<<
>>

Итак, воплощенный человек (как вид и как индивид) наделен способностью материализующего сознания или сознающей материи.

Параметры этой способности (которую Мать, по свидетельству Сатпрема, называла “телесным сознанием”) таковы[90]:

– внутреннее видение (видение-осязание);

– отсутствие центральной оси упорядочения опыта (эго);

– отсутствие самосознания (у Д.Т.Судзуки данная способность упоминается как “му-син”, Мать говорит о ней следующим образом: “как только осознаешь, все пропадает”);

– отсутствие ограничений пространства-времени.

Доступно отдаленное прошлое и будущее. Все сосуществует в режиме “здесь и теперь”;

– постижение через проживание в себе. Стремясь понять объект, человек не анализирует и преобразует его, а становится им;

– человек понимает язык птиц и животных (символическое выражение данной способности мы встречаем у Адама; святые также были способны к такому взаимодействию с миром – вспомним Франциска Ассизского, устыдившего “Брата-Волка”, который пожирал людей, а также то, как он общался с птицами – см. “Цветочки”; этой же способностью обладают шаманы).

Однако в результате постижения (проживания в себе) добра и зла изначальная субстанция воплощения структуры “человек” (материя-сознание) видоизменяется, распадаясь на противоположные составляющие – бессознательную материю и нематериальное сознание. Отныне эта прежде устойчивая структура теряет свою целостность и уравновешенность. Вместо гармоничного сочетания центростремительных и центробежных тенденций начинают преобладать последние. В результате структура, ранее не нуждавшаяся в дополнительных средствах поддержания целостности, оказывается на грани разрушения, распада. Чтобы выжить, каким-то образом восстановить утраченную целостность, компенсировать возникшее неравновесие и неустойчивость, человек вынужден преобладающим отныне центробежным тенденциям противопоставить некое объединяющее начало.

Эту функцию, на мой взгляд, и выполняет самость[91], эго, Я-тенденция[92]. И именно в этом мне видится причина того, почему самость так укоренена в человеческой культуре, хотя многочисленные свидетельства – и духовные, и практические – убеждают в том, что “Я” – не более, чем иллюзия. Даже в том случае, если человек на уровне сознания принял это суждение, мысленно согласился с ним и пытается отказаться от этого затемняющего представления[93], ему очень трудно осуществить это на практике.

Итак, в результате грехопадения произошла трансформация параметров излучения, поскольку материя и сознания, составлявшие ранее одно целое, оказались оторваны друг от друга. Открывшийся человеку мир был совсем другим, новым, незнакомым, опасным. В прежнем мире материи-сознания все было понятно, т.к. существующее в нем имело те же параметры, что и вещество-носитель структуры “человек” (“мы все одной крови – ты и я” Р.Киплинга). Поэтому способом постижения в подобных условиях было “вчувствование” в объект. Если опираться на свидетельства духовных подвижников, а также данные культурной антропологии, то можно сказать, что подобное вчувствование предполагает следующие моменты: а) человек обращает внимание на объект, б) тот начинает как бы изнутри светиться в ответ (озаряется внутренним светом), в) человек как бы проникает внутрь объекта, становится им, переживает происходящее в нем, как в-самом-себе-совершающееся.

Поэтому такое постижение мгновенно, точно, полно, ярко.

Не исключено, что именно такой тип восприятия-вчувствования лежал в основе эзотерического знания: когда человечество уже утратило эту способность постижения и всемерно развивало способность сознания, короли-священники[94], возможно, сохранили ее. И именно поэтому оказались способны извлекать знание той степени глубины, которая уже была недоступна рядовым членам сообщества. Отсюда и представление о “древней мудрости”: “древней” – потому, что она базировалась на той способности постижения, которая была свойственна раннему человеку. Кроме того, мне думается, что именно эта реликтовая способность знания-вчувствования лежит в основе глубинных научных прозрений. Данным обстоятельством может объясняться и характер внутренних переживаний в момент инсайда: мгновенное постижение, решение обнаруживается разом, во всей полноте, еще до того, как построена логическая цепочка объяснения, человек ощущает восторг, блаженство. И напротив, рутинные научные методы, на мой взгляд, основаны как раз на эволюционно более позднем способе постижения – методе проб и ошибок, когда человек в своем узнавании ориентируется на возможность непосредственного взаимодействия только с поверхностной стороной объектов.

