<<
>>

Э. Гиббон УСТРОЙСТВО И ПОСЛЕДУЮЩЕЕ РАЗВИТИЕ ДРЕВНЕЙ ХРИСТИАНСКОЙ ОБЩИНЫ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ (1781 г.)

Беспристрастное и отчетливое исследование обстоятельств, сопровождавших быстрые успехи, с которыми утвердилось христианство, может быть рассматриваемо как самая существенная часть в общем изложении истории Римской империи.

В то время как на это огромное политическое тело со всех сторон сыпались удары, наносимые внешним врагом, а скрытые законы падения государственных организмов в глубине подрывали его устройство, в то самое время скромная и чистейшая религия без всякого усилия пускает свои корни в душах людей, растет в тишине и отдалении, черпает новые силы в самих преследованиях, и наконец водружает на развалинах Капитолия торжествующее знамя с изображением креста. Ее влияние не ограничивается одним временем существования или пределами империи; после ее падения, в течение тринадцати или четырнадцати веков, она продолжает господствовать у европейских народов, которые стали выше всех в целой вселенной силой искусств, знаний, так же, как и своим превосходством в военном деле; религиозное усердие и промышленность европейцев распространили христианство на самых отдаленных берегах Азии и Африки; путем колоний оно утвердило свое господство от Чили до Канады, в тех частях света, которые не были даже и известны древнему миру...

Чем и как объяснить причины таких удивительных успехов христианства и его быстрого торжества над всеми религиями, господствовавшими до него в языческом мире? На этот вопрос весьма не трудно дать самый определенный и естественный ответ: без сомнения, христианство обязано победой очевидному превосходству самого учения и провидению. Но кому неизвестно, как редко разумное и истинное находит себе радушный прием у людей? Вот потому провидение в своей премудрости часто удостаивает обращать наши страсти и ту временную обстановку, которая в данный момент окружает человеческое общество, в орудие к провидению в исполнение своих великих предначертаний. Вследствие того и историк обязан, питая вместе со всеми благоговение к главной и первичной причине быстрых успехов христианской религии, подвергнуть исследованию только одни вторичные (secondаry) причины... Между многими такими вторичными причинами торжества христианства среди языческого мира самое важное место принадлежит союзу и дисциплине древнейшей христианской общины, которая, в недрах развалившейся Римской империи, образовала мало-помалу государство свободное, силы которого с каждым днем становились все более и более значительными...

Первые христиане чуждались одинаково и земных забот, и мирских удовольствий.

ГИББОН ЭДУАРД (1737-1794). Один из замечательнейших английских историков XVIII в., составивший себе всю славу единственным произведением, которое было трудом большей части его жизни, - «История разрушения и падения Римской империи». Избрание такого предмета исследования и его направление находятся в тесной связи с личной судьбой автора и отдельными случайностями его жизни. Гиббон, отданный 15-ти лет в Оксфордский университет, при всей своей молодости был скоро поражен сухостью и бесплодностью занятий в этом учреждении, сохранившем весь дух Средних веков. «Нет надежды,- говорил он в своих мемуарах,- чтобы какая-нибудь реформа могла проникнуть туда: Оксфорд и Кембридж до того заглохли в своих предрассудках и изощрились в интригах, что и всемогущество парламента сокрушилось бы при исследовании состояния и злоупотребления этих двух университетов».

Неудовлетворенный академической наукой, Гиббон начал образовывать себя чтением всего, что ему попадалось под руку, и следствием того, по его собственному сознанию, была крайняя поверхностность и мнимое всезнание, сопровождаемое самонадеянностью. Гиббон считал уже себя великим историком, и, подражая появившемуся тогда труду Вольтера: «Siecle de Louis XIV», избрал себе темой: «Век Сезостриса». Тогда он в первый раз убедился, что «не имеет никаких познаний, ни навыка рассуждать и писать». Освободившись от одного заблуждения, Г иббон впал в другое: он предался занятиям теологией и после нескольких прочитанных книг дошел до убеждения в превосходстве католичества перед Англиканской церковью и тайно перешел в католичество. За это он был исключен из университета, а отец сослал его в Лозанну к протестантскому пастору для назидания. Следствием пребывания Гиббона в Швейцарии было примирение его с англиканизмом и отцом, а главное - серьезное изучение древних языков и ознакомление с новой континентальной литературой прошедшего столетия.По собственному признанию Гиббона, изучение трех сочинений образовало из него

Они не видели возможности соединить защиту личности и имущества со своим кротким учением о безусловном прощении обид, и которое повелевает на обиду отвечать просьбой о новой обиде. В простоте своих нравов они не понимали необходимости клятвы, официальной торжественности гражданской службы и суеты общественной жизни. При своем неведении мирских дел они не могли убедиться в законности, с которой меч правосудия или военная сила проливают кровь себе подобных даже и в том случае, когда покушение злодея или нападение неприятеля угрожали спокойствию и безопасности общества.

