<<
>>

Государство в форме конституционной монархии объявляется Гегелем высшим воплощением Мирового духа

, а также свободы и права - при этом, по мнению философа, отдельные люди не имеют права его критиковать, так как

их разум слишком слаб для того, чтобы понять его подлинное значение и миссию. Государство представляет собой единый организм, в котором растворяются отдельные граждане и их частные интересы.

Как пишет Гегель: «Истинный гражданин не просто любит свое отечество, но живет в нем и ради него» - то есть, иначе говоря, ценен только как «функциональный элемент» в государственной машине. Развивая эту логику, Гегель утверждает, что княжеская власть, воплощающая в себе дух государства, стоит «выше ответственности, выше избрания и борьбы партий, выше договорных соглашений и обязательств», представляя собой автократию.

В своей «Философии истории» Гегель прямо указывает на предопределенность истории разных народов географическими факторами. Все народы, в соответствии с его подходом, делятся на исторические и неисторические. При этом только в исторических воплощен мировой дух, именно они создают великие государства, осуществляют территориальную экспансию. Неисторические народы (в т. ч. славяне) - выступают как объект их покорения и не имеют самостоятельной ценности для истории. Главное воплощение миссии «исторического народа» - создание великого государства, выражающего национальный дух. Такое выражающее национальный дух государство как естественный враг всех иных государств должно утверждать свое существование путем войны, которая нравственно оправданна и укрепляет дух и единство народа.

Таким образом, учение Гегеля представляет собой значимый в контексте наших рассуждений вариант синтеза национал-радикализма и этатизма. Отказавшись апологии прогресса и своеобразного космополитизма, Гегель в итоге перешел к обоснованию политического конформизма и культу военно-бюрократической прусской государственности. Связав воедино национальный дух и государство автократического типа, он объявил миссией подлинного

государства войну как средство осуществления призвания исторического народа. С кантовской космополитической и пацифистской традицией было покончено. При этом, поскольку Гегель все же оставался в русле своеобразного этатистского консерватизма, для завершения процесса формирования мобилизационного мифа требовался такой важный идеологический компонент, как праворадикальный революционизм. При этом завершение этого синтеза пришлось уже на первую треть следующего, ХХ века.

Между тем, логика исторического процесса также не способствовала национально-эволюционному решению «германского вопроса». Победа над Наполеоном, достигнутая группой союзных европейских держав, образовавших впоследствии «Священный союз», также не способствовала решению «германского вопроса». Было очевидно, что восстановление Империи в прежней форме уже невозможно. В итоге Венский Конгресс 1815 года, обеспечив некоторое приращение территории самой Пруссии, одновременно принял решение о создании конфедеративного Германского Союза (Deutscher Bund), состоящего из 39 де-факто суверенных государств без полновластного центра. Законодательным органом этой конфедерации являлось собрание во Франкфурте, любое решение которого фактически парализовалось необходимостью наличия квалифицированного большинства в две трети голосов.

«Весна народов», вылившаяся в революции в землях Австрии и Германии, также не привела к восстановлению германского единства. Деятельность Национально Ассамблеи во Франкфурте, в составе которой доминировали германские либералы, закончилась фактической неудачей. Долгие дебаты между сторонниками «великогерманского» (с участием Австрии) и «малогерманского» (без участия Австрии с доминированием Пруссии) подходов к объединению страны закончились голосованием 27 марта 1849 года, поддержавшим большинством в четыре

голоса «малогерманский вариант» (в силу неприемлемости позиции Австрии, требовавший включить в состав будущего Союза свои негерманские территории). Роспуск парламента в июне 1849 года подтвердил сохранение «германского дуализма» и продолжение раскола Германии. В течение нескольких последующих лет Пруссия пыталась консолидировать вокруг себя своих сторонников в рамках «малогерманского проекта», в то время как Австрия, намеревавшаяся создать «Великогерманскую конфедерацию», собрала вокруг противников Пруссии (Ганновер, Саксонию, Баварию и Вюртемберг).