Итак, в результате происшедшей трансформации человек оказался в чуждом и неведомом мире. Но самое неприятное заключалось в том, что он утратил способность постижения, которой спонтанно и ненасильственно обладал ранее: он больше не мог стать каким-либо объектом, поскольку его природа теперь была иной, альтернативной по отношению к тому, чем он мог бы стремиться почувствовать себя (ведь параметры излучения мира остались прежними, изменился только человек).

Итак, мир, который теперь “отзывался”, резонировал в ответ на это новое изучение, был совсем другим, чем прежде. Субъективно это переживалось как выпадение в совершенно новый, незнакомый, ранее неведомый мир. При этом была утрачена прежняя способность постижения через проживание в самом себе. В результате, как мне кажется, должна была сложиться довольно драматичная ситуация: выживание требует понимания происходящего и в некоторых случаях предсказания хотя бы ближайшего будущего, а человек утратил способность постижения, которой обладал вот только что. Он еще отчетливо помнит, как это делается. Он по-прежнему пытается использовать тот же прием. Но ничего не получается: в ответ на направление внимания объекты больше не озаряются внутренним светом, не раскрываются навстречу человеку. Он пытается стать объектом, ощутить в себе происходящее в нем, но ему это не удается, теперь он всегда вне объекта[95].

Но выживать необходимо. И человек оказывается вынужден искать какие-то другие способы постижения. Он начинает действовать вслепую, “методом проб и ошибок” (в просторечье, “методом тыка”[96]). Постижение глубинной сути предметов в переживании-проживании больше не доступно. Отныне непосредственно воспринимается лишь внешняя, поверхностная сторона объектов. Понятно, что огромное количество предметов при этом становятся неразличимыми, или различаются несущественно (ведь их внутренняя, сущностная природа больше не ощущается, а чисто внешне многие предметы сходны). Это, на мой взгляд, и есть основа, предпосылка обобщений, категоризаций, формирования в языке общих понятий. Не случайно у примитивов каждое дерево, каждый кустик, каждый пригорок имеет свое название[97]. Мы этому удивляемся, мы не понимаем, как можно так изнурять свою память. Мыслимое ли дело помнить сотни индивидуальных имен предметов, которые вообще-то все – “дерево”! Нам не понятно, зачем им это нужно. А они просто так видят, так ощущают и переживают мир. Они спонтанно и без усилий воспринимают глубинную природу каждого конкретного дерева, поэтому для них все они различаются так же, как для нас различаются наши знакомые. Ведь для нас они не просто – люди, а Иван Петрович, Тамара Сергеевна, Николай Александрович. Мы их помним под собственными именами не потому, что не способны к категоризации, а потому что для нас они все разные: каждый со своим характером, привычками, пристрастиями. Примерно то же, я думаю, верно и в отношении представителей примитивной культуры. Только они еще не обладают способностью к обобщению, поскольку не имеют предпосылок к этому. Их восприятие окружающего таково, что затрудняет “неразличение” деталей. Они слишком отчетливо видят их своеобразие, неповторимость.

Потом общее понятие начинает восприниматься как признак, качество: “дерево” – быть деревянным, “камень” – быть каменным. На этой основе уже возможно формирование абстрактных понятий – “деревянность”, “быстрота”, “краснота”, “пустота”.