Но дух человека, как бы он ни был взволнован или подавлен преходящим энтузиазмом, снова мало-помалу приходит в равновесие; в нем являются по-прежнему известные наклонности, соответственно его новому положению. Первые христиане не понимали ни суеты жизни деловой, ни мирских удовольствий; но стремление к практической деятельности, к которой располагает нас сама природа, и побуждения которой не могут быть ничем совершенно изглажены, проявилось снова в христианах и нашло себе пищу в управлении делами общины или церкви. Эта община, враждебная господствовавшей религии в империи, была вынуждена сама создать для себя нечто вроде внутреннего управления, и иметь достаточное число администраторов, на которых были бы возложены не только религиозные обязанности, но также и временное управление земными делами ее членов. Безопасность общества, его честь, расширение пределов паствы породили в сердцах даже самых религиозных людей дух патриотизма, похожий на тот, которые воспламенял первых римлян к их отечеству, и иногда члены общины не стеснялись выбором средств, которые могли бы привести их к желаемой цели. Когда они домогались для себя или для своих друзей какой-нибудь должности в церкви, то иногда старались прикрыть свое честолюбие тем, что хотят пожертвовать общей пользе своей властью и значением в свете и что только из-за этого считают своей обязанностью домогаться власти.

При исполнении своих обязанностей им случалось изобличать заблуждение ереси или интриги какой-нибудь партии, бороться с замыслами неверных братий, предавать их заслуженному позору и изгонять из среды общества, мир и благосостояние которого они старались поколебать. Духовные представители христианской общины на Западе

историка: 1) Паскаля «Lettres provinciales»; 2) «Жизнеописание Юлиана», написанное аббатом La Bletterie, и 3) «История Неаполя», сочинение Giannone. Гиббон долго колебался в выборе темы: то он хотел остановиться на истории похода Карла VIII в Италию, то брался за историю Швейцарии или останавливался на судьбах Флоренции при Медичи, наконец чистый случай привел его к теме, которая должна была составить всю его славу. В 1764 г. Гиббон предпринял путешествие по Италии и явился в Рим. «В Риме,- пишет Гиббон 15 октября 1764 г, сидя на развалинах Капитолия,- я углубился в мечты о древнем величии Рима, а в это самое время у моих ног католические монахи пели вечернюю молитву на развалинах храма Юпитера; в такую-то минуту во мне блеснула в первый раз мысль написать историю разрушения и падения Рима».

После двухлетних предварительных работ, по возвращении уже в Англию, где умер в то время его отец, Гиббон приступил к работе. «Сначала,- говорит он,- для меня самого все было сомнительно и темно, до самого заглавия сочинения, точного определения эпохи падения Римской империи, пределов введения, разделения на главы и порядка рассказа. После семи лет труда я был готов бросить всю работу. Стиль писателя есть изображение его духа; но выбор и легкость выражения приобретаются упражнением. Мне пришлось сделать много предварительных этюдов, прежде чем я напал на тон, занимавший середину между нелепой хроникой и риторической декламацией. Три раза я переделывал снова первую главу, два раза вторую и третью, и только тогда остался сколько-нибудь удовлетворенным ими. Затем я подвигался ровным и более легким

понимали всю необходимость соединять мудрость змея с незлобием голубя. Но практика власти впоследствии усовершенствовала одну змеиную мудрость, а незлобие голубя подвергалось постепенной порче. Как и в светском обществе, так и в церковном, те, которые занимали какое-нибудь значительное место, должны были отличаться своим красноречием, энергией, знанием человеческого сердца и умением вести дела. Эти дела требовали иногда скрывать от других, и, может быть, даже от самих себя, сокровенные причины того или другого образа действий, поэтому очень часто приходилось подчиняться влиянию разгоряченных страстей обыденной жизни, которые от религиозного характера самих вопросов приобретали новую степень упорства и раздражения.

Вопрос об управлении древней христианской общины был часто и предметом, и орудием в спорах позднейших ученых. Римские, парижские, оксфордские и женевские ученые, вечно враждебные друг к другу, напрягали все силы к тому, чтобы изобразить первобытную христианскую общину по образцу системы их собственной церковной администрации. Весьма немногие высказывают убеждение, что первые основатели христианской общины избегали случаев выда

вать себя за законодателей и предпочитали допускать возможность некоторых несогласий и частных распрей, лишь бы только не лишать христиан последующих веков свободы разнообразить формы управления своей общиной, сообразно времени и обстоятельствам. Жизнь общин в Иерусалиме, Эфесе и Коринфе может дать нам понятие о принятом там плане администрации, с согласия первых основателей, для руководства христианами первых веков. Установившиеся тогда первые общины в Римской империи были связаны между собой только узами веры и любви. Независимость и равенство служили основанием их внутреннего устройства. Чтобы исправить недостаток дисциплины, при неопытности в умении управлять, прибегали к помощи так называемых профетов (prophers); всякий христианин без различия возраста, пола или природных талантов имел право исполнять эту священную обязанность; и каждый раз, когда он чувствовал внутреннее побуждение, он обращался с вдохновенной речью к собранию верующих. Но часто такие профеты первобытной общины злоупотребляли своим положением. Их речи не всегда были кстати; их соображения часто тревожили службу собрания; наконец, увлеченные высокомерием и ложной ревно-

