находился в оппозиции и в 1819 г был совсем отставлен. Удалившись от дел политических, Гумбольдт в своем уединении предался научным занятиям, и его рассуждение «О задаче историка» было одним из лучших произведений его пера и наиболее полным отражением его идей, которые явились результатом его научных занятий до поступления на службу и из опыта политической жизни. Основная идея Гумбольдта состоит в том, что историческая наука невозможна без языкознания, так как предмет истории есть судьба человеческого духа, а язык есть самый глубокий и самый древний факт его внутренней жизни. Сам В. Гумбольдт основательно изучил классические языки древности, вместе с санскритским и древнейшими языками Европы; его исследования в этой области оказали большую услугу филологии. О его жизни и трудах см.: Wilhelm von Humboldt. Lebensbild und Charakteristik, von Haym. (Berl. 1856). Brandes издал все его сочинения в 7 т. под заглавием «Gesammelte Werke v. Wilhelm von Humboldt» (Berl. 1841-52).

воображение. Но так как историк свое воображение подчиняет опыту и исследованию истины, то в этом заключается его отличие от поэта, парализирующее всякую опасность. При таком подчинении воображение историка не действует как чистая фантазия, и потому справедливо может быть названо способностью предугадывания и соединения частей в единое целое (Ahnungsvermogen und Verknupfungsgabe). Но такого рода деятельность сама по себе поставила бы историка слишком низко. Правда совершившегося является, конечно, чем-то простым, но вместе с тем она выше всего, что может быть создано воображением. Если бы мы и достигли исторической правды, то в ней осталось бы необъясненным то, что обусловливает всякую действительность. К объяснению такого элемента необходимости и должен стремиться историк; поэт подчиняет материю господству формальной необходимости; историк должен иметь в виду идеи - эти законы необходимости; проникнутый ими, он легко их отыщет при строгом исследовании действительного в его действительности.

Таким образом, историк охватывает все нити условного действия и отпечатки безусловных идей; предмет его работы составляет сумма бытия, и потому дух его должен работать в полную силу. Умозрение, опыт, фантазия не есть изолированные, друг другу противоположные и ограниченные своей областью, силы нашего духа; они составляют различные лучи, различные направления одной и той же душевной способности.

Итак, историку предстоят разом две дороги для достижения исторической правды: 1) точное, беспристрастное, критическое исследование совершившегося и 2) соединение отдельных частей в единое целое, предугадывание того, что первым путем недостижимо. Кто следует по одному первому пути, тот рискует сущностью исторической правды; кто пренебрегает первым путем и прямо идет по второму, тот подвергается опасности погрешить в подробностях. При простом описании предметов физической природы дело состоит не в одном исчислении и описании частей тела и не в одном измерении его сторон и углов;

над этими частями носится живое дыхание целого, из них говорит внутренний характер предмета, а то и другое не может быть ни измерено, ни просто описано. Потому натуралист также устремляется на вторую дорогу и говорит нам об общих и индивидуальных формах бытия физических тел. Точно так же и в истории: второй путь ведет не к открытию чего-нибудь особенного, а еще менее к выдумке чего-нибудь. Дух историка через то, что он усваивает себе форму всего совершившегося, лучше постигает исследуемый предмет и изучает его в нем самом лучше, нежели сколько то возможно одной работой мысли. Все дело состоит именно в этом взаимном проникновении лица исследователя и исследуемого предмета. Чем глубже понимает историк человечество и его деятельность силой своего гения и труда, или чем человечнее настроен он природой и обстоятельствами и чем более дает он простора всему человечному, тем полнее он разрешает задачу своих занятий. Доказательством тому служат хроники. При всем обезображении факта и некоторых очевидных побасенках, никто не откажет лучшим из них в основах настоящей исторической истины. К хроникам примыкают древнейшие из называемых мемуаров, хотя, впрочем, ближайшее отношение их к жизни неделимого очень часто причиняет ущерб общим взглядам на человечество, которых требует история даже и при разработке отдельных пунктов.

Несмотря на то что и история, как и всякое другое научное занятие, может служить многим другим второстепенным целям, но тем не менее ее произведения, как и произведения философии и поэзии, могут быть свободным, законченным в себе искусством. Громадный поток отовсюду стремящихся событий, вызванных отчасти характером почвы, человека, народности, неделимых, а отчасти появляющихся как бы из ничего, брошенных на землю каким-то чудом, зависимых от одних темно сознаваемых сил и управляемых, очевидно, вечными идеями, глубоко зароненными в сознание человека,- все это бесконечно, чего дух никогда не будет в состоянии объять в одной форме, но что всегда подталкивает его на такую попытку и дает ему силы осуществить ее по крайней мере отчасти. Как философия стремится к первооснове вещей, искусство - к идеалу изящного, так и история стремится к созданию образа человечества во всей его правде, живой полноте и ясности, причем всякие личные взгляды, ощущения и притязания должны исчезнуть. Вызвать такую гармонию и питать ее составляет последнюю цель историка, но достигнуть ее, однако, он может не иначе, как преследуя добросовестно ближайшую свою цель - простое изображение совершившегося...

Из всего сказанного можно сделать два вывода: 1) во всем, что совершается, управляет идея, которая не воспринимается непосредственно; но 2) эта идея может быть узнана только из событий. Поэтому историк не должен, ища всего в материалах предмета, упускать из виду господство идеи; он должен во всем оставлять место для ее воздействия; далее, он должен, подвигаясь вперед, настраивать себя для открытия идеи, предугадывать ее, узнавать; но он должен более всего остерегаться навязать действительности свои собственные идеи, или, стремясь к созданию заранее обдуманного целого, пожертвовать живым богатством подробностей. Такая свобода и вместе осторожность воззрения должны быть окончательно усвоены сознанием историка и сопровождать его при всяком обсуждении вопроса; в мире нет ничего совершенно изолированного от общей цепи событий, а с другой стороны, одна часть во всем совершившемся, как выше было показано, всегда лежит вне круга непосредственного наблюдения. Если историку недостает свободы воззрения, он не может постигнуть событий во всем их объеме и глубине; если же в историке нет тщательной осторожности, тогда пострадает живая и простая правда событий.

<< | >>
Источник: М.М. Стасюлевич. История Средних веков: От падения Западной Римской империи до Карла Великого (476-768 гг.) 2001. 2001

Еще по теме В. Гумбольдт О ЗАДАЧЕ ИСТОРИКА (1820 г.):

  1. 2. Вільгельм Гумбольдт.
  2. Почти все, что делает Гумбольдт—попытка вер­нуть весь язык его «форме» (внутренней форме) как энергии духа.
  3. Вторая революция (1820-1823).
  4. X. ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС. 1820—1895.
  5. Революционное движение в 1815- 1820 гг.
  6. § 3. Политика «конституционной дипломатии» в 1807-1820 гг.
  7. Законодательнаявласть по Уставной Грамоте 1818-1820 гг.
  8. Исполнительная власть по Уставной Грамоте 1818-1820 гг.
  9. Судебная власть по Уставной Грамоте 1818-1820 гг.
  10. Буржуазная революция в Португалии 1820—1823 годов