Победа великогерманской концепции национального объединения над малогерманской означало победу Пруссии, исключение из процесса объединения Австрии и поражение ориентированных на нее государств Рейнской Германии - торжество национализма над универсализмом (который отождествлялся с католической династией Габсбургов), начал унификации над разнообразием. Прусский политический проект вследствие побед 1866 и 1870 годов получил пространство и возможность для реализации. В конечном итоге для объединения Германии потребовалось еще несколько войн и общее изменение ситуации в Европе, на что ушло более двух десятилетий. В результате как германские либералы конституционалисты, так национал- радикалы в связке с «консервативными романтиками» не были удовлетворены в своих ожиданиях.

Бисмарковское объединение Германии «железом и кровью», тем временем, удалось. Ее основой стала консервативная модернизация с акцентом на этатизм и милитаризм, предполагавшая сохранение позиции традиционной элиты, государственный характер лютеранской церкви, ограничение роли политических партий и новых (буржуазных по своему происхождению) политических элит. Консервативные романтики (равно как и консервативные революционеры) и либералы не получили удовлетворения своих чаяний,

будучи вытесненными на обочину политической жизни.

Особенно примечательной в этом контексте была борьба Бисмарка с партией Центра - германский национализм приобрел антикатолический подтекст и пафос, избавляясь от влияния католической универсалистской традиции. Одновременно уменьшалось региональное и конфессиональное разнообразие Германии, ослабевали содержательные основы для национального единства, разрушался сам фундамент для возможного консервативного центризма. Как результат, в Германии не сложилась общенациональная консервативно-центристская партия, способная обеспечить устойчивое и эволюционное развитие страны; между тем, «правый» и «левый» полюса германской политики продолжали накапливать свой потенциал, постепенно радикализируясь и готовясь к итоговой «схватке за Германию», пришедшейся на 1920-30-е годы.

Идеологической основой германской версии консервативного центризма в послебисмарковскую эпоху мог стать национал-либерализм Макса Вебера (1864-1920) (колебавшегося между национализмом и либерализмом в течение всей своей политической карьеры) - однако практически последний шанс закрепить традицию центристского, эволюционного консерватизма. Формула консенсуса была следующей: экономический подъем и политические свободы как фундамент для настоящего и будущего национального величия; однако правящий слой Германии отказался от построения подобного консенсуса, уповая на всеобщую лояльность государству и его институтам. В итоге катастрофическое поражение в Первой Мировой войне и последовавшее за ним падение монархии в ноябре 1918 года создали ситуацию политического вакуума и поставили страну на грань еще одной (теперь уже социалистической) революции и национальной катастрофы. Однако общий надлом и морально-психологическая травма никуда не исчезли. Слабая и полулегитимная Веймарская республика,

существовавшая в условиях перманентного кризиса, едва ли могла создать предпосылки для возникновения консервативного центризма. Ожесточенная борьба правых и левых, политическая поляризация общества открыли дорогу к власти нацистам.

Следует признать, что свой немалый вклад вклад в ослабление эволюционно-консервативной традиции в истории немецкой политической мысли внесли некоторые видные представители классической германской геополитики.

Германская традиция геополитической мысли была тесно связана с идеей о ограниченности жизненного пространства Германии и необходимости компенсации этого фактора за счет территориальной экспансии. Обоснование необходимости экспансии стало составной частью мобилизационного мифа, не оставляя пространства для формирования эволюционного консерватизма как формы общественного сознания. Так, германский исследователь Отто Данн, рассуждая о проблеме восприятия национальной территории в немецкой истории Х1Х-ХХ веков утверждает, что в немецкой истории 1813-1990 годов, оцениваемых автором как единый период, в отношениях между нацией и территорией присутствовала одна специфическая дилемма. Последняя была связана с неясностью вопроса о соотношении между собственно нацией и территорией, которая впоследствии переросла в имперскую традицию[10]. Нация и территория в немецкой мысли долгое время рассматривались в отрыве друг от друга, что создавало известный простор для «геополитического воображения». В то же время, описанный нами мобилизационный миф позволял определенным образом увязать воедино понятия национального и территориального.

Немецкие мыслители посленаполеоновской эпохи, отказавшись от идеи о «всемирной отзывчивости немецкого

духа», последовательно развивали положение о «пространственной замкнутости» страны и об ее «естественных границах». Последние, с одной стороны, создают чувство безопасности, а с другой - являются исходным пунктом для дальнейшего развития.