шагом; но зато я должен был три раза возвращаться к XV и XVI главам (о христианстве и его отношении к римскому правительству) и, наконец, успел сократить их из толстого тома в тот объем, который они представляют в настоящее время». Первый том «Истории падения Римской империи» явился, после 12 лет труда, в 1776 г.; прошло 25 лет, когда Гиббон издал 6-й и последний том, в 1789 г «Днем, - говорит автор, - или, лучше сказать, ночью 27 июня 1789 г., в своем саду (в Лозанне) я дописывал последние строчки последней страницы. Положив перо, я прошелся по аллее акаций, откуда открывался вид и на поля, и на Женевское озеро, и на горы. В воздухе было тихо, небо ясно; серебряный щит луны отражался в воде, повсюду царствовала тишина. Я не скрою своей первой радости в ту минуту, когда возвращалась мне свобода и, может быть, восстанавливалась моя репутация; но моя гордость скоро понизилась, и мною овладела печальная задумчивость при мысли, что я простился навсегда с моим старым и приятным спутником, и что как бы ни была продолжительна будущность моей истории, жизнь самого историка не могла уже быть длинной». Вскоре затем, в 1794 г, Гиббон умер. «История падения Римской империи» охватывает собой судьбу Римской империи от Антонинов до падения Западной Римской империи, и обзор судьбы Восточной Римской империи, от 476 г. до завоевания турками Византии в 1453 г. Из переводов на французский язык самый лучший принадлежит M-me Guizot с примечаниями самого Гизо к XV и XVI главам, составляющим важнейшую часть труда; издано в 13 т. в 1828 г. Тот же перевод с исправлениями издал Buchon в 1835 г., в 2 томах, в Pantheon litteraire.

Христос. Мозаика из дома в Хинтон Сент-Мори в Дорсете, Великобритания. IV в.

стью, они иногда производили, как то именно случилось в древнейшей коринфской общине, множество печальных беспорядков (см. Посл. ап. Павла к коринфянам). Так как вследствие этого само учреждение профетов сделалось бесполезным и даже вредным, то власть у них была отнята и сама должность уничтожена. С того времени общественные должности по религиозным делам общины вверялись особым лицам, поставленным самой церковью: епископам и пресвитерам; при первоначальном своем происхождении оба эти названия, по-видимому, обозначали один и тот же сан и одно и то же общественное положение. Название пресвитера (старейшины) выражало собой возраст лица или, скорее, его значение и мудрость; титул епископа указывал на его обязанность наблюдать над делами веры и нравами христиан, порученных его отеческим попечениям. В первое время христианства эти епископальные пресвитеры, число которых было более или менее значительно, смотря по числу христиан, управляли каждой общиной, с общего согласия и с одинаковой степенью власти.

Но при самом полном равенстве членов какого-нибудь собрания всегда необходимо высшее лицо, которое руководило бы им; публичные прения для порядка нуждаются в председателе, хотя бы на первый раз его обязанность ограничивалась простым собиранием голосов и приведением в исполнение определений собрания. Первые христиане, убедившись в том, что выборы на один год или как того потребуют обстоятельства, часто бывают сопряжены с нарушением общественного спокойствия, решились образовать высшее управление, постоянное и более почетное; с этой целью они начали выбирать из среды всех пресвитеров одно лицо, более известное святостью жизни и мудростью, и поручали ему пожизненную власть духовного главы. С того-то времени важный титул епископа начал возвышаться над скромным званием пресвитера, которое обозначало уже не более как члена каждого Христианского собора, между тем как первое отличало его нового председателя. Преимущества этой формы епископального управления, которое, вероятно, было установлено не позже конца первого века, казались столь очевидными и необходимыми для будущего величия и настоящего спокойствия христианства, что она без отлагательства была принята во всех общинах, уже распространенных в империи. С первых моментов своего существования епископальное управление получило санкцию древности, и в настоящее время церкви, самые могущественные и самые обширные на

Западе, чтут его как учреждение первобытное и данное свыше. Совершенно излишне было бы прибавлять, что кроткие и благочестивые пресвитеры, облеченные в первый раз епископской властью, не пользовались, и, вероятно, даже отвергли бы ту власть и блеск, которые теперь окружают тиару римского первосвященника или митру германского прелата. Легко представить в немногих словах узкие пределы той юрисдикции древнейших епископов, которая вначале была чисто духовной, хотя иногда относилась и к светским вопросам. На епископа возлагалась обязанность совершения таинств и наблюдения над дисциплиной церкви и выполнением религиозных обрядов, которые, становясь с каждым днем разнообразнее, незаметно усложнялись; епископу принадлежала власть постановления священнослужителей и определение области их действия; управление имуществом общины и решение судебных споров всякий раз, когда христиане не желали являться в трибуналы язычников. Первоначально, но весьма недолго, епископ спрашивал мнение других пресвитеров, и не иначе действовал, как по согласию и одобрению со стороны полного собрания христиан. На него смотрели тогда, как на первого между равными и уважаемого всеми служителя свободной общины. Всякий раз, когда после смерти епископа его кафедра оставалась вакантной, новый председатель, взятый из среды пресвитеров, был избираем свободной подачей голосов целой общины, и каждый член ее считал себя облеченным в священный и даже священнический характер[49].

С таким миролюбием и равенством управлялись первые христианские общины в продолжение более ста лет после смерти апостолов. Каждая община составляла сама по себе республику, отдельную и независимую; и хотя отдаленнейшие из этих маленьких центров и поддерживали посланиями и посольствами взаимные сношения, содействовавшие к скреплению их единства, но тем не менее различные части христианского мира не признавали над собой никакой общей верховной власти одного лица или какого-нибудь одного законодательного собрания. По мере того, как число верных возрастало, они увидели всю выгоду связать более тесным образом свои планы и интересы. Около конца второго века христианские общины Греции и Азии прибегли с этой целью к полезному учреждению провинциальных синодов, и можно думать, что они при образовании подобного представительного совета приняли за образец знаменитые в древности учреждения своей страны, амфиктионии, Ахейский союз ионийских городов. Епископы независимых церквей сначала по обычаю, а вскоре и по определению закона съезжались в главном городе провинции в известные сроки, весной и осенью. В своих совещаниях они руководствовались мнением небольшого числа лучших пресвитеров и видели себя окруженными массой слушателей, в присутствии которых они должны были рассуждать. Определения таких синодов, называвшиеся канонами, истолковывали все важные пункты относительно веры и дисциплины; весьма естественно, что, по общему убеждению, Святой Дух изливал щедро свои дары на собрание представителей христианского народа. Учреждение синодов так хорошо совпадало и с честолюбием частных лиц, и с общественными интересами, что в самое короткое время оно было принято на всем пространстве империи.

