<<
>>

Франсуа Гизо ПЕРВЫЕ МОНАСТЫРИ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ И НАЧАЛО ИХ ОРГАНИЗАЦИИ В ОРДЕНА (1859 г.)

Около VIII в. в Западной Европе и церковное правительство, то есть внешний механизм управления церкви, и самое духовенство, в своей частной жизни и нравах, дошли до величайшего беспорядка и падения. Нельзя было не предчувствовать необходимости кризиса, реформы. Начало такой реформы обнаружилось в среде самого духовенства, а именно в той его части, которая получила название регламентированного духовенства и состояла из монахов.

Выражение: clerge regulier, то есть регламентированное духовенство, может легко ввести в заблуждение. Оно наводит на мысль, что монахи были всегда лицами духовными, что они составляли существенную часть духовенства. Таково в действительности общее понятие, которое о них составилось, и которое применяют к ним, не обращая внимания ни на время и место, ни на последовательные видоизменения этого учреждения. И на монахов смотрят не только, как на духовных, но в них готовы видеть, так сказать, по преимуществу духовных, наиболее отделившихся от общества гражданского, наиболее чуждых его интересам, его нравам. Вот, если я не ошибаюсь, то впечатление, которое образуется, само собой в уме каждого при одном их имени, и не только теперь, но уже с давнего времени.

Такое впечатление совершенно ошибочно: в начале своего появления, и, по крайней мере, в продолжение двух веков, монахи вовсе не были лицами духовными; это были чистые миряне, связанные, без сомнения, религиозным верованием, чувством и религиозною целью, но, повторяю еще раз, чуждые обществу духовному, духовенству в собственном смысле этого слова.

Каждый знает, что монашество родилось на Востоке. Монахи были там вначале весьма далеки от той формы, в которую они облеклись впоследствии, и в которой мы привыкли себе представлять их. С самых первых времен христианства отдельные люди, более других восторженные, обрекали себя на лишения и чрезвычайно строгую жизнь. Это совсем не было нововведением христианским; оно стояло в связи не только с общими наклонностями человеческой природы, но и с религиозными нравами всего Востока и с некоторыми еврейскими преданиями. Аскеты (так называли таких благочестивых энтузиастов; ασχησις, подвиг, жизнь подвижника) составляли первую степень монахов. Они нисколько не отделялись от светского общества; они совсем не убегали в пустыни; они только обрекали себя на пост, молчание, всякого рода воздержания, особенно на безбрачие.

Скоро они удалились от света: они начали жить вдали от людей, в совершенном одиночестве, среди лесов, в глубине пустынь Фиваиды. Аскеты обратились тогда в пустынников, анахоретов. Это - вторая степень монашеской жизни.

Спустя несколько времени, и по причинам, которые не оставили никаких следов, уступая, может быть, притягательной силе какого-нибудь более известного пустынника, св. Антония, например, или, может быть, утомленные совершенным уединением, пустынники сблизились, построили свои кельи одну подле другой, и, продолжая каждый жить в своей, стали, однако, собираться вместе для религиозных упражнений и начали составлять настоящую общину. Тогда-то, как кажется, они получили имя монахов.

Они сделали еще шаг вперед. Вместо того, чтобы оставаться в своих отдельных кельях, они собрались под одну кровлю, в одно здание; соединение сделалось теснее, общая жизнь - полнее. Они стали кинови- тами (монахами общей обители). Это - четвертая степень монашества; оно достигло тогда своей определенной формы, той, в которой должно было совершаться все ее последующее развитие.

Почти в ту же эпоху создается, для домов киновитов, для монастырей, известная условленная дисциплина, письменные уставы, которые определяют деятельность этих небольших обществ, обязанности их членов.

К таким первоначальным относятся уставы св. Антония, св. Макария, св. Иларио- на, св. Пахомия. Ни один из них не обширен, не подробен; в них находятся предписания частные, случайные; нет никакого притязания на господство и направление целой жизни. Это скорее наставления, нежели постановления, обычаи, нежели законы. Подвижники, пустынники и другие различные виды монашества продолжали существовать в одно время с киновитами, и со всею независимостью своего первоначального быта.

Картина такой жизни, такой суровости и энтузиазма, пожертвований и свободы, сильно потрясла воображение народов. Монахи увеличивались в числе с необычайной быстротой, и разнообразились в формах до бесконечности. Я не войду в подробности всех таких форм, которые принимали под именем монашества экзальтации верующих; я обозначу только крайние пределы того, так сказать, поприща, которое она совершила, и ее два результата, в одно и то же время самые странные и самые противоположные. Меж-

Одежда, атрибуты церковной власти и вещи VII-IX вв. (слева направо).

Монах братства св. Бенедикта в повседневной одежде. Ключ от реликвария, хранящийся вЛьеже. Епископское кольцо из сокровищницы собора в Меце. Нагрудный крест епископа, найденный в Риме. Бенедиктинский аббат

ду тем как под именем мессалийцев или ευχιτα, многочисленные толпы фанатиков бродили по Месопотамии, Армении и др., понося законный культ, превознося только одну молитву вне правил, самопроизвольную, и предаваясь в городах, на публичных площадях, всякого рода увлечениям; другие, чтоб совершенно отделиться от всякого прикосновения со светом, поселялись, по примеру св. Симеона Антиохийского, на вершине какого-нибудь столпа и под именем сти- литов, столпников посвящали свою жизнь такому причудливому уединению; и ни те, ни другие не оставались без поклонников и подражателей[93].

В последней половине IV в. устав св.