Что лежит в основе подобной динамики когнитивных средств? На мой взгляд, специфика жизненной ситуации, в которой человек оказался вслед за проживанием в себе добра и зла. Как я уже отмечала, это, с одной стороны, “выпадение” в совершенно новый, неведомый мир, с другой, – невозможность его узнавания с помощью ранее имевшихся средств постижения. В этих условиях поиск и всемерное развитие каких-то альтернативных средств познания оказался в буквальном смысле вопросом жизни и смерти.

Почему когнитивные средства развивались именно в том направлении, в каком это характерно для современной технократической культуры?

А по-другому, скорее всего, просто и не могло быть. Поскольку человек утратил способность спонтанного, глубинного постижения сущности объектов, но сохранил возможность взаимодействия с их поверхностными структурами, он мог опираться лишь на эту возможность. Что это означает? Это и означает развитие тех средств, которые основаны на использовании пяти органов чувств, обеспечивающих взаимодействие именно с таким уровнем реальности. Сущность определенным образом представлена в своих поверхностных проявлениях, и теперь, добираясь до сущности, человек оказывался вынужден идти именно от поверхностных проявлений (и от собственных средств восприятия этих поверхностных проявлений) к глубинным.

Однако совершенно очевидно, что этот путь (от восприятия поверхностных проявлений на основе использования собственных органов чувств – к постижению сущности) опосредован гипотезами и мысленными реконструкциями. Ведь как бы хорошо ни ощупали, ни обнюхали, ни потолкали предмет, мы непосредственно получим информацию о том, каков он наощупь – гладкий или шершавый, ребристый или округлый, чем он пахнет, какую имеет форму, цвет, как поддается воздействию и т.п. Но все это само по себе совсем не является сутью предмета. А его суть необходимо знать для того, чтобы предвидеть его поведение, чтобы использовать его в своей жизни, в конце концов, чтобы не бояться его[98].

Из всех этих предпосылок и вырастает то, что мы называем современной наукой. Любой объект, с которым мы имеем дело, предстает для нас как некий вариант черного ящика: мы знаем, каков он снаружи, знаем, что происходит в результате того, что мы поступим с ним тем или иным образом, но мы не знаем, почему. И все наши поиски оказываются ориентированными на то, чтобы понять, почему (ведь это и будет означать, что мы узнали его глубинную суть). Отсюда, как мне кажется, исключительная ориентация западной традиции на поиск причинно-следственных связей[99].

А что такое выявление причинно-следственных связей, поиск сути, если он движется от внешнего к внутреннему? Это всегда мысленный эксперимент, домысливание, предположение и его проверка. Иначе говоря, неизбежным становится колоссальное возрастание значения и роли мыслительной сферы в жизни человека. Потому что отныне только таким путем – через исследование внешних проявлений, гипотезы о том, какими причинами обусловлено то, с чем мы сталкиваемся на поверхности, и их проверку – мы можем узнавать, что там внутри.

Таким образом, как видим, сама логика эволюции человека как вида обусловила выбор направления его когнитивной эволюции. В качестве предпосылок я бы обратила внимание на следующие обстоятельства:

– человек оказался в новом для него мире;

– он утратил возможность постижения, с помощью которой ориентировался ранее;

– он испытывал практически не проходящее чувство страха и неуверенности;

– у него сохранилась единственная возможность познания – через использование органов чувств и взаимодействие с поверхностными пластами предметов;

– теперь постижение сути оказалось неразрывно связанным с поиском ответа на вопрос “почему?” (т.е. выявление причинно-следственных связей): почему мы имеем на поверхности то, что имеем? Почему предмет ведет себя так, а не иначе?

И, наконец, самое главное: утрата способности непосредственно переживать суть объектов привела к тому, что многие аспекты, определяющие их специфику, стали для нас не воспринимаемыми, как бы стерлись, исчезли. Это и было, на мой взгляд, важнейшей предпосылкой того, что эволюция когнитивных средств освоения мира оказалась ориентированной на выделение общего в многообразном, на формирование на этой основе идеализаций и абстракций.