Провинциальные синоды, при помощи непрерывных сношений, сообщались друг с другом и совместно принимали свои определения. Таким образом, вскоре начала формироваться Вселенская церковь и приобретать всю силу огромной конфедеративной республики.

Так как синоды своими определениями начали постепенно уничтожать законодательную власть собраний отдельной общины, епископы, по своим связям, значительно увеличили пределы своей исполнительной власти и придали ей произвольный характер. Соединенные между собой общими интересами, они были в состоянии потрясти первоначальные права своего клира (духовного сословия) и народа. Католические прелаты в VIII в. незаметно стали заменять

Проповедник с крестом и Евангелием. Мозаика. Мавзолей Галлы Плацидии. Равенна

Баптистский бассейн, используемый при проведении обряда крещения. Сбейтла. Тунис

язык убеждения языком повеления, и таким образом заронили семена своих будущий узурпаций, оправдывая себя, за отсутствием силы и рациональных оснований, аллегориями, извлеченными из Cвященного Писания, и риторическими декламациями. «Единство и власть церкви, - повторяли они часто, - выражаются в учреждении епископата, каждый член которого обладает равной и нераздельной частью. Пусть князья и сановники тщеславятся своими правами на земную и преходящую власть; одна власть епископа происходит от Бога; она распространяется и в этом, и в том мире». Епископы - наместники Иисуса Христа, наследники апостолов; они соответствуют первосвященнику Моисеева закона[50]. Их исключительная привилегия рукополагать в звание пресвитера положила предел свободе избрания, которое прежде принадлежало клиру и народу, и если в управлении церковью они иногда следовали мнениям пресвитеров или желанию паствы, то старались всеми силами вменить себе такую уступку в особенное достоинство. Католические епископы, правда, признавали над собой высшую власть, которая принадлежала синоду, составленному из их собратий; но каждый из них в управлении своим отдельным диоцезом требовал от своей паствы такого слепого повиновения, что эта любимая метафора на практике получала буквальное значение, и пастырь являлся существом высшего разряда. Подобная власть, разумеется, не могла быть утверждена без некоторых усилий с одной стороны и противодействий с другой.

Христос. Мозаика из дома в Хинтон Сент- Мори в Дорсете, Великобритания. IV в.

Во многих местах низшее духовенство, воодушевляемое любовью к независимости или личными выгодами, с жаром поддерживает прежнее демократическое устройство; но такие стремления получают презрительное название мятежа и раскола, и епископская партия торжествует, обязанная своими быстрыми успехами усилию многих своих деятельных прелатов, которые, подобно Ки- приану Карфагенскому, умели согласовать меры самых честолюбивых государственных людей с христианскими добродетелями, каких только можно ожидать от характера святой личности и мученика.

Те же причины, которые нарушили прежде равенство между пресвитерами, ввели и между епископами различие в рангах, откуда само собой возникло подчинение многих епископов юрисдикции одного. Всякий раз, когда весной и осенью они собирались в провинциальный синод, между членами его естественно обнаруживалось различие, проистекавшее из различной степени уважения, каким мог пользоваться каждый, и совершенных им заслуг. Красноречие и ум немногих всегда отдают им в руки большинство; но порядок прений требовал устройства более нормального и менее возбуждающего зависть. Вот потому должность постоянного председателя в синоде каждой провинции была предоставлена епископам столицы; эти предприимчивые прелаты, украшенные блестящими титулами примасов и митрополитов, решились мало-помалу присвоить себе ту самую власть над епископами, какую они приобрели в свою пользу над пресвитерами. Сами митрополиты вступили скоро друг с другом в спор о преимуществе ранга и власти. Каждый из них старался поставить на вид в самых громких выражениях различные выгоды и светское значение того города, в котором он председательствовал, число и богатство христиан, порученных его отеческим попечениям, важность святых и мучеников, прославившихся между ними; и, восходя таким образом до одного из апостолов или одного из его учеников, основавшего их церковь, они настаивали сверх того на особенной чистоте, с которой предание веры, передаваемое непрерывным рядом ортодоксальных епископов, сохранилось именно в лоне их церкви. Все подобные причины превосходства как гражданского, так и духовного, легко было предвидеть, привлекут всеобщее уважение провинций к римскому епископу, и он рано или поздно потребует их повиновения своей власти. Община христиан в этом городе по своему числу соответствовала величине столицы империи. Римская церковь была самая большая, самая многочисленная и, по отношению к Западу, самая древняя из всех христианских общин, потому что большая часть других была основана религиозным подвигом римских миссионеров. Главнейшее притязание церквей Антиохии, Эфеса или Коринфа ограничивалось признанием за своего основателя одного только апостола. Только Рим мог гордиться тем, что берега Тибра озарены были особенным блеском, вследствие проповеди и мученичества двух величайших апостолов. Его епископ тщательно заботился о присвоении себе всех преимуществ, которые приписывались лицу или достоинству святого Петра. Прелаты Италии и провинций соглашались уступить ему старейшинство в духовной аристократии. Но власть одного была, однако, некоторыми отвергнута с отвращением, и предприимчивый гений Рима, хотевший подчинить всю землю своей духовной власти, испытал в Африке и Азии такое сопротивление, какого в более отдаленные века все их население не могло противопоставить стремлению Рима к политическому преобладанию. Святой Киприан, управлявший с самой неограниченной властью карфагенской церковью и ее провинциальными синодами, с успехом восстал против честолюбия римского первосвященника. Этот ревностный патриот нашел средство привязать к своему собственному делу интересы восточных епископов, и, как Ганнибал, приобрел себе союзников в сердце Азии. Если эта церковная Пуническая война обошлась без всякого кровопролития, то скорее вследствие слабости, чем умеренности соперничест- вовавших прелатов. Осуждение, отлучение от церкви были их единственным оружием, и пока продолжалась их вражда, они преследовали ими друг друга с одинаковой ревностью и одинаковым убеждением. Тяжелая необходимость осудить память какого-нибудь Папы, или одного из его противников, и до сих пор стесняет католика, когда ему приходится передавать подробности подобного диспута, в котором защитники религии увлекались так, как можно увлечься только в лагере или во время прений сената.