Василия внес в новое учреждение некоторую правильность. Составленный в форме вопросов и ответов всякого рода[94], он сделался скоро главным руководством монастырей на Востоке, по крайней мере, тех, которые получили какую-нибудь целость и определенность. Таков должен был быть результат влияния светского духовенства на монастырскую жизнь, покровителями которой объявили себя тогда самые знаменитые епископы: св. Афанасий, св. Василий, св. Григорий Назианзен и множество других. Такое покровительство не могло не ввести в монастыри более порядка и системы. Тем не менее монастыри по-прежнему оставались общинами чисто мирскими, чуждыми духовенству, его отправлениям, его нравам. Не было никакого посвящения в сан, никакого церковного обязательства для монахов. Их господствующим характером оставалась всегда религиозная экзальтация и свобода, в общину поступали, выходили из нее; выбирали себе жилища и род лишений; энтузиазм принимал любую форму, и направлялся по какому угодно пути. Монахи, одним словом, не имели со священниками ничего общего, кроме верований и уважения, которое они внушали к себе в народе.

Таково было, в последней половине IV в., состояние монастырских учреждений на Востоке. Почти в ту же эпоху монашество было перенесено на Запад. Св. Афанасий, изгнанный из своей епархии и удалившись в Рим[95], привел с собою туда несколько монахов и говорил о их добродетелях и славе. Его рассказы и самое зрелище, которое представляли собой первые монахи, или те, которые последовали их примеру, были дурно приняты западным народонаселением. Язычество было еще слишком сильно на Западе, особенно в Италии. Высшие классы, которые покинули уже свои верования, хотели, по крайней мере, сохранить свои нравы, а часть черни придерживалась еще старых предрассудков. Монахи сделались там, при своем появлении, предметом презрения и злобы. На похоронах Блезил- лы, молодой римской монахини, умершей, как говорили, от чрезмерных постов в 384 г., народ кричал: «Когда же, наконец, выгонят из города это ненавистное отродие монахов? Отчего не побьют их каменьями? Отчего не бросят их в реку?» Так передает св. Иероним народные восклицания[96].

«В городах Африки,- говорит Сальви- ан,- и особенно в стенах Карфагена, как только показывался человек в плаще, бледный и с бритою головою, народ, столько же злосчастный, как и маловерный, не мог его видеть без того, чтоб не осыпать его проклятиями и оскорблениями; и если какой-либо служитель божий, явившийся из монастырей Египта, или из св. мест Иерусалима, или из уважаемой обители какой-либо пустыни, приходил в город, чтоб выполнить какой-нибудь благочестивый обет, народ преследовал его нанесением обид, гнусным хохотом и отвратительным свистом[97].

Рутилий Нумациан, галльский поэт, который жил долгое время в Риме и оставил нам поэму на свое возвращение в отечество, говорит в ней, при описании проезда мимо острова Горгоны (на котором жили монахи):

«Я ненавижу эти подводные камни, напоминание недавнего кораблекрушения. Там погиб один из моих сограждан, сошедший живым в могилу. Он был прежде из наших; происходя от благородных предков, он владел хорошим имуществом, был счастлив в браке; но, побужденный фуриями, он покинул людей и богов; суеверный изгнанник находил удовольствие в своем грязном логовище. Несчастный, кто думает среди нечистоты питаться благами небесными, и мучить сам себя, более жестокий к себе, нежели оскорбленные боги. Эта секта, я вас спрашиваю, ужели не более гибельна, чем отрава Цирцеи? Цирцея изменяла тела, теперь изменяются души»1.

Конечно, Рутилий был язычник; но многие на Западе были такими же, как и он, и монашество производило на них те же самые впечатления.

Однако та же самая революция, которая покрыла Восток монахами, продолжала свое развитие на Западе, и влекла за собою повсюду одинаковые результаты. Там также язычество исчезло; новые верования, новые нравы наводнили все общество; и точно так же, как на Востоке, жизнь монашеская нашла скоро себе покровителей в самых великих епископах, и весь народ сделался ее почитателем. Св. Амвросий в Милане, св. Мартин в Турне, св. Августин в Африке прославляли ее святость и сами основывали монастыри. Св. Августин даже дал монахиням своего диоцеза, род устава, и скоро монастырские учреждения получили силу на всем Западе.

Монастыри приняли здесь, при самом своем происхождении, особенный характер, который не трудно объяснить: без сомнения, монахи прежде всего хотели только подражать тому, что происходило на Востоке; осведомлялись с любопытством об обычаях, которым следовали в восточных монастырях; их описание послужило предметом двух сочинений, изданных Марсели Кассианом, и при учреждении многих новых монастырей весьма заботились, чтоб сообразоваться с ними. Но западный гений слишком отличался от восточного и нало-

1 Itin, I, ст. 517 и след.

жил на них свою печать. Потребность уединения, созерцания, решительного разрыва с светским обществом была источником и основною чертою монахов на Востоке; на Западе, и особенно в Южной Галлии, где были основаны, в начале V в., главные монастыри, напротив, первые монахи соединялись для того, чтобы жить вместе, с целью беседы и религиозного назидания. Монастыри Леринский, св. Виктора, и многие другие были особенно великими школами богословия, средоточием умственного движения: там заботились вовсе не об одиночестве, не об умерщвлении плоти, но о слове и деле.

И не только такое различие расположения и склада ума восточных и западных людей было фактом, что даже сами современники замечали и отдавали себе в том отчет; трудясь над распространением на Западе монастырских учреждений, люди прозорливые заботливо говорили, что не следует рабски подражать Востоку, и объясняли причины того. Касательно постов и лишений, например, правила монастырей Запада были вообще менее суровы. «Много есть,- говорил Сульпиций Север,- считается обжорством у греков, но это - обыкновенное дело у галлов»[98].