В пользу данного вывода свидетельствует то обстоятельство, что представители примитивных культур, обладая завидной памятью, острой наблюдательностью и прекрасным воображением оказываются неспособными к осуществлению простейших, с нашей точки зрения, операций. Например, счет их очень утомляет. Они могут начинать считать “один, два, три”. Затем следует “много”. А если их просят продолжать, говорят, что они очень устали. Или еще пример. Один представитель племени выполнял по просьбе экспериментатора счет. Досчитав до 60, он сказал, что дальше считать не будет, потому что таких больших стад свиней просто не бывает.

Ранее бытовавшая точка зрения, в соответствии с которой они этого делать не могут, потому что у них слабо развито мышление, сейчас уже никого не убедит, поскольку совершенно очевидно, что во многих отношениях примитивы дадут сто очков вперед современному человеку. Значит, причина здесь не в слабости их мыслительных возможностей, а в чем-то другом.

Иногда предполагают, что причина в том, что им это просто не нужно. При таком подходе оказывается, что арифметика и геометрия стали развиваться потому, что человеку понадобилось решать хозяйственные задачи, связанные с пересчетом площадей, учетом потребленных продуктов и материалов и т.п. Но какие у нас основания думать, что развитие счета явилось следствием новых хозяйственных потребностей, а не то и другое (и новые хозяйственные потребности, и способность счета) – синхронистическими событиями (в терминологии М.-Л. фон Франц), обусловленными констелляцией некой новой жизненной ситуации? Явления в мире связаны такими сложными зависимостями, что иногда их сведение к простым и однозначным причинно-следственным отношениям существенно огрубляет картину происходившего.

Анализ логики эволюции человека и сопутствовавших этому процессу изменений его когнитивных возможностей склоняет меня к мысли, что в основе и новых познавательных возможностей, и развития новых познавательных средств, и возникновения новых хозяйственных задач лежало нечто общее. И это общее, на мой взгляд, – изменение сущностной природы человека и сопутствовавшее ему изменение характера мировосприятия (утрата спонтанной способности постигать в непосредственном усмотрении суть объектов, а также трансформированное видение самих предметов и их свойств[100]).

Иначе говоря, примитивный человек не потому не использует обобщений и абстракций, что это в принципе за пределами его возможностей, и не потому, что отсутствуют хозяйственные задачи, которые побудили бы его к этому, а потому, что его видение мира и конкретных объектов делает такой прием слишком грубым, слишком насильственным по отношению к миру, неорганичным миру.

Мне кажется, это подобно тому, как если бы нам сказали: “Дайте собственные имена всем деревьям в парке возле вашего дома. И отныне, когда захотите что-то сказать о деревьях, уточняйте, используя собственное имя, какое конкретно дерево вы имеете в виду”. Я думаю, такая инструкция вызвала бы у нас чувство внутреннего протеста: “Какой смысл? Зачем? Что это дает? То, что я могу сказать о деревьях, чаще всего имеет отношение к любому из них, а не к какому-то конкретному. Так зачем так напрягаться?”.

Обратим внимание: я не хочу этого делать не потому, что не могу, а потому, что не вижу смысла, ведь та функция, в которой деревья выступают по отношению ко мне, не требует их индивидуального различения. Грубо говоря, они для меня все на одно лицо. Я вижу, что чисто внешне они различаются, но для меня это различие не существенно, потому что их суть (для меня) – одна и та же. Наверное, если бы я могла на какое-то мгновение стать каким-то конкретным деревом, ощутить его как часть самой себя, пережить его сущность в себе, оно навсегда для меня осталось бы особенным, выделенным, не похожим на другие. Но поскольку мне это не доступно, и то отличие от других деревьев, которое я обнаруживаю в результате чисто внешнего взаимодействия с ним, не существенно для моих повседневных нужд, я абсолютно ненасильственно отношу его к общей категории “дерево”.