Успехи централизации власти породили также и то замечательное различие мирян и клира, которое было неизвестно ни грекам, ни римлянам. Под первым из этих наименований разумелась вся масса христианского народа; второе, в переводе с греческого языка (κληρος), означало одну избранную часть, которая, будучи отделена от толпы, посвящалась исключительно служению религии: это и был тот класс людей, который составил себе в Западной Европе громкую славу, и из которого вышли замечательнейшие деятели новой истории, хотя их личный характер не всегда был назидателен. Взаимные неприязненные отношения клира не раз тревожили мир церкви в ее младенчестве; но эти распри побуждали их к деятельности для общего дела; любовь к власти, вкрадываясь в сердца католических прелатов, под самыми обманчивыми прикрытиями, воодушевляла их желанием увеличить число своих подданных, а через это распространялись пределы христианства. Они не имели никакой материальной силы, и в продолжение долгого времени светская власть скорее унижала их и притесняла, нежели поддерживала. Но уже и тогда они успели приобрести и воспользоваться для утверждения себя в кругу своей паствы двумя могущественными рычагами правительства: благотворительностью и правом наказания; первая имела для себя источником благочестивую щедрость мирян; второе опиралось на их религиозные убеждения.

I. Общее имущество, которое занимало воображение Платона и которое в некоторой степени осуществлялось суровой сектой эссениан (у евреев), было принято в продолжение некоторого времени и первобытной церковью. Усердие первых последователей побуждало их продавать свое мирское имущество, презираемое ими, являться к апостолам и класть к их ногам полученные деньги, с тем, чтобы довольствоваться равной частью при общем распределении. Успехи христианства постепенно ослабляли, а потом и совсем уничтожили этот великодушный обычай, который, в других руках, менее чистых, чем апостольские, повел бы к порче нравов: можно было опасаться, что в ком-нибудь вдруг пробудится дурной инстинкт, свойственный человеку, и побудит его употребить во зло эти священные вклады. Новообращенным позволяли потому сохранять свои родовые имения, наследовать по завещанию или дару, и вообще увеличивать свое личное состояние всеми дозволенными путями торговли и промыслов. Вместо полного пожертвования служители Евангелия принимали небольшую часть; и в собраниях, которые происходили каждую неделю или каждый месяц, верующий, соответственно нуждам общины и сообразно со своим имуществом, добровольно, по мере своего усердия, вкладывал свое приношение в общую сокровищницу. Не отказывались ни от какого дара, как бы малозначителен он ни был; всегда, однако, старались при этом объяснять, что десятина, установленная законом Моисея, была обязательна; а если евреи, при правилах менее совершенных, имели повеление отдавать десятую часть того, чем каждый владел, то ученикам Иисуса Христа надлежит отличиться большей щедростью и совершить заслугу, отказываясь от суетных богатств, которые должны скоро погибнуть вместе с самим миром. Само собой разумеется, что неопределенный и так мало обеспеченный доход каждой отдельной церкви видоизменялся сообразно бедности или зажиточности верных, смотря по тому, были ли они рассеяны по отдаленным деревням, или сосредоточены в больших городах империи. Во времена императора Деция римское правительство удостоверилось в том, что христиане обладают значительными богатствами; что при своем богослужении они употребляют золотые и серебряные чаши, и что многие из самых ревностных продавали свои земли и дома для увеличения казны своей общины, лишая таким образом наследства своих детей, впадавших через это в нищету, ценой которой, как замечали языческие сатирики, родители их приобретали себе святость[51]. Вообще, не надобно быть слишком доверчивым к тем показаниям, которые высказывались по этому поводу посторонними людьми и враждебными христианству; мы имеем перед собой всего только два положительных факта из всех прочих известным нам, при которых названы точные суммы, определяющие ясно степень богатства древних христианских общин. В царствование императора Деция епископ Карфагенский мог за один раз собрать с членов своей общины, гораздо менее богатой, чем римская, сто тысяч сестерций (около 850 фунтов стерлингов, 8000 р. с.), пригласив христиан к пожертвованию для выкупа своих нумидийс- ких собратьев, уведенных в плен степными варварами. За сто лет перед тем один иностранец из Понта, желая оставаться навсегда в Риме, предложил Римской церкви в дар сумму в двести тысяч сестерций. Подобные приношения были, по большей части, денежные; христиане не могли иметь тогда ни желания, ни возможности обременять себя какими-нибудь значительными поземельными приобретениями. В Римской империи было точно определено многими законами, изданными с той же целью, какую имеют и наши постановления относительно выморо- ченных имений, а именно - что никто не имеет права завещать корпорации, существующей в государстве, никакого недвижимого имущества, без особенной привилегии, или без особого разрешения сената или императора, редко расположенных покровительствовать такой секте, которая, вызвав сначала их презрение, внушила им впоследствии зависть и боязнь. Между тем один факт, случившийся во время царствования Александра Севера, доказывает, что те постановления были иногда или обходимы, или не приводимы в исполнение, и христианам разрешалось как домогаться, так и владеть землей, даже в черте самого Рима. Дальнейшие успехи христианства и гражданские раздоры внутри империи содействовали еще большему смягчению строгости законов, и еще до конца третьего столетия многие значительные земли принадлежали богатым церквям Рима, Милана, Карфагена, Антиохии, Александрии и других больших городов Италии и провинций.