«Суровость зимы,- говорит также Кас- сиан,- не позволяет нам довольствоваться легкою обувью, ни верхнею одеждою без рукавов, ни одною туникою; и тот, кто явился бы одетым в маленьком клобуке или в тонкой шерстяной мантии, произвел бы смех вместо назидания»[99].

Другая причина не менее содействовала тому, чтоб дать новое направление монашеству на Западе. Не ранее, как только в первой половине V столетия, оно там распространилось и утвердилось в действительности. Но в ту эпоху монастыри на Востоке уже получили полное развитие; все увлечения аскетической экзальтации уже выступили на сцену. Великие епископы Запада, представители церкви и умов в Европе, как ни был замечателен их религиозный жар, поражались теми крайностями рождав-

1 Sulp. Sev. Dialog. I, 8.

2 Кассиан, De Instit. Coenob. II.

шегося монашества, поступками исступления, к которым оно приводило, пороками, которые оно часто прикрывало. Ни один человек на Западе не имел, конечно, более религиозного энтузиазма, ни более живого, более восточного воображения, ни характера более пылкого, как св. Иероним. Он нисколько, однако, не был ослеплен относительно заблуждений и опасностей монашеской жизни, образцом которой служили монастыри на Востоке.

Вот некоторые отрывки, в которых он выразил свои мысли об этом предмете; они принадлежат к числу самых интересных памятников эпохи, и дают нам наилучшее о ней понятие:

«Есть монахи,- говорит он,- которые, от сырости келий, от неумеренных постов, от скуки одиночества, от беспрерывного чтения, впадают в меланхолию и нуждаются более в лекарствах Гиппократа, чем в наших советах... Я видел лица того и другого пола, у которых мозг был поврежден от чрезмерного воздержания, особенно между теми, которые жили в холодных и сырых кельях; они не знали ни того, что делают, ни того, как себя вести, ни того, что нужно, говорить или молчать»1.

И в другом месте:

«Я видел людей, которые, отказываясь от мира, по одежде только и по имени, но вовсе не на деле, ничего не изменяли в своем прежнем образе жизни. Их имущество скорее возросло, чем уменьшилось. Они окружены такими же толпами рабов, тем же великолепием пиров. Ценою золота куплено то, что они едят на ничтожных фаянсовых или глиняных блюдах; и среди роя своих служителей они называют себя отшельниками...»2.

«Беги также от тех людей, которых ты увидишь обремененными цепями, с козлиной бородой, в черной мантии, босоногими, несмотря на холод... Они проникают в дома знатных, обманывают бедных женщин, покрытых грехами; они всегда учатся и никогда не достигают познания истины; они играют роль печальных, и предаваясь,

по-видимому, днем продолжительным постам, вознаграждают себя тайною трапезою по ночам»[100].

И еще в другом месте:

«Я краснею, выговоривая это; из глубины наших келий мы осуждаем свет; покрытые рубищем и пеплом, мы произносим приговоры над епископами. Что значит эта царская гордость под одеждою кающегося?.. Гордость быстро вкрадывается при одиночестве: такой-то попостился несколько времени; он не видел ни души, и уже думает, что он человек с весом; он забывает, кто он такой, откуда он пришел, куда идет; и его сердце, и его язык заблуждаются уже во всех отношениях. Против воли апостола он судит служителей другого, он простирает свою руку к тому, что привлекательно для обжорства; он спит, сколько хочет, он не уважает никого; он делает то, что желает; он считает всех других ниже себя; он чаще находится в городах, чем в своей келье: и он прикидывается скромным среди своих собратий, между тем как в общественных местах беспрестанно толкает прохожих»[101].

Так, наиболее пылкому, самому восторженному из отцов Запада не были безызвестны ни безумие, ни лицемерие, ни невыносимая гордость, которые обнаруживались еще в то время в жизни монашеской; и он характеризовал их со свойственным ему здравомыслием, смешанным с гневом, с красноречием, полным сатиры и страсти; и он громко заявлял о том, из боязни заразы.

Многие из самых знаменитых епископов Запада, между прочими и св. Августин, имели ту же прозорливость и писали в том же духе; они заботились одинаково о предупреждении у себя нелепых увлечений, в которые впали монахи на Востоке. Но, принимая на себя такую заботу, обличая безумие или лицемерие, которым поочередно служила основою монашеская жизнь, они непрестанно трудились над ее распространением. Это было для них средством вырвать часть мирян из среды общества гражданского и языческого, оставшихся на деле тем же, чем они были и прежде, несмотря на свое видимое обращение. Не вступая в духовенство, монахи следовали тому же пути, поддерживали то же влияние; в покровительстве епископов им не могло быть отказано. Да и без того их успех, вероятно, не замедлился бы. Жизнь монашеская была обязана своим происхождением не каким- нибудь соображениям церкви, ни даже движению и особенному направлению, которое христианство могло бы сообщить воображению людей. Ее истинным источником было всеобщее состояние общества в ту эпоху. Это общество было поражено трояким злом: праздностью, развратом и несчастием. Люди были без занятий: испорчены и предоставлены на жертву всякого рода бедствиям; вот отчего находилось столько желавших сделаться монахами. Народ трудолюбивый, честный или счастливый никогда не вступил бы на такой путь. Когда человеческая природа не может развернуться со всей полнотой и гармонией, когда человек не может преследовать действительной цели своего назначения, тогда его развитие делается эксцентричным, и он бросается с большим риском в самые странные предприятия, предпочитая их верной погибели. Чтоб жить и действовать правильно, рассудительно, человечеству необходимо, чтобы события, среди которых оно живет и действует, были в известной степени разумны, правильны, чтобы способности его находили себе употребление, чтобы его положение не было слишком тяжело, чтобы картина разврата и всеобщего унижения не возмущала, не приводила в отчаяние сильные характеры, в которых нравственность не может ничем притупиться. Скука, отвращение к изнеженной порче и потребность бежать от общественных бедствий - вот что скорее породило монахов на Востоке, нежели особенный характер христианства и припадки религиозной экзальтации. Эти же самые обстоятельства существовали на Западе; общество итальянское, галльское, африканское, среди падения империи и опустошений варваров, точно так же бедствовало и так же было испорчено, так же оставалось праздным, как и общество в Малой Азии или в Египте. Действительные причины постоянного распространения монашеской жизни были, таким образом, одинаковы в обеих странах, и должны были везде произвести одинаковые последствия.