Наиболее значимые представители этой когорты мыслителей - Иоганн-Готлиб Фихте, Артур Мюллер (1876-1924) и Фридрих Лист (1789 - 1846), во многом предвосхитившие будущую науку о границах. Их подход подразумевал, что любая великая держава должна быть отграничена от соседних стран морями и высокими горами. Главной идеей на время становится идея «оборонной самодостаточности».

В частности, видный немецкий экономист, политик и публицист Фридрих Лист рассматривал «Срединную Европу» как переходный этап в процессе создания всемирной германской Империи. Главным требованием Листа был доступ Германии к морям, без которого, по его мнению, «немецкий народ был бы подобен птице без крыльев»[11].

Развивая этот подход, упоминавшийся нами идеолог германского единства Франц Мориц Арндт предлагал рассматривать Германию в качестве «середины нашей планеты» и «центрального пункта европейской жизни». Границы Германии, согласно Арндту, должны были простираться от Северного до Балтийского и от Черного до Балтийского морей. Именно в этом случае, согласно мыслителю, Германия смогла бы обладать «двумя руками и двумя глазами», с помощью которых она смогла бы «контролировать всю Европу»[12].

В свою очередь, на рубеже Х1Х-ХХ веков идеи избранности и экспансии были дополнены природно-географическим детерминизмом, благодаря чему произошел перенос биологических закономерностей на политику. Как справедливо отмечает польская исследовательница Анна Вольф- Повеска, атмосфера политического мистицизма, которая

определяла состояние народной идеологии и политическое развитие Германии еще в первой половине Х1Х века, побуждала многих мыслителей использовать естественно-географическую аргументацию в пользу германского объединения[13]. Мобилизационный миф получил, таким образом, очень сильное идеологическое подкрепление.

Свое логическое завершение этот подход получил в творчестве Фридриха Ратцеля (1844-1904), видного географа, этнолога и социолога своей эпохи, стоявшего у истоков классической германской геополитики. Ратцель сформулировал ключевые для классической немецкой геополитики понятия «антропогеография», «политическая география» и «жизненное пространство».

Для Ратцеля было характерно отождествление государства с «живым организмом». В итоге пространство постепенно превращается в детерминируемую государственной волей категорию. Государство оказывается неразрывно связанным с определенными функциями обеспечения, интеграции и поддержания коллективных идентичностей, а также с определенной идеологией (в рамках которой он выступает как «народное тело», «культурное тело», «Отечество»).

По мнению Ратцеля, общая «ситуация господства» определяется в зависимости от пространственного положения государств. Сформулированный им в этом сочинении закон гласил, что «государственное пространство», понимаемое в качестве «жизненного пространства», должно возрастать вместе с ростом населения страны. Последнее предполагает неизбежное изменение границ, выступающих в качестве периферийных органов государства[14].

Таким образом, Ф. Ратцель рассматривал переход государств от малых пространственных форм к более круп-

ным как проявление «естественного права растущих пространств». Границы в рамках его теории рассматривались как «постоянно изменяющиеся органы государства».

Из рассуждений Ратцеля о «жизненном пространстве» вытекает его требование к Германии наращивать свое «государственное пространство», что требовало от нее стремиться к изменению границ и покорению «периферийных областей». Ратцель выступает как принципиальный критик «малогерманской концепции», отвергая для Германии принцип «один народ - одно государство». Анализируя логику развития исторических (то есть национальных) движений, Ратцель к заключению о «запоздалости» создания немецкого национального государства в центре Европы и необходимости территориальной экспансии.

Концепция Ратцеля получила свое дальнейшее развитие в рамках классической немецкой геополитики, и, в частности, в творчестве Карла Шмитта (1888 - 1985). Ключевые понятия его теории - «пространство», «Империя», «большое пространство», «интервенция», «политическая идея», «права народа» - обозначили качественно новую политическую реальность, неразрывно связанную с последовательно актуализирующимся мобилизационным мифом.