Мы видели, каким образом каждый епископ сделался, вследствие обыкновенного хода вещей, полным распорядителем своей общины: он мог располагать ее казной, не давая в том никому отчета. Предоставляя пресвитерам одни только их духовные обязанности, епископ поручал сбор и раздачу церковных доходов сословию дьяконов, как более подчиненному. По свидетельству святого Киприана, в Африке находилось весьма большое число прелатов, которые при исполнении своей обязанности нарушали все правила не только евангельского совершенства, но и всякой нравственности. Некоторые из них, нарушив оказанное им доверие, растратили церковные имущества на удовлетворение своих чувственных удовольствий; другие недостойным образом обращали их в свою собственную пользу, пускались в спекуляции и отдавали общественные деньги в неслыханный рост. Но пока приношения христианского народа были свободны и добровольны, такие злоупотребления не могли быть часты; цель, которую поставляла себе щедрость вносивших деньги, делала большую честь христианской общине. Епископ и клир получали достаточную часть для своего содержания. Сверх того, отделялась значительная сумма на издержки, требуемые религиозным богослужением, существенную и блестящую часть которого составляли трапезы бедных или агапии, как их называли тогда. Остальное затем считалось священной собственностью бедных. Последняя сумма отдавалась в распоряжение епископа, который употреблял ее для поддержания вдов, сирот, хромых, больных и стариков общины, для успокоения чужестранцев и странников, и для облегчения страданий заключенных и пленников, особенно если их страдания были следствием твердой привязанности к делу религии. Великодушная любовь к ближнему соединяла провинции самые отдаленные; и какая- нибудь небольшая община находила себе огромную поддержку в приношениях более богатых общин, которые с радостью спешили облегчить своих нуждающихся собратий. Это высокое учреждение, имевшее даже в виду более бедность, нежели заслуги, много способствовало успехам христианства. Те из язычников, которые были воодушевлены сами человеколюбием, хотя и отвращались от учения христиан, не могли не отдать им справедливости за их благотворительность. Немедленная помощь и верное покровительство привлекали в недра христианской общины толпы несчастных, которые, по равнодушию людей, были предоставлены в добычу ужасам бедности, болезней и старости. Можно также думать, что большая часть новорожденных, оставленных родителями после рождения, вследствие бесчеловечного обычая того времени, были часто спасаемы, крещены, воспитываемы и содержимы человеколюбием христиан и на счет общественной казны.

II. Всякое общество имеет неоспоримое право исключать из своей среды и не допускать к участию в его выгодах тех из своих членов, которые отвергают или нарушают правила, установленные общим согласием. Христианская община, на основании этого

Голова пророка. Деталь росписи из синагоги в Дура-Европос, Сирия. 245-246 гг.

права, действовала так против членов, уличенных в соблазнительном поведении, в убийстве, обмане и невоздержанности; против авторов или последователей какого-нибудь еретического учения, осужденного приговором епископов, и против тех жалких людей, которые после крещения или по собственному заблуждению, или даже, уступая силе, осквернились участием в языческом богослужении. Такое отлучение для осужденного имело как нравственные, так и материальные невыгоды. Христианин, исключенный из своей общины, лишался своей части при разделе денег, вносимых в общую казну. Для него были прерваны все религиозные и личные отношения. Лица, которых он более всего уважал и которыми он был искренно любим, смотрели на него с ужасом, как на оскверненного, и так как отлучение налагало на него пятно бесчестия, то его общества избегали почти все: никто не доверял человеку, изгнанному из среды честных людей. Как бы ни было печально или горестно само по себе положение таких несчастных вследствие их отлучения, но угрызения совести, весьма естественно, далеко превосходили все внешние лишения. Христианство давало в себе ручательство вечной жизни за гробом. Отлученных преследовала страшная мысль, что стоявшие во главе христианского общества и произнесшие над ними свой приговор получили из рук самого божества ключи ада и рая. Еретики, правда, поддерживаемые, может быть, силой убеждения и обольстительной надеждой, что именно они-то и открыли истинный путь к спасению, условились в своих отдельных собраниях найти для себя новый источник тех духовных и материальных выгод, которые прекращались для них, как для отлученных из главной массы христианского общества; но все те, которые только по слабости впали в порок или в идолопоклонство, чувствовали себя убитыми нравственно и, трепеща за свою участь, желали возвращения в общину верных.