Потому, несмотря на замеченное мною различие, сходство было большое, и увещания самых знаменитых епископов не воспрепятствовали увлечениям восточных монахов найти себе подражателей на Западе. Ни в отшельниках, ни в затворниках, ни в другом каком-либо благочестивом безумии аскетической жизни не было недостатка в Галлии. Св. Сенох, варвар по происхождению, удалившийся в окрестности Тура, приказал замуровать себя в четырех стенах, до того сдвинутых, что он не мог делать туловищем никакого движения, и он жил, в таком положении целые годы, оставаясь предметом почитания окрестных жителей. Затворники: Калуппа в Оверни, Патрокл в земле Лангрской, Госпиций в Провансе, не возбуждали такого удивления, но тем не менее слава их подвигов была велика[102]. Даже стилиты нашли себе последователей на Западе; и рассказ, который оставил нам о них Григорий Турский, рисует с такою верностью и интересом нравы того времени, что я приведу его в целости. Григорий передает свой собственный разговор с монахом Вуль- филаиком, без сомнения, варваром, как на то указывает его имя, и который первый на Западе покушался вступить в соперничество с св. Симеоном Антиохийским.

«Я пришел в страну Трирскую,- говорил Вульфилаик Григорию,- я построил здесь, собственными руками, на этой горе, маленькое жилище, которое ты видишь. Я нашел там идол Дианы, который местные жители, еще неверующие, обоготворяли как божество. Я воздвиг там столп, на котором держался с большими страданиями, без всякой обуви; и когда наступало время зимы, я до того страдал от суровых морозов, что очень часто у меня отваливались ногти на ногах, и замерзавшая вода облегчала бороду в виде сосулек; эта земля известна своими весьма холодными зимами». Мы настоятельно

Одеяние каноника. С миниатюры IX в.

просили его сказать нам, какие были его пища и питье и как он свергнул с горы идол; он сказал нам: «Мою пищу составляли кусок хлеба и трава, с небольшим количеством воды. Но ко мне начали стекаться в великом множестве люди из соседних деревень. Я проповедовал им постоянно, что Диана никогда не существовала, что идол и другие предметы, которым поклоняться они считали своим долгом, были решительно ничтожны. Я повторял им также, что те песни, которые они имели обыкновение петь, упиваясь среди оргий, были недостойны божества, и что гораздо было бы лучше возносить приношение святых хвалений всемогущему Богу, который сотворил небо и землю. Я также очень часто просил Господа, чтобы он благоволил низвергнуть идол и исторгнуть эти народы из их заблуждений. Милосердие Господа склонило эти грубые умы и расположило их, по выслушании моих слов, покинуть свои идолы и последовать за Господом. Я собрал некоторых из них, чтоб при их помощи низринуть этот громадный идол, которого я не мог разрушить одною своею силою. Я уже разбил другие идолы: это было легче. Многие собрались вокруг статуи Дианы; они набросили на нее веревки и стали тащить, но все их усилия не могли ее стронуть с места. Тогда я пошел в церковь, пал на землю и умолял со слезами милосердие Божие разрушить могуществом небесным то, для разрушения чего земные усилия были недостаточны. После такой молитвы я вышел из церкви и пошел к работникам; я взял веревку, и лишь только мы начали тянуть, идол немедленно упал на землю; его разбили вслед за тем, и железными молотами обратили в прах... Я предполагал возвратиться к своей обычной жизни, но епископы, которым следовало бы меня подкрепить, чтоб я мог продолжать с лучшим успехом дело, которое начал, вмешались и сказали мне: путь, который ты избрал, не есть прямой путь, и ты, недостойный, ты никогда не сравнишься с Симеоном Антиохийским, который жил на своем столпе. Самая местность, кроме того, не позволяет переносить подобные страдания; сойди лучше и живи с братиею, которую ты собрал. При этих словах, чтоб не быть обвиненным в неповиновении епископам, я сошел и отправился с ними, и вкусил вместе с ними пищу. Однажды епископ, отозвав меня далеко от деревни, послал туда работников с секирами, ломами и молотами, и приказал ниспровергнуть колонну, на которой я имел обыкновение стоять. Когда я возвратился на другой день, я нашел все разрушенным; я горько плакал, но не хотел восстановлять того, что разрушили, из боязни чтоб меня не обвиняли в том, что я противлюсь приказаниям епископов; и с того времени я пребываю здесь и ограничиваюсь тем, что живу с своею братиею»1.

В этом рассказе замечательно все: и энергическая привязанность, и слепой энтузиазм пустынника, и здравый смысл, может быть, несколько завистливый, епископов; мы узнаем здесь в одно и то же время влияние Востока и характер, свойственный Западу. Итак, епископ Трирский подавлял безумие стилитов; точно также св. Августин преследовал ханженство, блуждавшее под покровом монашеской мантии:

«Лукавый враг людей,- говорит он,- рассеял повсюду лицемеров под одеждою монахов; они обходят провинции, куда их никто не посылал, бродяжничая, в полном смысле этого слова, нигде не утверждаясь, нигде не останавливаясь. Одни продают там и сям останки мощей мучеников, если только это действительно мученики; другие выставляют напоказ их платья и их филактерии»[103].