В апреле 1919 года Шмитт представил свою теорию «больших пространств» общественности. На место преодоленных «прав человека», по его мнению, должен был прийти новый, основанный на «правах народа» порядок «Больших пространств». Последний императивно содержал в себе запрет на вмешательство в дела «большого пространства» любых чуждых и внешних по отношению к нему сил[15].

По мнению Шмитта, каждое «крупное государство» в рамках данного «большого пространства» призвано создать собственную Империю, придав таким образом, собственной конституирующей идее форму гегемониального

порядка. В то же время неразрешенным у Шмитта остается противоречие между статичной по своему характеру идеей определенного территориального порядка и динамичным характером описываемых им геополитических процессов. Вследствие этого остaетcя до конца неясным, что представляют собой «большие пространства», объединенные политической идеей Империи[16].

Известную незавершенность концепции Шмитта стремился компенсировать в своем творчестве другой классик немецкой геополитики, его современник Карл Хаусхофер (1869-1946). Последний опирался на учения Ратцеля и Чел- лена. Ревизия духа и принципов Версаля, младогерманство, идея торжества немецкой культуры и духа - вот те идейные основы, которые вдохновляли творчество мюнхенского теоретика «больших пространств».

В конечном итоге, именно Хаусхофер придал геополитике нормативный характер. Для него, как и для Ратцеля, «политика государств является неизбежным следствием их географических данных». Хаусхофер полагал, что геополитическое сознание государства должно в решающей степени определяться «пространственным пониманием», «пространственным сознанием» и «волей к оружию».

Из этих рассуждений вытекает идея мира, состоящего из замкнутых, автаркичных и конкурирующих друг с другом «пространств», которые сосредоточены в континентальной Европе. По мнению Хаусхофера, «угнетение немецкого народа, а также 40 миллионов других национальных меньшинств» должно быть преодолено благодаря глубокому преобразованию общеевропейского пространства.

Анализируя общее положение дел в Европе и в мире, Хаусхофер пришел к выводу, что «в современной ситуации насильственное изменение и реорганизация пространства имеет «плодотворный и конструктивный базис»[17].

Упреждая возможные упреки, Хаусхофер осуждал те немногие голоса в Германии, которые требовали «уважать интересы других наций и в качестве равноправного партнера бороться за их интересы»[18].

Одноврменно Хаусхофер ставил вопрос о жизнеспособности государств Восточной Европы»[19], оспаривая само их право на существование.

При этом хаусхоферовское видение организации «больших пространств» не предусматривает никаких межгосударственных отношений внутри предполагаемого Рейха. Одновременно с этим Хаусхофер полагал, что либеральная демократия чужда восточно- и среднеевропейскому пространству, где может привести к «смешению духовного и политического порядков»[20]. Таким образом, после обоснования идеи экспансии необходимо было связать последнюю с логикой развития государства как «политического организма», и более конкретно - с консервативно-революционной проблематикой.

Решение этой задачи обеспечил все тот же Карл Шмитт - не только геополитик, но и виднейший праворадикальный правовед, политолог и социальный мыслитель. По своим политическим взглядам - последовательный критик идеологии и политики либерализма, теоретик тотального господства и десизионизма (выбора народа) в ситуации угрозы его жизненным интересам, ценностям и самому существованию. Вместе с Артуром Меллером ван ден Бруком (1876-1925), Хансом Фрайером (1887—1969), Освальдом Шпенглером (1880-1936) и Эрнстом Юнгером (1895-1998) они образовали группу консервативных мыслителей, предсказывающих закат демократии и создание нового типа государства и общества, основанных на принципах «тотального» господства. Средством достижения этой цели объявлялась «революция справа» (Revolution von rechts)

или «консервативная революция», соединяющая политический радикализм и революционные средства борьбы с национально-консервативными целями, не имеющими ничего общего с традиционным консерватизмом.