Относительно наказания, которое следовало наложить на подобных кающихся, два противоположные чувства разделяли первобытных христиан: одно - справедливости, другое - сострадания. Самые суровые и непреклонные казуисты отказывали им навсегда и без исключения даже в последнем месте между членами святой общины, которую они обесчестили или оставили, и, предоставляя их терзаниям преступной совести, указывали им только как на слабый луч надежды, на раскаяние целой жизни до смерти, которое может быть вменено Всевышним в заслугу. Но люди более возвышенные и более уважаемые в Христианской церкви приняли мнение более кроткое как в теории, так и в практике. Врата примирения и неба, по их убеждению, были редко закрываемы кающемуся грешнику; но зато они постановили строгую и торжественную форму покаяния для очищения согрешившего, которая вместе с тем и для зрителей была бы хорошим назиданием и уроком. Кающийся смирялся публичной исповедью, и, изнеможенный постом, в саване лежал распростертый при входе в церковь. Там он умолял, со слезами на глазах, о прощении своих заблуждений, и просил верных молиться за него; если проступок был очень тяжел, то целые годы покаяния считались недостаточными для умилостивления Божьего правосудия. Грешник, еретик или богоотступник не иначе был принимаем снова в лоно церкви, как после медленных и мучительных испытаний. Впрочем, приговор вечного отлучения произносился в случае необыкновенных преступлений, и особенно вторичного вероотступничества тех кающихся, которые, испытав уже однажды милосердие своих духовных отцов, обманули их снова. Епископы, неограниченные судьи в деле покаяния, назначали степень его, смотря по обстоятельствам преступления или по числу виновных. Анкирский и Эльвирский соборы были созваны в одно время, первый в Галатии, второй в Испании; но дух обнародованных ими постановлений, действующих и доныне, по-видимому, весьма различен. Галат, если он, приняв крещение, более одного раза приносил жертвы идолам, получал прощение только после семилетнего покаяния; за совращение им кого-нибудь из своих собратьев прибавлялось еще три года к тому времени его отлучения. Несчастный испанец, напротив, за то же самое преступление не мог надеяться на прощение, даже до самой смерти. Идолопоклонство, в правилах Испанской церкви, помещено во главе списка семнадцати других преступлений, против которых постановлялось решение не менее ужасное. Клевета против епископа, пресвитера или даже дьякона, отнесена была к числу тех преступлений, которые ничто не могло искупить.

Счастливое соединение снисходительности и строгости, благоразумное распределение наказаний и наград, сообразованное с началами как политики, так и справедливости, составляли силу церкви на земле. Епископы, которых отеческое попечение переходило и за пределы земной жизни, сознавали всю важность своих преимуществ и желали убедить, что они воодушевлены только желанием сохранить порядок и мир; но иногда, прикрывая этим предлогом свое честолюбие, они с трудом допускали, чтобы другой соперник разделял их дисциплинарную власть, столь необходимую для предупреждения распадения паствы, собравшейся под знаменем креста, и число которой с каждым днем становилось значительнее. Настоятельные требования святого Киприана могут вызвать предположение, что начало отлучения от церкви и покаяния составляло самую существенную часть религии, и что паства подвергалась меньшей опасности, пренебрегая обязанностями простой морали, нежели не уважая правил и авторитета своих епископов. От того времени до нас как будто доходит то голос Моисея, когда он повелевал земле раскрыться и поглотить в пожирающем пла- мене нечестивое колено, которое сопротивлялось первосвященнической власти Аарона; то перед нами как будто восстает тень римского консула, несущего на своих плечах величество древней республики и требующего буквального исполнения законов во всей их строгости. «Если безнаказанно терпеть подобное нарушение правил (так порицал карфагенский епископ мягкосердечие своего товарища), то епископская власть погибла; погибло и духовное, божественное всемогущество, управляющее церковью; погибло даже христианство». Святой Киприан отказался от всех земных почестей, которых он, вероятно, и не достиг бы; но сохранение власти, самой неограниченной, над совестью и умами своей паствы, как бы темна, как бы ничтожна она ни казалась в глазах мира, удовлетворяло более существенно честолюбию, чем самая деспотическая власть, которая принуждает людей подчиняться себе силой оружия и правом победы.

Я старался в своем очерке исследовать одну из тех причин, которые мы называли вторичными, и которые содействовали утверждению истин христианства. Если эти причины сопровождаются некоторыми посторонними атрибутами, обстоятельствами, чуждыми духу христианства, и заключают в себе примесь заблуждений и страстей, то не нужно удивляться тому, потому что человеческие побуждения очень часто вытекают из несовершенства человеческой природы. Как бы то ни было, внешнее устройство первобытной христианской общины и дальнейшее его развитие весьма много содействовало прочности успехов христианства в Римской империи. Тесное соединение верных между собой укрепляло их мужество, ставило определенные цели для борьбы и придавало их силам ту неодолимую стремительность, которая делала возможной победу небольшой, но свободной, хорошо организованной и доведенной до отчаяния горстки людей над хаотической массой и совершенно индифферентной к главной причине борьбы, предмет которой не был даже ей хорошо известен. В многочисленных религиях политеизма весьма небольшое число странствовавших жрецов - фанатиков Египта и Сирии, стараясь захватить врасплох легковерие народа, образовали из себя единичное сословие, умевшее извлекать из своей организации средства к существованию и внушать к себе страх; они одни только были лично заинтересованы сохранением языческого культа. Все же остальные и главные служители политеизма в Риме и в провинциях были, по большей части, граждане знаменитые по рождению и с обеспеченным состоянием; они принимали на себя, как почетное отличие, звание первосвященника в каком-нибудь знаменитом храме или при каком-нибудь торжественном жертвоприношении. Часто они учреждали религиозные празднества за свой собственный счет и в то же время присутствовали на них с холодным равнодушием к древним церемониям, выполняя по наружности законы и обычаи своего отечества. Так как главная деятельность таких жрецов посвящалась делам обыденной жизни, то их религиозная ревность и преданность редко воодушевлялись настоящим духом касты или чувством интереса. Зная каждый свой храм, они все вместе не представляли какого-нибудь административного или дисциплинарного соединения; будучи такими же чиновниками империи, как и все, они имели для себя верховную юрисдикцию в сенате, первосвященнической коллегии и императоре, и затем ограничивались выполнением легкой обязанности поддерживать достоинство и порядок культа государственной религии. Всем известно, как религиозное чувство язычника было изменчиво, неопределенно и шатко; он был предоставлен безусловно естественным впечатлениям своего суеверного воображения. Разнообразные случайности его положения или жизни определяли как предмет, так и степень его набожности, и, возжигая фимиам перед бесчисленными идолами, едва ли его сердце было способно питать живое и искреннее сочувствие к какому-нибудь из этих истуканов.