Я мог бы привести много других примеров, где сходства и различия Востока и Запада отразились одинаковым образом. Среди подобных судорог, когда безумие чередовалось с мудростью, успехи монашеских учреждений продолжались; число монахов постоянно возрастало; они то блуждали, то утверждались на одном месте, волновали народ своими предсказаниями или назидали его зрелищем своей жизни. Со дня на день им оказывали все более и более изумления и уважения: мысль, что они именно представляли собою образец совершенства христианского образа жизни, утверждалась. Их ставили в пример духовенству; некоторые из них рукополагались священниками или даже епископами, и при всем том они были светскими и сохраняли большую свободу, не давая никаких обетов, не вступая ни в какие религиозные обязательства, постоянно отличаясь от духовенства, часто даже заботясь о подобном отличии.

«Это давнишнее сознание отцов, - говорит Кассиан, - сознание, которое всегда сохраняет силу, что монах должен, во что бы то ни стало, избегать епископов и женщин; ибо ни женщины, ни епископы не позволяют монаху, которого они однажды приняли

1 Григорий Турский, т. I, с. 440-444

в свой круг, отдыхать в мире в своей келье, или приковывать глаза к чистому и небесному учению, созерцая святое»[104].

Такая свобода и могущество, такое сильное влияние на народы и такое отсутствие общих форм, правильной организации не могли обойтись без важных беспорядков. Чувствовали сильную необходимость положить тому предел, подчинить одному общему управлению, одной и той же дисциплине, этих миссионеров, этих отшельников, этих затворников, этих киновитов, которые становились с каждым днем более и более многочисленными, не принадлежа ни к народу, ни к духовенству.

Около конца V в., в 480 г., родился в Италии, в Нурсии, в герцогстве Сполетском, среди богатой и знатной фамилии, человек, назначенный разрешить ту проблему и дать монахам на Западе общие постановления, которых они ожидали: я говорю о св. Бенедикте. Еще 12-летним он был послан в Рим для воспитания. То было время падения империи и больших смут в Италии: герулы и остготы оспаривали власть над ней; Теодо- рих изгонял Одоакра; Рим беспрестанно брали, отнимали и держали в страхе. В 494 г. Бенедикт, едва достигнув 14-летнего возраста, вышел из Рима с Кириллою, своей кормилицей; и немного спустя после того его находят уже отшельником в глубокой пещере в Субиако, в окрестностях Рима. Зачем удалился туда этот ребенок, как он там жил, ничего неизвестно; ибо одна только легенда говорит об этом, помещая на каждом шагу моральные восторги, или чудеса, в собственном смысле. Как бы то ни было, спустя некоторое время, жизнь, которую вел Бенедикт, его молодость, его лишения привлекли пастухов из окрестностей; он проповедовал им; и могущество его слова, сила примера, постоянно увеличивавшееся стечение слушателей сделали его скоро знаменитым. В 510 г. соседние монахи, соединившиеся в Виковаро, пожелали иметь его своим главой; он сначала отказался, говоря монахам, что их поведение было беспорядочно, что в их обители предавались всякого рода безнравственности, что он предпринял бы реформу и подчинил бы их слишком строгому правилу жизни. Они настаивали, и Бенедикт сделался аббатом в Виковаро.

Он предпринял на самом деле, с непреклонной энергией, ту реформу, относительно которой предупреждал; и, как он предвидел, монахам скоро надоел их реформатор. Борьба его с ними сделалась до того отчаянной, что они попытались отравить его. Он заметил это чудесным образом, как говорит о том легенда, оставил монастырь и снова возвратился в Субиако, к своей отшельнической жизни.

Его слава была распространена далеко; уже не только пастухи, но миряне всех сословий, странствующие монахи собирались жить около него. Эквиций и Тертулл, знатные римляне, послали к нему своих сыновей, Мавра и Плацида: Мавра 12 лет, Пла- цида - еще совсем ребенка. Он основал вокруг своей пещеры несколько монастырей. В 520 г. было уже основано, как кажется, двенадцать, в каждом было по 12 монахов, и в них-то он начал проводить идеи и постановления, которые, по его мнению, должны были руководить монастырской жизнью.

Но тот же дух неповиновения и соперничества, который выжил его из монастыря Виковаро, скоро обнаружился и в тех монастырях, которые он сам основал. Один монах, по имени Флоренций, возбудил против него врагов и строил козни. Бенедикт, раздраженный, уклонился вторично от борьбы, и, уведя с собою некоторых из своих учеников, между прочими Мавра и Пла- цида, удалился, в 528 г., на границы Абруцц и земли Лабурской, близ Кассино.

Он нашел там то же, что и пустынник Вульфилаик, историю которого я только что привел, нашел около Трира: язычество еще было в полной силе, и храм статуи Аполлона, воздвигнутый на Монте-Касси- но, возвышался над городом. Бенедикт разрушил храм и статую, уничтожил язычество, собрал многочисленных учеников и основал новый монастырь.

Это был тот монастырь, в котором он жил и правил до конца своей жизни; там- то, наконец, он в целости применил и обнародовал свой устав монастырской жизни.

Он сделался скоро, как каждый то знает, общим и почти единственным законом монахов на Западе. Западное монашество, таким образом, было преобразовано и получило свою окончательную форму по этому уставу св. Бенедикта. Остановимся же на нем и исследуем его тщательно; этот небольшой устав общества играл в истории Европы весьма важную роль.