Как видим, здесь действительно можно сказать, что я этого не делаю, потому что мои повседневные нужды никак не связаны с индивидуальным именованием деревьев. А можно сказать, что я этого не делаю потому, что не способна к непосредственному переживанию глубинной сути данного конкретного объекта. И то, и другое объяснение, в принципе, справедливо. Но второе мне кажется более фундаментальным: ведь даже если мои повседневные нужды изменятся и для меня будет полезно и выгодно использовать индивидуальные имена для каждого дерева, это еще не означает, что для меня станет возможным непосредственное взаимодействие с их глубинной сутью, которое, по большому счету, и лежит в основе индивидуации воспринимаемого.

Итак, в основе современной эволюции когнитивных средств, на мой взгляд, лежит утрата способности непосредственного восприятия-переживания сути предметов, а также изменение параметров внутреннего мира человека за счет его распада на противоположности. Первое привело к тому, что единственным источником получения знания об объектах стало исследование различных внешних проявлений их сущности и ее реконструкция в процессе выявления причинно-следственных связей, ведущих от внешнего к внутреннему. Второе – к тому, что мир, в котором человек был вынужден жить, оказался для него поделенным на противоположности, утратившим целостность. Т.е. мало того, что отныне он мог непосредственно взаимодействовать только с внешней стороной объектов, но и восприятие этой внешней стороны оказалось искаженным в соответствии с собственной диссоциированной природой человека.

Таким образом, мы видим, что серьезно осложнились условия адаптации к окружающей действительности. Вместе с тем, задача выживания требовала того, чтобы были найдены средства, позволяющие компенсировать эти затруднения, поскольку устранить их человек не мог. Таким средством компенсации в познавательной сфере, как мне кажется, и стало всемерное развитие мышления, и в частности, сознания, а также тех средств, которые с ним связаны. Почему я думаю, что сознание может рассматриваться как средство компенсации тех утрат познавательных возможностей, которые человек понес в результате грехопадения?

<< | >>
Источник: Бескова И.А.. Эволюция и сознание: (когнитивно-символический анализ). 2001

Еще по теме Итак, воплощенный человек (как вид и как индивид) наделен способностью материализующего сознания или сознающей материи.:

  1. Итак, воплощенный человек (как вид и как индивид) наделен способностью материализующего сознания или сознающей материи.
  2. Глава 2. ЖИЗНЬ, КАК ВЫСШАЯ ЦЕННОСТЬ, КАК ЕДИНСТВО МАТЕРИИ И СОЗНАНИЯ
  3. именно в Африке возник человек как биологический вид
  4. Сознание как духовное отношение человека к миру
  5. В Германии и Швейцарии акционерное соглашение, как правило, не рассматривается как самостоятельный вид договора.
  6. Одной из важнейших способностей, которые связываются в современной научной традиции с сознанием, является способность к усвоению языка
  7. «Способности» творческого интеллекта в XV веке были эмпирически обнаружены в мышлении индивида
  8. 3.1. Педагогические способности как духовные
  9. Церковь как высший вид общества
  10. 2. Управление многоквартирным домом как вид деятельности.
  11. Как солнцееды приобретают свои способности?
  12. Глава 2. КОНСУЛЬТИРОВАНИЕ КАК ВИД ЮРИДИЧЕСКОЙ ПОМОЩИ
  13. § 1. Государственная пошлина как вид судебных расходов
  14. Бизнес как вид человеческой деятельности: общая характеристика
  15. 1. МАТЕРИЯ КАК ОСНОВА ПОЗНАНИЯ
  16. Тема № 1 Регулирование корпоративных отношений как вид деятельности, наука и учебная дисциплина
  17. Тема № 1 Регулирование корпоративных отношений как вид деятельности, наука и учебная дисциплина
  18. 8.1. Сознание как средство постижения
  19. Электронные платежные средства и системы могут выступать как предмет преступного посягательства или как средство совершения преступления.
  20. Материя и зло: Прокл как критик Плотина