Таким образом, Карл Шмитт и связанные с ним идеологи консервативной революции завершили процесс радикализации национального сознания и дали обоснование новой версии мобилизационного мифа - антилиберального и праворадикального, соединив правый этатизм и консервативный революционизм в единое целое. Шмитт в значительной степени определил собственно политическое содержание этого мифа - этатизм, идея чрезвычайного правления и выбора народа, обоснование войн. Сформировавшаяся в 1931 году под влиянием идей видного геополитика и политолога платформа праворадикального межпартийного Гарцбургского фронта (Немецкая национальная народная партия Альфреда Гугенберга (1865-1951), Национал-социалистическая немецкая рабочая партия Адольфа Гитлера, объединения «Стальной шлем» и Пангерманский союз) окончательно легитимировала претензии национал- социалистов и открыла им дорогу к власти.

Таким образом, в Германии не сложилась устойчивая традиция консервативного центризма, опирающаяся на эволюционизм, консолидацию вокруг институтов государства, с одновременным признанием обязанности государства поддерживать гражданский мир и создавать условия для реализации творческих сил народа. Вместо этого в немецкой национальной политической традиции проявилась склонность к поочередному генерированию национального мобилизационного мифа в ответ на катастрофу либо угрозу последней. Мобилизационный миф был связан с идеями узко понятого национализма, изоляционизма, шовинизма, этатизма, ксенофобии и милитаризма. Мобилизационный миф, его политическое воплощение, в свою очередь, неизбежно вело к новым военно-политическим катастрофам.

Подобная интеллектуальная традиция, последовательно укрепляясь и укореняясь в немецкой политической мысли, не оставляла места для центристского, эволюционного и творческого консерватизма как идеологии национального развития. Все это имело драматические последствия для политического будущего Германии, приведя страну к двум военно-политическим катастрофам в течение ХХ века и фактической элиминации национально-консервативной и традиции. Вместо которой Германии было предложено культивировать представление о «банальности добра» (Ульрих Бек). Процесс возрождения последней неизбежно будет долгим и сложным, и потребует учета всей полноты последствий методологических ошибок и интеллектуальных спекуляций, совершенных предшествующими поколениями немецких мыслителей. Вместе с тем, современное поколение немцев впервые имеет возможность развивать национальную идею, которая не содержит имперских тезисов о необходимости завоевания новых территорий и борьбе за «жизненное пространство». Последнее создает фундамент для развития консерватизма творческого и эволюционного типа, не связанного с прежними радикальными концепциями и подходами.

<< | >>
Источник: С.В. Бирюков, Е.Л. Рябова. Борьба идей и национальное политическое развитие (Франция, Германия, Англия). 2016

Еще по теме Государство в форме конституционной монархии объявляется Гегелем высшим воплощением Мирового духа:

  1. Почти все, что делает Гумбольдт—попытка вер­нуть весь язык его «форме» (внутренней форме) как энергии духа.
  2. B «Философии духа» Гегель пишет о том, что революция невозможна без смены, реформы религии
  3. ГЛАВА 13. Философия Г.В.Ф. Гегеля. Философия духа
  4. ГЛАВА 13. Философия Г.В.Ф. Гегеля. Философия духа
  5. Становление конституционных монархий
  6. § 1. Концепция закономерного мирового процесса в работах Гегеля
  7. § 1. Гегель и Энгельс о химизме как закономерном этапе единого мирового процесса
  8. § 2. ВОПЛОЩЕНИЕ ИДЕИ СОЦИАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА В РАЗВИТЫХ ИНДУСТРИАЛЬНЫХ СТРАНАХ
  9. 3. Развитие конституционной монархии и парламентаризма в XVIII-нач. XX вв.
  10. Провозглашение независимости. Конституционная монархия
  11. Учение о государстве и праве Г.-В.-Ф. Гегеля
  12. Революция 1908 – 1909 гг. и установление конституционной монархии
  13. § 5. Учение Гегеля о государстве и праве
  14. § 52. Оформление конституционной монархии в Англии
  15. Славянофилы были едины в критике конституционных форм ограничения монархии
  16. 3. Учение Гегеля о государстве и праве
  17. 1.3. субъекты современной мировой экомики. Основные типы государств в мировой экономике
  18. Монополия государства на принуждение в форме легализованного насилия не вызывает сомнения.
  19. • Возникновение русского государства было делом добровольным (в форме принятия варяжской легенды).
  20. 2. Конституционное развитие Китая после 2-й мировой войны