Автор начинает с описания быта западных монахов в ту эпоху, то есть в начале VI в.

«Известно,- говорит он,- что есть четыре рода монахов; во-первых, киновиты, те, которые живут в монастыре, состоя под одним началом или аббатом; во-вторых, анахореты, то есть пустынники; эти люди, которые не по горячности новичка, но по долгому опыту монашеской жизни уже научились, к великой пользе многих людей, побеждать диавола, и которые, быв хорошо подготовленными, выходят одни из воинства своей братии, чтобы вступить в поединок. Третий род монахов составляют сарабаиты, которые, не будучи испытаны никаким правилом, ни уроками опытности, как золото испытывается на горниле, похожие более на мягкий свинец, остаются верными в своих деяниях веку и лгут Богу своим пострижением. Они встречаются в числе двух, трех или и больше, без пастыря, с заботою не об овцах Господа, но о своих собственных стадах; для них закон - их желание; что им вздумается, или что они предпочитают, то и считают святым; что им не нравится, то они находят непозволительным. Четвертый род составляют монахи, которых называют гировагами; они в продолжение своей жизни живут по три или четыре дня в разных пещерах, в различных провинциях, постоянно странствуя и никогда не утверждаясь на месте, повинуясь страстям и пороку обжорства; они хуже во всем сарабаитов. Лучше молчать, нежели говорить о жалком роде их жизни; проходя их молчанием, приступим, с Божией помощью, к устроению могущественного братства ки- новитов».

Определив таким образом действительное положение своего вопроса, св. Бенедикт разделяет свой устав на 73 главы, а именно:

9 глав об обязанностях братии нравственных и общих;

13 - об обязанностях религиозных и службе;

29 - о дисциплине, проступках, наказаниях и проч.;

10 - об управлении и внутренней администрации;

12 - о различных предметах, как то о гостях, о странствующей братии, и проч.

Таким образом: 1) девять глав морального устава; 2) тринадцать - религиозного; 3) двадцать девять - уголовного, или по дисциплине; 4) десять - политического; 5) двенадцать - о различных предметах.

Возьмем каждый из этих небольших уставов и посмотрим, какие начала в них господствуют, какой был смысл и значение реформы, совершенной их автором.

1) Что касается до нравственных и общих обязанностей монахов, начала, на которые опирается весь устав св. Бенедикта, суть: отречение самого себя, послушание и труд. Отдельные личности монахов на Востоке, конечно, старались ввести труд как начало своей жизни; но такая попытка никогда не была общей и не находила последователей. Св. Бенедикт произвел великую революцию в монашеском учреждении; он ввел в него особенно работу ручную, земледелие. Монахи бенедиктинские были пахарями Европы; они были великими пахарями, соединяя земледелие с проповедью. Какая-нибудь колония, толпа монахов, сначала малочисленная, переселялась на места необработанные, или почти такие часто среди населения языческого, в Германии, например, в Британии; и там, будучи миссионерами и в то же время работниками, они выполняли свою двойную обязанность, часто с такой же опасностью, как и с трудом. Вот как св. Бенедикт распределяет занятия дня в своих монастырях; труд занимает при этом важное место:

«Праздность есть враг души, и вследствие того братия должна, в известные часы, заниматься ручною работою; в другие часы - чтением священных книг. Мы полагаем, это должно быть распределено так. С Пасхи до первого октября, выходя с ранней молитвы, они будут работать почти до четвертого часа то, что будет необходимо; с четвертого часа почти до шестого они займутся чтением. После шестого часа, выйдя из-за стола, они будут отдыхать в своих постелях, без шума; или если кто хочет читать, пусть читает, но так, чтобы никому не мешать; чтоб молитва «девятого часа» (попа) была говорена в половине восьмого. Чтоб они работали после того до вечерни над тем, что нужно будет сделать. Если бедность местности, необходимость или уборка плодов держит их в постоянных занятиях, то пусть они нисколько не тяготятся тем, потому что они только тогда истинные монахи, когда живут трудом своих рук, как делали наши отцы и апостолы; но чтоб все делалось в меру, по отношению к слабым.

С первого октября до начала поста пусть они занимаются чтением до второго часа; чтоб во втором часу пели терцию, и чтоб до ноны все работали над тем, что им будет приказано; чтоб с первым звуком ноны все оставляли работу и были готовы к тому времени, когда ударят во второй раз. После обеда пусть читают или говорят псалмы.

Во дни поста, чтоб они читали с утра до третьего часа, и чтоб работали после, сообразно тому, что им будет приказано, до десятого часа. В эти дни поста все получат из библиотеки книги, которые они будут читать в порядке и до конца. Эти книги должны быть выдаваемы в начале поста. Особенно должно избирать одного или двух старших, чтобы обходить монастырь в часы, когда братия занята чтением, и пусть они смотрят, не встретят ли какого-нибудь нерадивого брата, который предается отдыху или разговору, вовсе не прилежит к чтению, и который не только бесполезен самому себе, но еще и совращает других. Если найдут такого, то ему дать выговор один или два раза; если он не исправится, то подвергнуть его наказанию по правилу, так чтобы устрашить других. По воскресеньям пусть все занимаются чтением, за исключением тех, которые назначены для различных дел. Если кто-нибудь небрежен и ленив до того, что не хочет или не может ни размышлять, ни читать, то ему назначить работу, для того чтоб он не оставался без всякого дела. Что касается до братии расслабленной или неж-

Алтарь из Лозера. Франция. Изначально был погребальным римским алтарем. Потом переделан христианами с добавлением монограммы Христа

ного здоровья, то пусть таким дают работу или занятие такое, чтоб они не были ни праздными, ни обремененными тяжестью труда... Их слабость должна быть принята в соображение аббатом»[105].