Еще перед появлением христианства начали стираться и эти последние слабые проблески языческой религиозности. Разум человека, не способный понять таинства веры, нашел, однако, в собственных своих силах средства одержать легкую победу над заблуждениями язычества. Когда Тертулли- ан или Лактанций хотели показать его безумие и ложность, то им ничего не оставалось, как заимствовать готовое оружие у красноречия Цицерона или насмешки Лукиана. Скептицизм, которым были проникнуты их сочинения, оказывал огромное влияние на их читателей. Мода безверия переходила от философа к человеку, преданному удовольствиям или делам, от знатного к плебею, от господина к домашнему рабу, который прислуживал при его обедах и слушал с удовольствием соблазнительный разговор гостей. В публике все эти философы старались с почтением и благопристойностью толковать о религиозных учреждениях своего отечества, но их внутреннее презрение проглядывало сквозь легкий покров, которым они едва умели прикрываться. Когда народ видел свои божества ниспровергнутыми и осмеянными со стороны тех, общественное положение и таланты которых он привык уважать, весьма естественно, что и в нем начало зарождаться сомнение и подозрение в истинности того учения, которое он до того времени принимал с самой чистосердечной верой. Разрушение старых предрассудков поставило весьма значительную часть человеческого рода в тягостное и мучительное положение. Состояние скептицизма и недоумения может занимать только спекулятивные умы, но суеверие так свойственно массе, что, когда для нее очарование уничтожено, она будет жалеть о потере счастливой мечты. Любовь к чудесному и сверхъестественному, которая так присуща человеку, любопытство, которое постоянно влечет его к познанию будущего, непобедимое стремление проникнуть в своих надеждах и боязни за пределы видимого мира - все это было главной причиной, которая благоприятствовала некогда утверждению политеизма. Необходимость верить действует так сильно на толпу, что за падением какой-нибудь мифологической системы обыкновенно следует немедленное принятие какого-нибудь другого суеверия. Божества, созданные по образцу более новому и согласному со вкусом века, быть может, скоро заняли бы тогда опустевшие храмы Аполлона и Юпитера, если бы в этот решительный момент провидение не послало на землю чистое и святое откровение, способное внушить уважение и убеждение более разумное, не уничтожая в то же время того, что удовлетворяет качествам масс. При положениии, в котором тогда находилось общество, почти совершенно освобожденное от своих искусственных предрассудков, но по-прежнему искавшее и жаждавшее религиозных ощущений, всякий предмет, даже и мало достойный культа, был способен наполнить собой пустоту сердца в человеке того времени и удовлетворить неопределенное стремление его пожеланий. Развивая эту мысль далее, во всем ее объеме, мы не только перестали бы удивляться быстрым успехам христианства, но скорее нашли бы, что они были еще не довольно быстры и не довольно повсеместны.

The history of the decline and fall of the roman empire.

Базель. 1787. Ч. II, 219 и др.

<< | >>
Источник: М.М. Стасюлевич. История Средних веков: От падения Западной Римской империи до Карла Великого (476-768 гг.) 2001. 2001

Еще по теме Э. Гиббон УСТРОЙСТВО И ПОСЛЕДУЮЩЕЕ РАЗВИТИЕ ДРЕВНЕЙ ХРИСТИАНСКОЙ ОБЩИНЫ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ (1781 г.):

  1. Устройство христианской общины
  2. Гиббон ВИЗАНТИЯ ПЕРЕД ЗАВОЕВАНИЕМ ЕЕ КРЕСТОНОСЦАМИ (в 1781 г.)
  3. Сидоний Аполлинарий ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ ХРИСТИАНСКОЙ ОБЩИНЫ НА ЗАПАДЕ В ЭПОХУ ПАДЕНИЯ ЗАПАДНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ
  4. Развитие торговля и кредитного дела в Западной Европе
  5. Развитие торговли и кредитного дела в Западной Европе.
  6. 4,5.3. Развитие культуры в странах Западной Европы в XiX в.
  7. РАЗВИТИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОТРУДНИЧЕСТВА СОВЕТСКОЙ РОССИИ CO СТРАНАМИ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ И США
  8. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ СТРАН ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ B РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
  9. Тема 3: Экономическая мысль периода раннего и развитого феодализма в Западной Европе и России
  10. ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ B КОНЦЕ XV — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII в.
  11. По степени развитости духовной культуры Киевская Русь значительно превосходила современные ей государства Западной Европы.