Вместе с работой св. Бенедикт предписывает пассивное послушание монахов их настоятелю: правило менее новое, и которое преобладало также и у монахов на Востоке, но св. Бенедикт изложил его гораздо точнее, развив более строго его последствия. Невозможно, при изучении истории европейской цивилизации, не удивляться той роли, которую играла эта идея, и не искать с любопытством ее происхождения. Европа, без сомнения, не получила ее ни от Греции, ни от древнего Рима, ни от христианства в собственном смысле. Она начинает обнаруживаться под покровом Римской империи, и выходить из культа,

Алтарь из Тараскона. Франция.

На капителях и столе алтаря добавлены изображения крестов

предметом которого было величество императорское. Но она действительным образом выросла и развилась в учреждении монашеском; она вышла оттуда, чтоб разлиться по всей новой цивилизации. Это роковой удар, который западные монахи предложили Европе и который так долго искажал и парализировал самые их добродетели. Начало слепого повиновения повторяется беспрестанно в правилах св. Бенедикта: многие отделы, озаглавленные De obedientia De humilitate и пр., высказывают это начало в подробностях. Вот две главы, которые покажут, до чего была доведена строгость применения такого правила. Глава 68, поименованная «Если что-либо невозможное приказано брату», изложена так:

«Если случайно что-либо трудное или невозможное приказано брату, пусть он

примет со всею кротостью и послушанием повеление, которое ему то предписывают. Если он видит, что дело превосходит совершенно меру его сил, пусть в таком случае представит прилично и терпеливо причину невозможности тому, который старше его, не надуваясь надменностью, не упорствуя, не противореча. И если после его замечания приор будет настаивать на своем намерении и приказании, то пусть ученик знает, что это должно быть так, и пусть, с уверенностью в помощь Бога, слушается».

Глава 69 носит название «В монастыре да не осмеливается никто защищать другого» и содержит следующее:

«Нужно особенно остерегаться того, чтобы ни в каком случае один монах не смел защищать другого, или, так сказать, ему покровительствовать, даже если бы они были соединены кровными узами; и никаким образом монахи да не осмеливаются на то, потому что из того могут произойти важные поводы к скандалу. Если кто нарушит такое правило, то он должен подвергнуться строгому выговору».

Отрицание самого себя есть естественное последствие страдательного послушания. Кто должен повиноваться безусловно и во всех случаях, тот не существует; у него отнята личность. Таким образом, устав св. Бенедикта формально запрещает всякую собственность, точно так же, как и всякую личную волю:

«Нужно в особенности истребить в монастырях, и до самого корня, то зло, чтоб кто-либо обладал какою-нибудь вещью, как собственностью. Чтоб никто не смел ничего давать, ни принимать без разрешения аббата, ни иметь чего-либо в собственность, никакой вещи, никакой книги, ни таблиц, ни стило (заостренная палочка для письма на навощенных таблицах), ни чего бы то ни было; ибо им не дозволено иметь в своей собственности власти ни своего тела, ни своей воли»[106].

Может ли индивидуальность быть более совершенно уничтожена?

2) Я не остановлюсь на тех тринадцати главах, которые определяют культ и религиозное служение; они не представляют случая ни к одному замечанию.

3) Напротив, те главы, в которых говорится о дисциплине и о наказании, обращают на себя все наше внимание. В них встречается едва ли не самое замечательное из изменений, внесенных св. Бенедиктом в монастырское учреждение, а именно, введение торжественных, вечных обетов. До тех пор, хотя самое вступление в монастырь принималось за намерение остаться в нем, хотя монах заключал род нравственного обязательства, которое с каждым днем принимало все более и более определенности, однако никакого обета, никакого формального обязательства еще не произносилось.

Св. Бенедикт ввел их и сделал основой монашеской жизни, от чего первоначальный ее характер исчез совершенно. Востор- жение и свобода, вот каков был тот характер; вечные же обеты, быв вскоре поставлены под надзор публичной власти, заменили то законом и постановлением:

«Тот, который должен быть принят, - говорит устав св. Бенедикта, - да обещает в молельной, пред Богом и его святыми, вечность своего пребывания, преобразование своих нравов и повиновение... Пусть он составит акт своего обета во имя святых, которых мощи там положены, и в присутствии аббата. Пусть он напишет этот акт своею рукою; или, если он не умеет писать, пусть другой, по его просьбе, напишет за него; послушник должен сделать на акте крест и положить его собственноручно на алтарь»[107].

Слово «послушник» открывает нам другое нововведение: послушничество было, на самом деле, естественным следствием вечности обетов; и св. Бенедикт, который соединял в себе с восторженным воображением и пылким характером много здравого смысла и практической мудрости, не забыл его предписать. Послушничество продолжалось более одного года; послушнику читали многократно устав от начала до конца, говоря: «Вот закон, повинуясь которому, ты хочешь бороться; если можешь его соблюдать, вступай; если не можешь, иди на волю». Говоря вообще, условия и формы испытания очевидно составлены в видах чистосердечия и с намерением вполне удостовериться в действительной и непоколебимой воле вступающего в орден.

4) В отношении политической стороны, то есть самого управления монастырей, устав св. Бенедикта представляет удивительную смесь деспотизма и свободы. Безотчетное повиновение составляет в нем, как мы то сейчас видели, основное начало; в то же время управление остается избирательным: аббат постоянно избирается бра- тиею. Но когда выбор сделан, монахи теряют всю свободу, они подчиняются безусловно господству своего настоятеля, но именно того настоятеля, которого они выбирали, и только его одного. Скажу более: вменяя монахам в обязанность повиновение, правило предписывает настоятелю совещаться с ними. Глава 3-я, озаглавленная «Должно выслушивать мнения братии», именно говорит:

«Всякий раз, когда что-нибудь важное должно произойти в монастыре, аббат обязуется созвать конгрегацию, рассказать, в чем дело, и, выслушав мнение братии, подумать о том отдельно, и сделать то, что он найдет наиболее удобным. Мы предписываем созывать всю братию на совет, потому что Бог часто открывает наилучшее самому младшему. Братия высказывает свое мнение, сохраняя полное послушание, так чтобы никто не дерзал упорно защищать свою мысль; дело зависит от воли аббата, и все повинуются тому, что он найдет полезным. Но, как ученикам следует повиноваться учителю, так и последний должен устраивать дела с благоразумием и справедливостью. Устав необходимо соблюдать во всем, и никто не смеет от него ни в чем уклоняться...

Если нужно предпринять что-нибудь маловажное внутри монастыря, то спрашивается мнение одних старейших, так как написано: “Делай все дела, посоветовавшись, и ты не раскаешься в том, что их сделал”».

Так совмещаются в этом оригинальном управлении начала избирательства, обсуждения и беспрекословной власти.

5) Главы, в которых говорится о различных предметах, не заключают в себе ничего

Мозаика в церкви Сан-Витале. Равенна.

Император Юстиниан (вверху). По правую руку от него - придворные и стража, по левую - епископ Равеннский Максимиан и духовенство. Церемония освящения церкви. В руках императора - чаша, предназначенная в дар церкви. Супруга Юстиниана императрица Феодора (внизу), окруженная придворными дамами. В руках у нее - чаша, предназначенная в дар церкви

особенно замечательного, кроме характера здравого смысла и кротости, который, впрочем, высказывается во многих других частях устава, и чему нельзя не удивиться. Идея нравственного и общая дисциплина - строги; но в подробностях жизни самый устав человечен и умерен; он - человечнее и умереннее, чем законы римские, чем законы варваров, чем общие нравы того времени; и я не сомневаюсь в том, что братия, замкнутая внутри монастыря, управлялась авторитетом, говоря вообще, более разумным, и менее жестоко, нежели как то было в обществе гражданском того времени.

Св. Бенедикт был столь озабочен мыслью о необходимости дать устав кроткий и умеренный, что заключил предисловие, присоединенное к труду, следующими словами:

«Мы желаем, таким образом, устроить школу служения Господу, и мы надеемся, что в этом установлении не заключается ничего жестокого и тягостного; но если, по голосу правды, будет помещено в нем, исправления пороков ради и поддержания благодати, что-либо суровое, не избегай, устрашенный тем, путей спасения: при своем начале они всегда узки, но, с успехом правильной жизни и веры, сердце расширяется, и человек стремится с невыразимою сладостью на пути заповедей Господа».

Св. Бенедикт дал свой устав в 528 г.; в 543 г., в эпоху его смерти, он был уже распространен во всех частях Европы; св. Пла- цидий перенес его в Сицилию; другие - в Испанию; св. Мавр, любимый ученик св. Бенедикта, ввел его во Франции. По просьбе Иннокентия, епископа г. Мана (Mans), он отправился с горы Кассино, в конце 542 г., еще при жизни св. Бенедикта; когда он прибыл в Орлеан, в 543 г., св. Бенедикта уже более не было; но его учреждение тем не менее продолжало свое развитие. Первым монастырем, основанным св. Мавром, был монастырь Гланфейльский (Glanefeuil) в Анжу, или монастырь св. Мавра на Луаре (St. Maure sur Loire). В конце VI в. большая часть монастырей во Франции приняли тот же устав; он стал общей дисциплиной монастырского порядка, так что около конца VIII столетия Карл Великий приказал разузнать, в различных частях империи, не существуют ли другие монахи, кроме монахов ордена св. Бенедикта.

Ист. цив. во Франц. 14-я лекц.

<< | >>
Источник: М.М. Стасюлевич. История Средних веков: От падения Западной Римской империи до Карла Великого (476-768 гг.) 2001. 2001

Еще по теме Франсуа Гизо ПЕРВЫЕ МОНАСТЫРИ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ И НАЧАЛО ИХ ОРГАНИЗАЦИИ В ОРДЕНА (1859 г.):

  1. Франсуа Гизо О ХАРАКТЕРЕ САЛИЧЕСКОГО ЗАКОНА (1828 г.)
  2. Франсуа Гизо О ПРОИСХОЖДЕНИИ ФЕОДАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ И ЕЕ ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА (в 1829 г.)
  3. Франсуа Гизо О ЗНАЧЕНИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КАРЛА ВЕЛИКОГО И ХАРАКТЕРЕ ЕГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА (в 1829 г.)
  4. Франсуа Гизо О ВНУТРЕННЕМ И ВНЕШНЕМ РАСПАДЕ МОНАРХИИ КАРЛА ВЕЛИКОГО (в 1829 г.)
  5. Шесть форпостов в истории Западной Европы Начало
  6. 91. История падения Средиземноморской цивилизации может быть сейчас прослежена в истории Западной Европы и Западной Азии с достаточной точностью.
  7. 5.5. Страны Западной Европы и США в 19181939 гг. 5.5.1. Революционный подъем в странах Европы и проблемы послевоенного урегулирования (19181922 гг.)
  8. ПЕРВЫЕ ПРОФСОЮЗНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ
  9. Западная Европа, 1945-1985 гг.
  10. Западная Европа в Xll в.